Жозе Сарамаго - Двойник
Утро проходит, уже половина одиннадцатого, Элена отправилась за покупками, сказала: пока, они обменялись нежными поцелуями, угасающим отблеском пожара страсти, соединившего несколько часов назад в преступных объятиях этого мужчину и эту женщину. Теперь, сидя на диване с лежащей на коленях открытой книгой о месопотамских цивилизациях, Тертулиано Максимо Афонсо ждет возвращения Антонио Кларо, и, поскольку у него, как обычно, безудержно разыгралось воображение, он представляет себе, что Антонио Кларо и его жена могли бы встретиться на улице и вместе подняться в квартиру, чтобы во всем разобраться и разрешить наконец эту путаницу. Вы не мой муж, протестует Элена, мой муж дома, вот он, а вы тот самый преподаватель истории, который в последнее время отравлял нам жизнь. Антонио Кларо клянется: я твой муж, а он учитель истории, ты посмотри, какую он читал книгу, этот тип прожженный лгун, на что она возражает с язвительной иронией: прекрасно, но тогда объясните мне, прошу вас, каким образом обручальное кольцо оказалось на его руке, а не на вашей. Элена вернулась с покупками одна, идет двенадцатый час. Вскоре она спросит его: ты чем-то расстроен. И он ответит: нет, откуда ты взяла, и она скажет: почему ты все время смотришь на часы, и он скажет, что просто так, немного нервничает. Представь себе, мне поручили роль царя Хаммурапи, моя карьера актера может сделать поворот на сто восемьдесят градусов. Половина двенадцатого, без четверти двенадцать, а Антонио Кларо все нет. Сердце Тертулиано Максимо Афонсо взбрыкивает, словно взбесившийся конь, его горло сжимает паника, она кричит ему, что он еще может успеть: спасайся бегством, пока тот, другой, еще не пришел, но не пользуйся лифтом, спустись по лестнице и внимательно посмотри по сторонам, прежде чем выходить на улицу. Полдень, часы в гостиной медленно отсчитывают удары, словно желая дать Антонио Кларо последнюю возможность прийти и выполнить, хотя бы в самую последнюю секунду, обещание, данное им жене, но напрасно Тертулиано Максимо Афонсо пытается обмануть самого себя: если он не пришел до сих пор, так не придет никогда. Но ведь задержаться может всякий, мало ли что там произошло, например прокол колеса, от этого никто не застрахован. Теперь каждая минута будет агонией, а потом он станет недоумевать, и ему в голову неизбежно придет простая мысль, предположим, что он задерживается, это вполне возможно, но ведь у нас имеется телефон, почему же он не звонит, не говорит, что у него вышел из строя дифференциал, или коробка переключения скоростей, или привод, тем более что машина старая, отслужившая свой век. Прошел еще час, а об Антонио Кларо ни слуху ни духу, и, когда Элена объявила, что обед уже на столе, Тертулиано Максимо Афонсо сказал, что ему есть не хочется, пусть она пообедает одна, а ему надо обязательно выйти. Она пожелала узнать, с какой целью, он мог бы возразить, что они не женаты и он не обязан давать ей отчет в своих действиях, но момент открыть карты и начать честную игру еще не настал, и он ограничился тем, что пообещал объяснить все потом, такое обещание у него всегда наготове, но выполняет он его, если вообще выполняет, поздно и плохо, спросите об этом его мать, спросите Марию да Пас, о которой, кстати, тоже ничего не известно. Элена спросила, не хочет ли он переодеться, и он ответил, что да, то, что сейчас на нем, не очень подходит для дела, которым он намерен заняться, лучше надеть нормальный костюм, пиджак и брюки, я не турист и не собираюсь отправляться за город. Через пятнадцать минут он вышел. Элена проводила его до лифта, в ее глазах был блеск, предвещавший слезы, не успел Тертулиано Максимо Афонсо оказаться на улице, как она расплакалась, повторяя вопрос, пока остававшийся без ответа: что с нами происходит, что происходит.
Тертулиано Максимо Афонсо сел в машину, прежде всего ему нужно подальше отъехать, остановиться где-нибудь в тихом месте, серьезно обдумать сложившуюся ситуацию, привести в порядок мысли, безумно спутавшиеся в его голове за последние двое суток, и решить, что делать дальше. Он завел мотор, но не успел еще завернуть за угол, как понял, что ему не надо ни о чем думать, надо просто позвонить Марии да Пас, непонятно, почему такая элементарная мысль не пришла мне в голову раньше, наверное, потому, что я не мог этого сделать, сидя в той квартире. Проехав несколько сот метров, он увидел телефонную кабину. Он остановился, бросился в нее и торопливо набрал номер. В кабине было жарко и душно. Незнакомый женский голос спросил: кто говорит. Позовите, пожалуйста, Марию да Пас, сказал он. Кто ее спрашивает. Я ее коллега из банка. Мария да Пас умерла сегодня утром, погибла в автокатастрофе, она ехала со своим женихом, они оба погибли, такое несчастье, такое горе. В один миг Тертулиано Максимо Афонсо с головы до ног покрылся потом. Он пробормотал несколько слов, которые его собеседница не поняла: что вы сказали, – но он уже забыл их, он их никогда больше не вспомнит, и, не отдавая себе отчета в том, что он делает, словно автомат, которому внезапно отключили ток, он опустил трубку на рычаг. Неподвижно стоя в раскаленной кабине, он слышал только одно слово, только одно, гремевшее в его ушах: умерла, но его тут же заглушило другое слово, это был крик: ты убил ее. Ее убила не лихость, с какой Антонио Кларо вел машину, если предположить, что именно она стала причиной аварии, ее убил он, Тертулиано Максимо Афонсо, ее убила его нравственная слабость, его безволие, ослепившая его жажда мести, конечно, как уже было сказано, кто-то из них двоих, или актер, или преподаватель истории, является в этом мире лишним, но не ты, Мария да Пас, не ты была лишней, у тебя нет двойника, который мог бы остаться с твоей матерью, ты была воистину уникальной и единственной, как любой нормальный человек. Говорят, ненавидеть другого может только тот, кто способен ненавидеть себя, но худшая из всех ненавистей та, которая не выносит сравнения с кем-то другим, тем более с кем-то абсолютно одинаковым. Тертулиано Максимо Афонсо вышел из кабины, шатаясь как пьяный, ввалился в машину и остался сидеть, глядя прямо перед собой невидящим взором, потом не выдержал и затрясся в рыданиях. Сейчас он любит Марию да Пас так, как не любил никогда раньше, как никогда не будет любить ее в будущем. Его душевная боль вызвана не только ее потерей, но и осознанием своей вины, она растравляет рану, которая теперь всегда будет исходить отвратительным смрадным гноем. Какие-то люди смотрели на него с тем бесполезным и бессильным любопытством, от которого в мире не становится ни хуже ни лучше, кто-то даже подошел и спросил, не нужна ли ему помощь, он ответил, что нет, благодарю вас, расчувствовался и стал плакать еще безутешнее, как если бы ему дружески положили руку на плечо и сказали: потерпите, со временем ваше горе пройдет, и это действительно так, со временем все проходит, но бывает, что время не торопится смягчить боль, а бывает, к счастью редко, что время останавливается и боль остается. Он сидел, не двигаясь, пока не выплакал все слезы и пока время, решившее возобновить свой ход, не поставило перед ним вопрос: а куда ты теперь пойдешь, и Тертулиано Максимо Афонсо, уже до самого конца своей жизни превратившийся в Антонио Кларо, понял, что идти ему некуда. Во-первых, потому, что дом, который он до сих пор называл своим, принадлежит Тертулиано Максимо Афонсо, а Тертулиано Максимо Афонсо умер, а во-вторых, потому, что он не может пойти в дом Антонио Кларо и сказать Элене, что ее муж умер, потому что для нее он и есть Антонио Кларо, а что касается дома Марии да Пас, куда, кстати, его никогда раньше не приглашали, то там ему позволительно появиться только для того, чтобы принести свои бесполезные соболезнования несчастной осиротевшей матери, потерявшей дочь. Было бы куда более естественно, если бы Тертулиано Максимо Афонсо подумал и о другой матери, которая, если ей уже сообщили печальную весть, теперь тоже оплакивает безутешными слезами свое материнское сиротство, но, поскольку в своем собственном восприятии он оставался и навсегда останется Тертулиано Максимо Афонсо, а ведь он жив, до него не сразу дошло то, о чем при других обстоятельствах он бы подумал в первую очередь. А пока ему надо найти ответ на только что поставленный перед ним вопрос: куда ты теперь пойдешь, впрочем, эту трудность очень легко разрешить в мегаполисе, где имеются гостиницы на любой вкус и кошелек. Туда он и отправится, хотя бы на несколько часов, чтобы укрыться он солнца и вволю выплакаться. Одно дело, когда он провел ночь с Эленой, это было как ход в игре, если ты спишь с моей, я буду спать с твоей, око за око, зуб за зуб, как повелевает закон равенства возмездий, особенно подходящий в данном случае, поскольку если одинаковыми, равными были совершенные проступки, то одинаковыми были и люди, их совершившие. Одно дело, простите, что мы возвращаемся к началу фразы, провести ночь с Эленой, когда никто еще не догадывался, что в игру собирается вступить смерть и объявить шах и мат, и совсем другое, зная, что Антонио Кларо мертв и завтра в газетах будет напечатано, что погибшего звали Тертулиано Максимо Афонсо, провести с ней еще одну ночь, усугубив обман другим, еще более подлым обманом. Нам, человеческим существам, хоть мы и продолжаем быть, кто больше, кто меньше, такими же животными, как и раньше, все же свойственны, кому меньше, кому больше, и некоторые добрые чувства, порой в нас даже проявляется некий остаток, или, вернее, зародыш, уважения к самим себе, и тот самый Тертулиано Максимо Афонсо, который во многих случаях вел себя так, что заслуживал нашей самой суровой критики, не осмелился бы теперь совершить поступок, способный окончательно погубить его в наших глазах. Поэтому сейчас он поедет в гостиницу, а завтра будет видно. Он завел мотор и направил машину в центр, там больше выбор, его устроит какая-нибудь скромненькая двухзвездочная гостиница, ведь это только на одну ночь. А откуда я взял, что только на одну ночь, подумал он, где я буду спать завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, и впервые будущее представилось ему как нечто, где, разумеется, будут нужны преподаватели истории, но только не он сам, где актеру Даниелу Санта-Кларе придется отказаться от своей многообещающей карьеры, а ему придется найти какую-то точку равновесия между тем, кем он был, и тем, кем ему предстоит стать, конечно, очень приятно, что наше сознание говорит нам: я знаю, кто ты, но ведь даже оно может начать сомневаться в этом, видя, что все вокруг стали задавать неприятный вопрос, кто он такой. Первым, кто получил возможность проявить это законное любопытство, оказался дежурный администратор в гостинице, потребовавший у Тертулиано Максимо Афонсо удостоверение личности, и следует возблагодарить небеса, что он сначала не спросил, как его зовут, потому что по привычке Тертулиано Максимо Афонсо мог бы назвать то имя, которое он носил в течение тридцати восьми лет и которое теперь принадлежит изуродованному трупу, дожидающемуся в морге вскрытия, неизбежного почти для всех жертв дорожно-транспортных происшествий. В удостоверении личности указано имя Антонио Кларо, лицо на фотографии то же самое, которое видит перед собой дежурный администратор, но которое он мог бы рассмотреть более придирчиво, имейся у него на то основания. Но их нет, Тертулиано Максимо Афонсо уже заполнил анкету и расписался, в этих случаях сойдет любая каракуля, имеющая хотя бы отдаленное сходство с официальной подписью, ему выдали ключ от номера, он сказал, что у него нет багажа, и, хотя у него никто не просил объяснений, счел нужным прибавить, что опоздал на самолет, его чемоданы остались в аэропорту и поэтому номер нужен ему только на одну ночь. Тертулиано Максимо Афонсо сменил имя, но остался тем же человеком, вместе с которым мы в свое время вошли в магазин видеокассет, он всегда говорит больше чем надо, не умеет держаться естественно, к его счастью, у дежурного администратора много хлопот, непрерывно звонит телефон, в холл гостиницы вваливается толпа иностранцев, нагруженных чемоданами и дорожными сумками. Тертулиано Максимо Афонсо поднялся в номер, облегченно вздохнул, сходил в туалет, теперь у него нет других проблем, кроме вымышленного опоздания на самолет, но, как только он лег на кровать, чтобы немного отдохнуть, в его воображении тут же появился автомобиль, превращенный в груду металлолома, а в нем два залитых кровью искалеченных тела. И он снова зашелся в рыданиях, и неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, если бы внезапно в его помутненном мозгу не возник образ его собственной матери. Он рывком сел и схватил телефонную трубку, мысленно осыпая себя ругательствами: я дурак, я тупица, я полный идиот, дебил, жалкий кретин, как я мог забыть, что полиция, конечно же, явилась ко мне домой, желая выяснить у соседей, есть ли у меня родственники, и соседка с верхнего этажа сообщила им адрес и телефон моей матери, как я мог не подумать о столь очевидной вещи, как я мог, как я мог. Из дома матери никто не ответил. Телефон звонил, звонил, но никто не взял трубку, не спросил: кто говорит, и Тертулиано Максимо Афонсо не смог ответить: это я, я жив, полиция ошиблась, потом я все объясню. Матери не было дома, и этот факт, который мог бы показаться странным при других обстоятельствах, означал лишь одно: она в пути, она взяла такси и едет, может быть, уже приехала, попросила ключ у соседки сверху и теперь оплакивает свое горе, бедная мама, она же предупреждала меня. Тертулиано Максимо Афонсо набрал номер своего телефона, но ему опять никто не ответил. Он сделал усилие, чтобы трезво все обдумать, внести какую-то ясность в свои путающиеся мысли. Даже если полиция работала максимально четко, ей понадобилось какое-то время, чтобы провести необходимое расследование, город представляет собой колоссальный муравейник с пятью миллионами беспокойных жителей, в нем все время происходит большое количество аварий, приводящих к огромному количеству жертв, их приходится идентифицировать, искать родственников, что не всегда легко, ведь есть такие беззаботные люди, которые выезжают на трассу, не имея при себе даже записки, гласящей: если со мной что-то произойдет, позвоните такому-то или такой-то. К счастью, это не относится ни к Тертулиано Максимо Афонсо, ни, видимо, к Марии да Пас, в их записных книжках на особой страничке указаны все необходимые данные для установления личности, по крайней мере, на первый случай, который часто оказывается также и последним. Гражданин, не имеющий проблем с законом, не носит при себе фальшивых или чужих документов, из чего применительно к данному происшествию следует, что показавшееся достоверным полиции на самом деле соответствовало действительности, и поскольку не было абсолютно никаких оснований сомневаться в правильности установления личности одной из жертв, идентификация второй жертвы также не вызывала сомнений. Тертулиано Максимо Афонсо снова позвонил, и ему снова никто не ответил. Он уже не думает о Марии да Пас, он хочет только одного, узнать, где Каролина Максимо, сегодняшние такси – это очень мощные машины, ничуть не похожие на прежние развалюхи, в такой драматической ситуации даже не надо соблазнять водителя дополнительным вознаграждением, чтобы он выжимал предельную скорость, она должна была доехать менее чем за четыре часа, она уже должна быть там, а принимая во внимание, что сейчас отпускное время и суббота, когда движения на дорогах почти нет, она просто обязана быть теперь в его квартире и успокоить наконец своего встревоженного сына. Он снова позвонил, и неожиданно заработал автоответчик. Говорит Тертулиано Максимо Афонсо, пожалуйста, оставьте сообщение, он испытал шок, он был настолько взволнован, что совершенно забыл о наличии данного механизма, и ему показалось, будто он услышал не свой, а чей-то чужой голос, голос неизвестного мертвеца, который завтра заменят голосом живого человека, чтобы не травмировать чувствительных людей, такую операцию ежедневно совершают тысячи и тысячи раз во всех уголках земного шара, но мы стараемся не думать о подобных вещах. Тертулиано Максимо Афонсо понадобилось несколько секунд, чтобы успокоиться и обрести дар речи, потом он, весь дрожа, произнес: мама, то, что вам сообщили, неправда, я жив и здоров, потом я объясню, что произошло, повторяю, я жив и здоров, сейчас я продиктую название гостиницы, где я нахожусь, номер комнаты и телефона, позвоните, как только приедете, и не надо плакать, не надо плакать. Тертулиано Максимо Афонсо сказал бы это и в третий раз, но он и сам заплакал, от жалости к матери, к Марии да Пас, о которой опять вспомнил, и к самому себе. Обессиленный, он упал на кровать, чувствуя себя слабым и беспомощным, словно больной ребенок, он вспомнил, что еще не обедал, но эта мысль вызвала в нем не голод, а тошноту, ему пришлось встать с постели и бежать в туалет, однако жестокие спазмы смогли исторгнуть из его желудка только горькую пену. Он вернулся в комнату и сел на кровать, обхватив голову руками, его мысли бесцельно блуждали, словно пробковый кораблик, который плывет по течению, но вдруг наталкивается на камень и меняет курс. Среди этого почти бессознательного странствия мыслей он внезапно вспомнил, что не сообщил своей матери что-то очень важное. Он позвонил в свою квартиру, опасаясь, что автоответчик снова сыграет с ним шутку, не пожелав работать, и облегченно вздохнул, когда записывающий механизм, немного поколебавшись, ожил. Его сообщение состояло всего из нескольких слов, он сказал только: надо спросить Антонио Кларо – и, чтобы устранить какие бы то ни было сомнения по поводу своей личности, прибавил: пса зовут Томарктус. Когда приедет его мать, ему уже не понадобится перечислять ей имена отца, дедушек, бабушек, дядей и теть по отцу и по матери, не нужно будет напоминать ни о том, как он сломал руку, упав с фигового дерева, ни о своей первой возлюбленной, ни о молнии, ударившей в трубу дома, когда ему было десять лет. Для того чтобы дона Каролина была полностью уверена, что он ее родной сын, не понадобится ни чудесный материнский инстинкт, ни анализ ДНК, достаточно просто собачьей клички.
