Олег Ермаков - Знак Зверя
Они долго молчали, глядя на город. Корректировщик-Черепаха курил.
Однажды, прервал молчание свинопас, меня засек старший брат, у соседа взял махры и заставил три цигары высмолить, — так я изблевался, вывернулся весь... Хорошо, еще брат засек, не дядья — те б шкуру спустили. Крутая у тебя родня. Да, строгая, согласился свинопас. И все здоровы, как не знаю кто... как буйволы, не то, что я. Охотники. Дуреют, как сезон открывается, на выходные с гончаками — пош-ли. Бегай по тем болотам. Другое дело с удочкой на Светлояре, сиди, поплевывай, жди поклевки... кто клюнет? щука или святой?
Хряк шевельнулся, тяжело поднялся, постоял, глядя на стадо, взглянул на людей акульими глазками и медленно пошел, скрылся за углом свинарника. Пить, видно, захотел, сказал, проводив его взглядом, свинопас. Корректировщик-Черепаха отщелкнул окурок. Но теперь они тебе что? Родня, что ли, моя? Ну да, ты же не школьник, солдат. Солда-а-т, свинопас, улыбаясь, постучал гладкой длинной палкой о стенку, — мое ружье, а вон — отделение, ххы. Ты сам это выбрал, заметил Корректировщик-Черепаха. Са-а-м? — переспросил свинопас. Зачем сам, не сам — Енохов заставил. Корректировщик-Черепаха взглянул на обожженное лицо с белыми бровями. Енохов? Свинопас кивнул: конечно, Енохов, а то б я разве?.. Да? А я все время думал... Свиней ведь привезли после той операции? когда мы деревню накрыли? — спросил Корректировщик-Черепаха. Ну, после той, откликнулся свинопас, подозрительно глядя на него. А чего мне та операция? Да я подумал... Думаешь, испугался? Да нет, просто показалось... Что тебе показалось? Что тебе не по нутру пришлось... Чегой-то мне не по нутру, мне все по нутру, правда, сперва с этими хрушками не хотелось возиться, а потом смотрю: чем плохо? смены, наряды побоку, сапоги месяцами не чисти... Свинопас вдруг осекся, повернул лицо к горе.
Две темные, почти черные в горящем небе, громоздкие машины вывалились из-за рогов Мраморной.
11
Ты ничего не слышала? Нет, ответила она. Ее голос был глух. Почудилось, пробормотал он. Я ничего не слышала, сказала она. Ее голос был густ и пахуч. Он взглянул на нее. По ее сумеречному лицу плыл пот, на губах мерцала улыбка, под мокрой материей грузно подрагивало, глаза были темны... Она шагала все медленней. Обернулась к нему, поправила спутанные жирно-черные волосы.
— Я, кажется, знаю... как тебя сейчас зовут, — не выдержав, проговорил он.
— Чего же ты ждешь?
12
Вертолеты доставили в город у Мраморной горы первую партию новобранцев. Все вздохнули с облегчением: наконец, — наконец-то все встанет на свои места, все займут надлежащие ступени на казарменной лестнице. Орелики, прилетели, где ж вы пропадали?! — кричали дембеля. Бывшие чижи, а ныне полноправные фазаны с жадными улыбками разглядывали новичков. Здесь у нас хорошо кормят, много солнца, имеются бассейны, спортплощадки, — ворковали замполиты. Грузины, азербайджанцы, армяне, казахи, туркмены, киргизы, узбеки, таджики, чеченцы искали земляков. Клуб имеется, по вечерам демонстрируются фильмы... Бывшие чижи улыбались. Имеется также прекрасная библиотека. Деды меняли свои ремни, сапоги и панамы на все новое, скрипучее, невыгоревшее. В просторных ленинских комнатах регулярно проводятся политзанятия, расширяющие кругозор; почти каждое подразделение имеет собственную баню; в полку своя хлебопекарня... Вешайтесь, сквозь улыбки шипели бывшие чижи. Вешайтесь, шипели они, зная, какой сильный яд это шипение, и с удовольствием наблюдая, как он действует: выжигает глаза, замедляет движения, речь.
Дембеля понимали, что новобранцев слишком мало и они слишком новы, неловки, чтобы командование их отправило на операцию, а дембелей — домой, но все же надеялись, что так и будет. В конце концов когда-то надо же новичкам начинать. Конечно, с корабля на бал — это не всякий выдюжит, но что делать, зато выдержавший уже будет настоящим воином. Вон эвенки и чукчи бросали новорожденных в снег — мудрый обычай. А почему бы командованию не отсеять хлипких сразу? не выбраковать огнем?
13
— Ты думал, я уйду? Я никуда не уйду, — говорила она, поглаживая, — никогда. Коровы быстро привязываются к тем, кого они поят. Разве ты не слышал об этом?
— Нет, — откликнулся он и сел.
— Так вот, знай: никогда, никуда.
— Душно. Хотя бы слабый ветер... — Он помолчал. — Пошли?
— Что? Пора? — спросила светлая Утренняя Корова, привставая. Она поморщилась: — Что с моей спиной? Посмотри. Ее как будто перцем натерли.
Он посмотрел: спина Утренней Коровы была в крови.
— Что это?! — вскричала она, ощупывая землю.
Он тоже потрогал землю и вскочил. Они смотрели друг на друга. Он топнул ногой. Нога не провалилась, как обычно, по щиколотку. Утренняя Корова забарабанила по земле ладонями, и земля сухо, утробно зазвучала. Он подпрыгнул. И вновь ноги не провалились. Утренняя Корова засмеялась и встала.
— Я же говорила, что у меня чутье! Я же тебе говорила!
— Одевайся! Пойдем!
— Ах, зачем одеваться! Я никогда не любила одеваться! — восклицала она, приплясывая на жесткой земле, стершей ей спину. — И в детстве прятала одежду в дупле и ходила по лесу голая!
Они пошли, но не выдержали и побежали.
Они бежали по крепкой земле, ровно дыша, глядя вперед и иногда скашивая блестящие глаза, чтобы увидеть друг друга.
Они бежали по твердой гудящей земле, стройный смуглый юноша и светлая Утренняя Корова с танцующими бледными сосцами и окровавленной спиной, — в сторону Восточного океана.
14
...красноватые скалы на песчаной земле. Повернул голову — позади степь. Колонна шла по пыльной дороге среди песков и странных скал. Это было похоже на музей восковых фигур — только фигуры не восковые, а каменные, красноватые, и неясно, что за герои и какие великие люди воплощены в этих камнях.
Колонна уверенно идет среди скал, но никто ни в чем не уверен. Советник-генерал встречался в степи с предводителями отрядов, контролирующих эти земли, и договорился, что колонну пропустят к пакистанской границе, где сейчас идут бои между правительственными войсками и отрядами Хекматияра, — и затем, после выполнения задачи, выпустят. Предводители отрядов согласились и получили несколько машин с продовольствием и медикаментами. И вот колонна идет среди причудливых скал, кое-где в скалах чернеют пещеры, а на обочинах чернеют сгоревшие машины, дорога изрыта воронками; скалы молчат, предводители держат слово, мирно впускают колонну в свои владения, — пока впускают: что будет дальше, за следующим поворотом, неизвестно; и неизвестно, не позабудут ли предводители данное обещание, когда колонна будет возвращаться, — может быть, переводчик неверно перевел какое-нибудь слово, и предводители согласились только впустить советскую колонну, иногда так поступают овчарки, стерегущие дом: вход свободен, а назад продирайся сквозь зубы.
Колонна уходит все глубже в огненный мир песков и камней. Далеко впереди стоят горы. Мухобой дремлет за пулеметом. По горячей зеленой броне тягача скользит серый прах, серый прах осыпает руки, одежду. Жирно коптит выхлопная плоская широкая труба. Качаются гибкие антенны. Мелодично звенят и хрустят траки гусениц. Тягач, покачиваясь, объезжает воронки, идет мимо скал с пустыми глазницами. Фляжка. Немного отхлебнуть, смочить пересохшее горло. Нагретая вода увлажняет язык. Скалы молчат. Колонна идет, роя песок, взвихряя пыль, раскалывая камешки, идет между скал, ощетинившись стволами. Остановка. Мухобой вздрагивает, открывает глаза, мутно глядит по сторонам. Это что? Рио-де-Жанейро. Фуу, башка... Глаза Мухобоя налиты кровью, по толстым щекам течет грязный пот; он морщится, трет виски. Колонна трогается. Начинаются горы. Скалы позади. Впереди серые хребты, сизые вершины. На зубах песок, на губах пыль. Вверху синее небо, солнце, в синеве парит птица. Изнуряющий лязг, изнуряющее тарахтенье, изнуряющий рокот. Во рту вкус солярки. По горячему лицу текут струйки. Липкие руки лежат на автомате.
Пускай они ударят.
Пускай ударят сейчас, если они должны ударить. Пускай начинают. Мы ответим. И этот нарыв, наполненный лязгающей, тарахтящей и грохочущей вонючей тишиной, наконец лопнет.
Пускай начинают.
Начинайте.
Я жду.
Не отвечают, молчат, купленные жратвой и бинтами, и мне уже нечем дышать в этой гнойной гремучей тишине, — ее нужно прорвать и освежить кровью металл, песок и камни.
Корректировщик-Черепаха свинтил крышку, приник к фляжке, судорожно глотает, позабыв, что воду следует беречь. В горящей синеве картонный темный силуэт. Завинчивает фляжку, глядя на птицу. Колонна идет по долине между невысоких конусообразных гор, въезжает в ущелье, проходит его, пересекает реку — солнечные фонтаны бьют из-под колес и гусениц; впереди зеленеют деревья, в их тени стоят глиняные дома. Колонна проходит через кишлак, движется дальше, к хребтам, поросшим редкими деревьями, и вдруг открывается тесная долина, сжатая столообразными хребтами, поперек долины лежит небольшой хребетик, испещренный кедрами, над ним возвышается второй крапленый хребет, загибающийся к югу, уводящий взор в даль, застроенную вершинами, хребтами, скалами. В долине стоят палатки, машины, орудия, на краю обоих столообразных хребтов также белеют палатки, а на правом рядом с палатками сидит вертолет, может быть, два вертолета, снизу не разглядишь.
