Юрий Козлов - Реформатор
Мисаил то поддавался, в мнимом бессилии заваливался на бок, издевательски откидывал плавники, превращаясь в невообразимого размера золотое блюдо. То вдруг исторгал из катушки ломовой треск, уходил на глубину, коварно затаивался там, как подводная лодка.
Он вел себя с Саввой, как Моби Дик с капитаном Ахавом, при том, что Савва совершенно не желал быть капитаном Ахавом, то есть стремился освободить, а не изловить кита-карпа. Но судьбе, похоже, не было дела до желаний Саввы. Она назначила его охотником, капитаном Ахавом, изничтожающим земное (водяное) воплощение мирового зла, каковым Мисаил, вероятно, вовсе и не являлся.
Происходящее можно было охарактеризовать как пародию на трагедию. Хотелось смеяться, если не думать о том, что вскоре придется рыдать.
Судьба определяла каждому собственный (кому триллер, кому водевиль, а кому, как Савве, уникальный штучный — «политологическая футуротрагедия» — сценический жанр. Вот только финал пьесы для артистов и зрителей был един. Но это было утешение для сильных, к которым Никита с некоторых пор относил тех, кто был одновременно готов (при любых обстоятельствах) досмотреть пьесу до конца и… в любой момент уйти из театра.
Никита, искренне сочувствуя брату, испытывал однако некое (увы, свойственное близким родственникам) удовлетворение от свалившейся на Савву напасти, потому что слишком уж победителен, самоуверен и отвязан бывал иногда Савва, сжившийся с немало (точнее, все) значившим в России статусом «друга президента». И когда гнал уже не в черном, а в каком-то серебряно-фиолетовом (как Мисаил лунной ночью) искрящемся джипе в реве сирены на красный свет или поперек движения. И когда ошарашивал в ресторанах официантов немыслимыми чаевыми, или вовсе не платил за съеденное и выпитое, требуя к столу администратора: «Да известно ли тебе, презренный тать, кто есть я?». И когда со скверненькой ухмылкой цедил по мобильнику: «Старик, ты в цепи и под напряжением. Через тебя проходит энергия, которая крутит пропеллер нашего самолета. Следовательно, ты не можешь выскочить. Только в случае, если сгоришь… живьем, или… без парашюта. Шучу, конечно. Выбирай».
Такое поведение (Никита не являлся здесь исключением) людям не нравилось.
Как не понравилась бы им (если бы они узнали) разработанная для президента Саввой политика, которую он на манер древнекитайских стратегов определил двойным термином (иероглифом): «Утопление пути в тумане надежд».
«Утапливался», исчезал в «тумане надежд», становился невидимым для окружающих путь к некоей цели. Сама же цель (преступная, невозможная), напротив, представлялась очевидной, как звезда в ночном небе, но (опять-таки, как звезда) недостижимой в силу своей очевидной преступности и невозможности. Людям обманчиво казалось, что жизнь не может быть до такой степени жестокой и примитивной. Поэтому они оказывались в шоке, когда лицезрели (почти всегда внезапный, как выскочивший из табакерки черт) результат, к которому (исполнители) пробирались (подводили страну) как бы в шапке-невидимке. Этот результат настолько потрясал (возмущал, пугал, парализовал и т. д.), что в общественном сознании «утапливался» самый факт достижения казавшейся невозможной цели. В нем видели диковинное (такое случается раз в тысячу лет) стечение обстоятельств, мрачное торжество случая, но никак не (слово «злой» здесь было неуместно в силу своей невыразительности) умысел. Люди надеялись, что то, что случилось, случилось случайно и никогда больше не повторится.
Вдруг неизвестно откуда взявшаяся женщина с длинным печальным, как скользящая вдоль морщины слеза, лицом взялась раздавать бесчисленные интервью, в которых утверждала, что она… бывшая любовница президента.
Собственно, большой беды в этом не было. Президент — не старый еще, да к тому же разведенный, мужчина не обещал народу постричься в монахи. Однако же длиннолицая женщина поведала городу и миру, что президент… (в распространенном понимании этого слова) импотент, что она даже сказать не смеет, какие странные вещи заставлял он ее вытворять, чтобы, значит, вдохнуть (в прямом смысле) жизнь в свою мужскую плоть, получить удовлетворение.
Не смеет.
Но сказала.
Если верить этой безумной, президент (тогда еще, правда, не президент, а уволенный по сокращению штатов из НИИ кандидат математических наук, пробавляющийся частными уроками геометрии), мог совершать это только в глухой (между тремя и четырьмя) предрассветный час, предварительно… придушив (до потери сознания) несчастную женщину. Причем, он творил вечный, как мир, акт не традиционным, а… так сказать, воздушно-бесконтактным способом в мгновения, когда (вместе с сознанием) к женщине возвращалась жизнь, и она начинала судорожно и жадно дышать. Вот это-то, поначалу едва теплящееся, но постепенно набирающее силу дыхание и (стремительно) воскрешало мужскую плоть геометра (будущего президента), которая (если верить женщине) приобретала в пограничном (между жизнью и смертью, дыханием и бездыханностью) предрассветном сумраке какие-то устрашающие очертания. По словам женщины, если бы дышло президента в те мгновения обвели по периметру карандашом, то получилась бы географическая карта России. Так, если принять на веру учение доктора Фрейда, в сознании несчастной трансформировалось слово «геометрия».
«Мне казалось, что вместе с моим дыханием, он трахает… само мироздание», — признавалась женщина, подтверждая тем самым свое безумие.
«Россия почти не дышит», «Россия дышит ртом», «Россия дышит… пока ее трахают», «Спит Россия и не чует, что на ней… президент ночует», «Дышите глубже», «Легкое дыхание». «Искусственное дыхание», «Президентское дышло» и т. д. — под такими дурными заголовками пошли статьи в газетах и журналах. На одном из телеканалов появилась ерническая новостная программа: «Дыши, страна!»
Все, (испуганно) затаив дыхание, ждали разоблачений, скандалов, депутатских запросов, постановлений о направлении президента на медико-психологическую экспертизу, а некоторые политики так даже и его отставки, как вдруг на длиннолицую (невесть что моловшую) женщину набросился в парке бродячий бультерьер, который в мгновение ока перегрыз ей горло, тем самым навсегда лишив ее дыхания, а заодно… отхватил яйца корреспонденту тиражной желтой газеты, бравшего на ходу у бывшей президентской любовницы очередное интервью.
Фотографии несчастной, лежащей с перегрызенным горлом под дубом, и корреспондента с окровавленными лоскутами штанов обошли все газеты мира, как красные гроздья рябины повисли в Интернете.
Президент и до и после инцидента (вероятно) любил многих женщин, но более ни одна из них не смела затевать скандалы, а газеты — публиковать скабрезности о личной жизни главы государства.
Что же касается падкого на сенсации журналиста, то ему не оставалось ничего иного, кроме как… изменить пол.
…Газеты (насчет президента и вообще) окончательно успокоились после закрытия главной оппозиционной — «Внутренний враг», которую некоторое время издавал проигравший на выборах миллионер — Енот Никодимович Айвазов, щеголявший в лаковых ботинках с золотым рантом.
Эта газета в одночасье сделалась едва ли не более популярной, нежели знаменитый «Провидец». Что, с одной стороны, было странно, поскольку народ на выборах определенно высказался за повсеместное (тотальное) укрепление дисциплины, наведение порядка на всех уровнях и подуровнях. С другой же — вполне объяснимо. Давно известно, что нет ничего более изменчивого и непостоянного, чем душа народа. Проголосовав за одно (порядок), она (душа) одновременно страстно взыскует прямо противоположного (бардака). Точно так же, проголосовав за бардак, она бы страстно (и тайно) тосковала по порядку.
Душа народа, утверждал Савва, сродни душе женщины, где, к примеру, такие вещи, как верность (мужу) и измена (опять же мужу) странным образом сливаются в некое единое чувство, которому нет определения ни в одном из известных человечеству языков. Савва полагал, что язык души вообще сильно отличается от человеческого. Душа обретает речь (язык) в то самое мгновение, когда язык (речь) человека навсегда умолкает. И это совсем не тот язык (речь), к каким привык человек. В редкие минуты отдыха на природе, прихлебывая красное французское вино, взламывая оранжевый омаровый панцирь, Савва мечтал о том, как уйдя со службы, займется составлением толкового словаря души, в который включит понятия, не имеющие выражения в человеческом языке. Никита, впрочем, сомневался, что это будет обширный словарь, а еще больше — что он вообще будет когда-нибудь составлен, ибо не для того человек умирает, чтобы знать, что с ним случится, на каком языке ему говорить на том свете.
Собственно, закрытия «Внутреннего врага» как такового не было, скорее имело место загадочное самоисчезновение, растворение газеты в… дерьме.
