Никос Казандзакис - Я, грек Зорба
Однажды я поднялся и умылся. Казалось, земля тоже только что проснулась и освежилась. Она сияла совсем обновленная. Я пошел в сторону деревни. Слева от меня было синее море. Справа, вдали, ощетинившись золотыми копьями, лежало хлебное поле. Пройдя мимо смоковницы, покрытой зелеными листьями и усыпанной маленькими винными ягодами, я поспешно, не обернувшись, пересек сад вдовы и вошел в деревню. Небольшая гостиница была теперь пуста и заброшена. Двери и окна отсутствовали, во дворе бродили собаки, комнаты были пусты. В спальне умершей не было больше ни кровати, ни сундука, ни стульев. В углу валялся только рваный домашний тапок с красным помпоном. Этот жалкий тапок, сострадавший больше, чем человеческая душа, преданно сохранял форму ноги хозяйки, несмотря на грубое с собой обращение
Я опоздал с возвращением. Зорба уже разжег очаг и приготовился кухарничать. Едва подняв голову, он понял, откуда я пришел, и нахмурил брови. После стольких дней молчания в этот вечер он смягчился и заговорил:
— Любая печаль, хозяин, — сказал он, как бы желая оправдаться, — разбивает мне сердце. Но израненное, оно тотчас заживает, и раны не видны. Я весь покрыт шрамами, однако держусь.
— Слишком быстро ты забыл бедную Бубулину, Зорба, — сказал я ему голосом, который против моей воли был резок. Зорба разозлился и изменил тон:
— Каждый день, — воскликнул он, — возникают новые проекты! Я забыл о том, что было вчера, и не спрашиваю себя, что будет завтра. Меня заботит лишь то, что происходит сегодня, сейчас. Я говорю: «Что ты делаешь в эту минуту, Зорба? — Сплю. — Тогда спи крепче! — Что ты нынче делаешь, Зорба? — Работаю. — Хорошенько работай! — Чем занимаешься, Зорба? — Обнимаю женщину. — Обнимай ее крепче. Забудь все остальное, ничего другого в мире нет, только она и ты, действуй!»
Спустя минуту он продолжил:
— Ни один Канаваро не дал нашей Бубулине столько удовольствия, сколько я, который говорит с тобой, я, истасканный старый Зорба. Ты меня спросишь почему? Потому что все на свете Канаваро в ту самую минуту, когда обнимали ее, думали о своем флоте, о Крите, короле, галунах или жене. Я же, я забывал все, и она, потаскуха, это хорошо понимала. Послушай и запомни, ученейший, для своей дальнейшей жизни: настоящая женщина получает максимум удовольствия от того, что она отдается, а не от того, что получает от мужчины.
Он наклонился, чтобы добавить поленьев в огонь, и замолчал. Я смотрел на него и бесконечно радовался. Минуты, проведенные нами в этом уголке мира, протекали в простых заботах и в то же время были богаты глубокими чувствами. Наша повседневная пища состояла из этих супов, которые готовят моряки, высадившись на пустынном берегу, с рыбой и устрицами — это вкуснее любого другого кушанья, насыщающего человеческое тело и душу. Здесь, на краю света, мы походили на потерпевших кораблекрушение.
— Послезавтра будет торжественное открытие канатной дороги, — сказал Зорба, продолжая свою мысль. — Я больше не хожу по земле, я парю в воздухе, у меня будто крылья на плечах!
— Ты помнишь, Зорба, — сказал я, — какую приманку ты мне подкинул в том пирейском кафе, чтобы подцепить меня на крючок? Что ты, мол, умеешь готовить превосходные супы — и оказывается, что это мое любимое блюдо. Как ты смекнул?
Зорба с пренебрежением покачал головой.
— Я этого не знал, хозяин! Это мне само собой пришло в голову. Я обратил внимание на манеру, с какой ты сидел в углу кафе: очень спокойно, сдержанно, склонившись над маленькой книгой с золоченым обрезом. Не знаю почему, но я сказал себе, что ты должен любить супы. Мне это пришло в голову само собой, говорят тебе, и не нужно пытаться понять!
Он замолчал, прислушиваясь.
— Тихо, — сказал он, — кто-то идет!
Послышались чьи-то торопливые шаги и прерывистое дыхание бегущего. Внезапно в свете пламени перед нами появился монах в разорванной рясе, без головного убора с подпаленной бородой и усами. От него исходил сильный запах керосина.
— Эй! Добро пожаловать, отец Захарий! — воскликнул Зорба. — Что это с тобой случилось?
Монах повалился на землю, поближе к огню. Подбородок его дрожал. Зорба наклонился и подмигнул ему.
— Да, — ответил тот.
— Браво, монах! — похвалил Зорба. — Теперь ты наверняка попадешь в рай, ты там не отлынивай и тебе дадут целый бидон керосина.
— Аминь! — пробормотал монах, перекрестясь.
— Как это было? Когда? Рассказывай!
— Я увидел архангела Михаила, брат Канаваро. Он мне приказал. Послушай-ка. Я был совсем один на кухне, лущил зеленую фасоль, дверь закрыта. Отцы ушли к вечерне, все было тихо. Слушая пение птиц, мне казалось, что это ангелы поют. Я был очень спокоен, все приготовил и ждал. Бидон с керосином был спрятан на кладбище в часовне, под алтарем, чтобы архангел Михаил благословил его. Итак, вчера, после обеда я лущил фасоль, в голове у меня был настоящий рай, я говорил: «Иисус всевышний, сделай так, чтобы я тоже заслужил царство небесное, и я соглашусь вечно чистить овощи на райской кухне!» Вот о чем я думал, и слезы текли из глаз моих. Тут вдруг послышалось хлопанье крыльев над головой. Я тотчас понял. Дрожа, я склонил голову и услышал голос: «Захарий, подними глаза, не бойся!» Но я задрожал и повалился на землю. «Подними глаза, Захарий!» — снова слышу я. Поднял глаза и увидел: дверь открыта, а на пороге стоит архангел Михаил такой, как он нарисован на дверях храма, очень похож — с черными крыльями, в красных сандалиях и золотом шлеме. Только вместо меча он держал зажженный факел. «Привет, Захарий», — сказал он мне.
«Я — божий слуга, — отвечаю я, — приказывай!» — «Возьми факел и благословит тебя Господь!» Я протянул руку и почувствовал, что обжег ладонь. Но архангел уже исчез, только через открытую дверь видна была огненная линия в небе, словно от падающей звезды.
Монах вытер пот с лица. Оно было мертвенно бледным. Зубы его стучали, будто его била лихорадка.
— А дальше? — спросил Зорба. — Смелее, монах!
— В эту минуту отцы окончили вечерню и входили в трапезную. Игумен, проходя, ударил меня ногой, как cобаку. Братья стали смеяться. Я — ни слова. После явления архангела в воздухе пахло серой, но никто этого не замечал. Они уселись за столы. «Захария, — говорит мне прислуживающий за столом, — ты не будешь есть?» А у меня рот как зашит.
«Ему хватит пищи ангелов», — говорит Дометиос, этот распутник. Братья снова заржали. Тогда я встал и направился в сторону кладбища. Распластался у ног архангела. Несколько часов я чувствовал, как нога архангела давит на мой затылок.
Время промелькнуло подобно молнии. Наверно, так будут проходить часы и века в раю. Наступила полночь. Все было тихо. Монахи ушли на покой. Я поднялся. Осенил себя крестным знаменем и поцеловал ногу архангела: «Да исполнится воля твоя!» Схватив бидон с керосином, я открыл его, потом набил свой колпак тряпками и вышел.
Ночь была темная, луна еще не взошла. Монастырь был черным, как ад. Я вошел во двор, поднялся по лестнице, подошел к келье игумена, облил керосином дверь, окна, стены и побежал к келье Дометиоса. Потом я начал поливать кельи и деревянную галерею — все так, как ты мне объяснил. Затем я вошел в церковь, зажег свечу от христовой лампады и поджег.
Монах, задыхаясь, замолчал. Глаза его были полны огня.
— Будь славен Господь, — зарычал он, крестясь — Слава тебе, Господи! Монастырь сразу заволокло пламенем. «Адский огонь!» — закричал я и пустился наутек. Я бежал изо всех сил и слышал, как звонят колокола и кричат монахи…
Наступил день. Я спрятался в лесу. Меня трясло. Поднялось солнце, я услышал монахов, обшаривающих заросли, — они искали меня, но не нашли. Ближе к сумеркам я услышал голос: «Спускайся к морю, спасайся!» — «Проводи меня, архангел», — воскликнул я, и отправился в путь. Я не знал, куда идти, это архангел меня направлял — то в виде молнии, то черной птицы на дереве или тропинки вниз. Я бежал что было мочи, доверяя этим знакам. И вот, велика же его доброта! Я нашел тебя, дорогой Канаваро. Я спасен!
Зорба ничего не говорил, его охватил беззвучный торжествующий смех, рот его растянулся до мохнатых ослиных ушей.
Обед был готов, и он снял его с огня.
— Захарий, — спросил мой товарищ, — что это такое — «пища ангелов»?
— Это дух святой, — ответил монах, крестясь.
— Дух? Иначе говоря, ветер? Этим не наешься, старина, иди поешь хлеба, ухи и кусок мяса, чтобы прийти в себя. Ты хорошо поработал, поэтому ешь!
— Я не голоден, — сказал монах.
— Захарий не голоден, ну а Иосиф? Он тоже не голоден?
— Иосиф, — ответил монах тихим голосом, словно открывая великую тайну, — он сгорел, проклятый, слава тебе Господи!
— Сгорел! — воскликнул Зорба, рассмеявшись. — Каким образом? Когда? Ты видел это?
— Брат Канаваро, он сгорел в ту минуту, когда я зажег свечу от христовой лампады. Собственными глазами видел, как он выполз из моего рта, будто черная лента с огненными буквами! Пламя свечи упало на него, он стал извиваться, как змея, и превратился в пепел. Какое облегчение! Мне кажется, что я уже нахожусь в раю.
