Амин Маалуф - Лев Африканский
После Манфалута мы миновали Асьют, но не стали останавливаться по причине новой вспышки чумы. Местом нашей следующей остановки стал ал-Муншия, где я нанес визит правившему там берберскому синьору[49]. Затем ал-Хийам, городок, чье население сплошь исповедует христианскую веру, за исключением главного стража порядка. Два дня спустя мы были в Кене, большом поселении, окруженном кирпичной стеной, на которой болталось более трех сотен крокодильих голов. Там мы сошли на берег и пешком добрались до порта Кусейр на Красном море, запасшись бурдюками с водой, поскольку на всем протяжении пути от Нила до морского побережья нет ни одного источника воды. Нам понадобилась неделя, чтобы добраться до Йанбо, порта в Аравии Пустынной; это было в месяце рабих-тхани, на новолуние, когда сезон паломничества подходит к концу. Шесть дней спустя мы достигли Джидды.
В этом порту, раздувшемся от тщеславия и благополучия, мало что достойно посещения. Большинство домов — деревянные хибарки, исключение составляют лишь две почтенного возраста мечети и несколько постоялых дворов. Следует отметить и скромного вида собор, где, по преданию, прародительница всех людей Ева провела несколько ночей. В этом году город временно подчинялся одному оттоманскому адмиралу, расправившемуся с прежним правителем, верным мамлюкам — он сбросил его в воды, кишащие акулами. Население, в большинстве своем бедное, ожидало от новой власти жестокого отношения к неверным, мешавшим грузообороту в Красном море.
В Джидде мы провели два дня, этого времени нам хватило, чтобы присоединиться к каравану, отправлявшемуся в Мекку. На полпути я оделся в ихрам — наряд, предусмотренный для кающихся грешников: два длинных не сшитых между собой полотнища белой ткани — одно оборачивается вокруг бедер, другое набрасывается на плечи. Мои уста без устали повторяли вслед за другими паломниками: «Labbaika Allahoumma!» (Вот я, Господи!). Мои глаза жадно выискивали на горизонте Мекку, но я увидел святой город лишь в конце еще одного дня пути и только тогда, когда оказался у его стен. Родной город Пророка — мир ему и спасение! — расположен в долине и окружен горами, скрывающими его от глаз.
Я вошел в него через ворота Баб ал-Омрах. Улочки показались мне узкими; дома лепились друг к другу, но были крепче и богаче, чем в Джидде, а рынки полны плодами земли, несмотря на засушливый климат.
По мере продвижения по городу я словно переносился в иной мир — мир сказки или мечты: казалось, этому городу на роду написано стать местом благоговейного сосредоточения на духовном. В центре его находится мечеть Эль-Харам, жилище Авраама, и в ней Кааба, внушительных размеров здание, вокруг которого хочется ходить и ходить до изнеможения. Угол Ирака, Угол Сирии, Угол Йемена и Черный угол, самый почитаемый из четырех, обращенный на Восток. Там-то и лежит Черный камень. Дотрагиваясь до него, дотрагиваешься до правой руки Создателя. Обычно возле него скапливается столько народу, что не удается подольше побыть рядом с ним. Но поскольку наплыв паломников миновал, мне было дано вдоволь налюбоваться им и оросить его слезами.
Нур на некотором удалении следовала за мной, я уступил ей место, а сам отправился испить воды из святого источника Зам-зам. Увидя, что дверь Каабы приоткрылась для какого-то важного гостя, я вошел туда, чтобы помолиться. Пол там вымощен белым мрамором с красными и голубыми прожилками, а стены завешаны черным шелком.
На следующий день я вернулся туда и с начала до конца повторил весь ритуал, а затем много часов просидел, прислонившись к стене мечети, нечувствительный ко всему окружающему. Я не пытался размышлять. Мое сердце и ум были просто открыты для Господа, как цветок на заре открыт для росы, и меня охватило такое блаженное состояние, что всякий жест, всякое слово или взгляд казались лишними. Так продолжалось несколько дней, и каждый раз я с сожалением уходил и с радостью возвращался туда.
Часто мне на память приходили стихи из Корана, особенно из суры «Корова», где речь идет о Каабе: «Мы назначили этот дом в сборище и убежище людям: держите для себя место Авраамово мольбищем»[50].
Мои уста, как в школьные времена, шептали слова Всевышнего: «Скажите: мы веруем в Бога и в то, что свыше ниспослано нам, в то, что было ниспослано Аврааму, Исмаилу, Исааку, Иакову и коленам исраильским, в то, что было дано Моисею и Иисусу, что было дано пророкам от Господа их; не делаем различия между всеми ими, и Ему покорны мы»[51].
* * *Месяц промелькнул быстрее любовной ночи, и вот мы уже покидали Мекку. Мои глаза еще хранили умиротворенный покой; Нур делала все, чтобы дети не мешали мне. Мы отправились на север, в Медину, на могилу Божьего посланника, а затем в Табук, Акабу и Газу, где один торговец из Суса предложил нам место на своем судне — каравелле, пришвартованной в бухте в западной части города. Знакомство с этим человеком я свел во время последнего перехода, мы часто шли рядом. Звали его Аббад. Он был моих лет, моего роста, так же, как я, склонен к путешествиям и торговле, разница между нами была в том, что он был очень прямодушен. Он мало читал и, видимо, о многом не догадывался, я же слишком рано расстался с некоторыми заблуждениями.
Только когда мы вышли в открытое море, Нур впервые спросила:
— Куда мы направляемся?
Ответ был вроде бы очевиден: разве не в Тунис, где остались моя мать и старшая дочь? И все же я медлил с ответом, загадочно улыбаясь. Она стала настойчивее:
— Что ты сказал своему другу?
— Его судно обойдет все Средиземное море. Высадимся там, где захотим.
— Ни в Египте, ни в Сирии, ни в Кандии… — певучим голосом проговорила она.
— Ни в королевстве Фес, ни в Сусе… — подхватил я затеянную ею забавную игру.
— Ни в Бруссе, ни в Константинополе…
— Ни в Алжире…
— Ни в Черкесии…
— Ни в Андалузии…
Мы оба расхохотались, краем глаза поглядывая друг на друга — кто первым из нас двоих, изгнанников, глубоко затаивших тоску по родине, сдастся. А десять дней спустя я увидел черные от пыли слезы своей Черкешенки.
Во время остановки в Александрии, как раз в тот момент, когда, взяв на борт все необходимое, судно собиралось продолжить плавание, офицер турецкого гарнизона поднялся на борт с намерением произвести последний досмотр, что в общем-то дело обычное. И хотя он вроде бы исполнял лишь то, что было ему предписано, в его манере вглядываться в лица было нечто такое, что заставляло чувствовать себя виноватым, беглым или нарушающим закон.
Как раз в эту минуту сын Нур вырвался из рук Хадры и побежал прямо к нему.
— Баязид! — крикнула нянька.
Услыша это имя, офицер нагнулся к ребенку, поднял его и стал разглядывать его волосы, руки, шею.
— Как тебя звать?
— Базид.
— Чей ты сын?
Я задохнулся. Все во мне кричало: «Несчастная, я тебя предупреждал!» Дважды заставал я Нур за обучением сына тому, как его звать, кто его отец, и корил ее за это, объясняя, что в его возрасте он легко выдаст себя. Соглашаясь со мной, она тем не менее отвечала, что ребенок должен знать, кто он, и понимать, каково его предназначение, и что она боится не успеть передать ему все, что касается тайны его рождения. И вот теперь она дрожала от страха за него, как и я.
— Сын Аладина, — ответил Баязид, показав пальцем в мою сторону.
Я встал и подошел к офицеру, широко улыбаясь и протягивая руку.
— Аладин Хасан ибн ал-Ваззан, торговец из Феса, уроженец Гранады, да вернет нам ее Господь с помощью оттоманского меча!
Застеснявшись, Баязид бросился ко мне и зарылся лицом у меня на груди.
— Красивый мальчик! Зовут как моего старшего! Я уже семь месяцев его не видел.
Его усы дрогнули, взгляд смягчился. Он отвернулся и взошел на мостик, дав знак Аббаду, что можно отчаливать.
Когда от берега нас отделяло полмили, Нур выплакала все слезы, которые до того держала в себе.
* * *А месяц спустя в Джербе Нур вторично испытала страх. Но на этот раз плакала уже без меня.
На ночь мы сошли на берег. Признаюсь, я с удовольствием променял качающуюся палубу на твердую землю под ногами. Кроме того, мне хотелось увидеть этот остров, о котором я был столько наслышан. Долгое время он принадлежал правящей династии Туниса, но в конце прошлого века жители решили провозгласить независимость острова и разрушить мост, связывавший их с континентом. Они жили тем, что вывозили на продажу растительное масло, шерсть и изюм. Но вскоре между кланами вспыхнула гражданская война, и город обагрился кровью. Мало-помалу истреблена была всякая власть. Что, однако, не мешало Аббаду регулярно заходить в порт Джербы.
— Безвластие неплохо уживается с радостями жизни! — заметил он и повел меня в таверну для моряков. — Там подают самую лучшую местную рыбу и отличные вина.
