Петр Проскурин - Число зверя
Прерывая мысли Леонида Ильича, от напряженного раздумья недовольно пошлепывающего губами, машина остановилась у глухого и высокого бетонного забора — по его верху змеилось несколько рядов колючей проволоки и светили прожекторы. Незнакомый Леониду Ильичу генерал, появившийся неизвестно откуда, предусмотрительно распахнул дверцу машины, негромко поздоровался и пригласил выходить.
— Что такое? — переспросил Леонид Ильич. — Приехали?
— Да, дальше, товарищ маршал, пешком, дальше транспорту двигаться нельзя, — сказал генерал, и по его лицу скользнул блик света от фар еще одной подошедшей машины. Вначале Леонид Ильич не понял генерала, неловко выворачивая шею, взглянул снизу.
— Вот как, совсем запрещено?
— Так точно! — отозвался генерал слегка извиняющимся голосом, втайне весьма довольный разговором с главой государства. Леонид Ильич, несколько озадаченный, услышал неясный шум ветра в вершинах старых сосен; знакомые и понятные слова генерала подействовали успокаивающе, и Леонид Ильич, категорическим жестом отвергая помощь, бодро выбрался из машины, увидел рядом Косыгина, Устинова, еще нескольких военных и, окончательно смиряясь, негромко поздоровался. Устинов тотчас выдвинулся вперед, представил ему генерала, начальника командного ракетного пункта, а тот, в свою очередь, представил других военных. Пожав каждому руку и тотчас забыв о них, Леонид Ильич осматривался вокруг и вновь начинал недоумевать, куда и зачем его привезли, и что интересного, достойного внимания главы государства может быть в таком захудалом месте, за примитивным бетонным ограждением, и, главное, почему нужно было ехать сюда глядя на ночь.
Опасаясь вновь прийти в дурное расположение духа и не желая этого, Леонид Ильич различил неподалеку знакомую фигуру Казьмина, хотел окликнуть его и не успел; вроде бы он все это время стоял на одном месте, никуда не двигался, и вот неожиданно и сам он, и сопровождающие оказались в довольно просторном, ярко освещенном помещении, высокие блестящие своды словно сами собой надвинулись на людей, и Леонид Ильич, неотступно сопровождаемый генералом, ничего не успел спросить у Стаса Казьмина, окончательно подчинился теперь необходимости идти, слушать и смотреть и, время от времени, задавать скупые вопросы; происходящее вокруг начинало захватывать. Опустившись на лифте глубоко под землю, они долго осматривали просторные и в то же время экономно рассчитанные склады с запасами продуктов, воды, даже составляющих воздуха для дыхания, автономную атомную электростанцию для работы в экстремальных условиях, комплекс помещений для гарнизона, и когда, наконец, попали в святая святых, в центр управления, у Леонида Ильича блестели глаза — здесь присутствовали торжество и размах человеческой мысли, воплотившейся в поражающее воображение сплетение кабелей, проводов, шлангов и трубопроводов, в сверкающие сталью и эмалью отсеки, в свинцовые перегородки и массивные двери метровой толщины и, главное, в неимоверное множество никогда не виданных им ранее механизмов, вычислительных машин, экранов, пультов, аппаратов, каких то непрерывно вращающихся сфер и полушарий. Это был чудовищный, невообразимый мир оборотной стороны человеческого сознания, нацеленный прежде всего на разрушение и уничтожение; мелькнула мысль о чуждости человеку этого царства техники и электроники, о наличествовании здесь какого то особого нравственного и психического состояния у людей. Даже если бы сам он внезапно исчез, здесь ничего бы не изменилось: перед неостановимой агрессией технократического гения, возможно, делающего свои последние трагические шаги по дороге в небытие, абсолютно все равны — и он, глава государства, и безвестный пахарь или шахтер. Но почему должно все закончиться именно катастрофой, остановил он себя и взглянул на сопровождающего его генерала — здесь, глубоко под землей, глаза у него неуловимо переменились, лицо как бы подсохло и слегка удлинилось, — и опять у Леонида Ильича мелькнула мысль об ином, человеческом мире, населенном живыми людьми совершенно иной породы; и, по своему поняв взгляд главы государства, генерал раздвинул губы в осторожной улыбке.
— Мы, Леонид Ильич, находимся в своеобразной гигантской капсуле, на глубине двухсот пятидесяти метров, — сказал он и, уловив пробежавшую по лицу Брежнева тень, приказывая себе не замечать никаких эмоций со стороны высоких гостей, слегка сощурился. — В свою очередь, капсула помещена во вторую, такую же сверхпрочную, а между ними толстый слой жидкости особого свойства. Благодаря этому никакие землетрясения, никакие другие катастрофы не смогут вывести из строя управление, не нарушат связи. Сооружение — единственное в мире, — его создатели, разумеется, достойны самых высоких государственных поощрений…
Придвинувшиеся ближе Косыгин и Устинов молча слушали, Косыгин слегка хмурился, затем, одобряя, кивнул.
— Двести пятьдесят метров, — несколько запоздало подал голос и Леонид Ильич, поднимая глаза к блестящим ребристым сводам сферы, напоминающей какой то гигантский диск. — А что же там вверху?
— Там, Леонид Ильич, глухой лес, озеро и даже небольшая речка протекает, — с готовностью сообщил генерал. — Ну, и за несколько километров отсюда запасные и основные входы и выходы, по сути дела, огромный подземный район, изолированный от внешнего мира и способный функционировать в самых экстремальных условиях самостоятельно. До трех лет. Системы связи продублированы многократно, они устроены по новому, уникальному принципу самовозобновления, — даже если поверхность над нами будет оплавлена на большой площади, даже очень большой площади, — вторично подчеркнул генерал, — мы будем по прежнему все прекрасно видеть и слышать. Наши команды будут поступать на объекты в любой точке земного шара, в космосе… да, куда угодно, где есть соответствующие приемные устройства. После наладки еще одного центрального дублирующего пункта управления мы вообще станем недосягаемы во всех отношениях.
— Скажите, Петр Авксентьевич, — негромко спросил Косыгин, сразу переключая внимание, — скажите, вы действительно держите под контролем весь атомный потенциал возможного противника? Где бы он, этот потенциал, ни находился?
— Да, каждый известный нам объект подобного рода находится в поле нашего неусыпного внимания, а наиболее опасные взяты под двойной и тройной контроль, так же как и на двойное, тройное упреждение. Имея такое оружие, такую глобальную систему слежения и оповещения, не приходится опасаться никакой внезапности, — твердо закончил генерал, и в голосе у него прозвучало скрытое волнение, затаенная гордость за свое неслыханное могущество. Леонид Ильич понимающе распрямил плечи, в свою очередь, ощущая нечто подобное легкому головокружению, — он любил армию и военных и немало способствовал укреплению оборонной мощи страны, сильно подорванной было бездарными амбициями Хрущева, возомнившего себя Бог весть каким реформатором и стратегом и чуть было не угробившего страну; усталость у Леонида Ильича прошла и какое то тихое вдохновение все усиливалось; находясь здесь, глубоко под землей, в центре одного из самых могучих технических организмов, созданного волей человека, он неожиданно, что в последнее время случалось все реже и реже, ощутил свое растворение во времени, свою необходимость быть и действовать. Он тем и отличался от своего самонадеянного предшественника, что никогда не отделял своих действий от общего движения народа, и хотя он всегда сознавал, что самое последнее движение, от которого земля обратится в хаос, будет зависеть и от него, от его воли, он в то же время понимал, что это роковое движение будет крайней волей самого народа и что он, если это случится, выполнит свой долг без малейшего сомнения и колебания. И поэтому все другие досадные мелочи, и семейные, и бытовые, да и все прочие, многажды компенсировались главным — служением большой народной идее, заключающейся в движении ко всеобщему счастью и равенству… Тут Леонид Ильич внутренне осекся; в самое неподходящее время прорезалось знакомое, дорогое, правда, как в тумане, несколько размытое лицо, губы, улыбка, взгляд, заставивший замедлиться сердце и потянувший, повлекший за собой, — Леонид Ильич тайно еще больше взволновался и решил не ждать дальше, а при первой же возможности разрубить этот узел, все поставить на свои места. Вновь сосредоточиться на происходящем он уже не смог и с некоторым недоумением стал слушать продолжавшийся оживленный разговор между генералом, начальником центра, Косыгиным и Устиновым, и на каждый взгляд, брошенный в его сторону, согласно кивал. Из слов Косыгина он лишь теперь уяснил, что вся спешная, незапланированная поездка была предпринята из за каких то разногласий — военные требовали гораздо больше денег, чем соглашался выделить Косыгин, и Леонид Ильич, по излюбленной своей привычке не обострять ситуацию, а попытаться примирить две конфликтующие стороны, негромко кашлянул и сказал:
