Олег Ермаков - Знак Зверя
Абалидзе!.. И первый дембель вышел из колонны. Все смотрели ему в спину. Заснул? — прикрикнул прапорщик на чтеца. Абезин! Первый уже пересек невидимую черту и был вне лагеря. К воротам шел второй... оглянулся — вышел. На сотом случилась заминка. Ильин!.. Ильин! Понравилось у нас, оскалился прапорщик. Майор выругался. Дембель, читавший списки, вдруг побледнел: это я.
Ильдасов! Икрамов! Инякин! Ишаев! И-И-И... Дембеля один за другим идут к воротам и пересекают границу пересылки. Кабреев — К-К-К... Кадулин, Каледин. Повизгиванье и стук гальки под ногами, тихие голоса, сияние пуговиц. Кудряшов! Нахопров! Н! Н! Рябой Петя стоит, прислонившись плечом к стенке сторожки и глядя куда-то вдаль, куда-то выше вершин, за его плечом воронеет дуло. Неребужский, Нермахмедов, Николаев, Нилов. Сторож играет ключом. О!
Новобранцы еще почему-то не улетели в город у Мраморной горы, сидят возле вертолетов. Над долиной горячее чистое небо.
Павлов, Павлюков, Павлюченко, Павский, Пелюшкин, Пирчюпис, Полярныйпоморскийпопечен-копрошляковпрошьянпрудкин... Небо изгибается, как лист голубого железа, слышно повизгиванье гальки, слышен шепот, и вдруг горы туманятся, город плавится, аэродром превращается в серую лужу, и она высыхает, голубое горючее железо обволакивает лагерь, сворачивается трубой, — лагеря нет, темно, в конце туннеля рокочет голос: рра-рра-рре-рри, — и слышен шепот, каменный скрежет, шепот все громче, пронзительный скрежет, глухие удары, глухие удары, ру-ру-ру, глухие удары, глухие удары, ру-рю, — и в лицо метнулся знобящий предвестник света: ря! — зазвенела галька под ногами — ряженцев — глухие удары слились в неумолчный тяжелый гул, и в тугую тьму туннеля ворвалось семя света, и он помчался в гудящей звенящей мгле навстречу шипенью и взрыву: Свиридов!
Медленно переставляя отяжелевшие холодные ноги, Корректировщик-Черепаха вышел из толпы. Щурясь от яркого света и легкой боли в груди и жжения в висках, он направился по усыпанной камнями земле к выходу и входу.
Кабульская пересылка осталась позади. Беспощадное солнце било в глаза. Дай сигарету. Он вздрогнул, услышав знакомый прокуренный, насмешливый голос, повернул голову. Перед ним стоял белобровый узколицый человек в мешковатом кителе. Ты же не куришь, вспомнил Корректировщик, но Черепаха уже протягивал свинопасу пачку сигарет. Да, свинопас, и зовут его Коля. Да вот... — Коля развел руками и смущенно улыбнулся. Теперь это был его голос, а не голос викинга. Корректировщик отер ладонью темное лицо, оглянулся на пересылку... Отвернулся от солнца. Но солнцем было залито и напитано все, и камни горели, как солнечные зубы, и чемоданчики были обтянуты солнечной кожей, и призрачные солнечные глаза стекали по козырькам фуражек, как яичные желтки, и всюду в степи торчали и тлели солнечные хрупкие кости, и между ними плели золотые сети солнечные пауки с крестами на спинах. Корректировщик прикрыл ослепленные глаза. Черепаха смотрел на глиняный город, на горы, на аэродром. Вот он, этот странный древний мир — Восток: расплавленное дно долины, пышная зелень, и пружинистые минареты, и голубые, нежные, налитые молитвами купола, а в вышине на голых могучих камнях неистовый блеск, снежность, тайное небо. Здесь они будут жить, возможно, два года. Неужели два года? Два года — это вечность.
Корректировщик стоял, не открывая глаз и опустив голову, прислушивался к странной боли в груди. Рядом кто-то говорил о том, что это еще ничего не значит и надо готовиться к худшему.
— Но погода отличная.
— Погода. Что погода. Тут кроме погоды.
— А что?
— Мало ли что. Да и погода.
Корректировщик поставил чемоданчик на землю. Но погода отличная. Погода. Что погода. Тут кроме погоды. А что? Мало ли что. Да и погода. А что? Мало ли что. Да и погода. Корректировщик поставил чемоданчик на землю.
— Но погода отличная.
В груди жжение и слабая боль, как будто чьи-то осторожные пальцы разделяют присохшие ткани, нежные пленки, прилипшие друг к другу, и там, где пленки успели срастись, волокон касается морозящий острейший тончайший прозрачный ноготь, и озноб пробегает по дымчатым пленкам, из-под ногтя вытекает густая слеза.
— Но погода отличная.
Во рту сладковатый привкус. Кропотливые пальцы осторожны и почти не причиняют боли, и, в общем, это не боль, а неприятные ощущения, неприятное трепетание пленок. И во рту привкус крови.
Корректировщик стоит с прикрытыми глазами, Черепаха смотрит на город... Вдруг — движение, шум, становись! — шарканье, кашель, голоса, становись! возьмите у майора чемоданы. Пошли. Корректировщик-и-Черепаха судорожно оглянулся на лагерь, обнесенный колючей стеною... Ну чего ты, иди.
Через взлетные полосы, мимо десантников с автоматами, мимо посадочных площадок с пассажирскими самолетами, мимо столпившихся у вертолета мужчин в чалмах и накидках, женщин с детьми на руках, мимо команды новобранцев, ждущих отправки в город у Мраморной горы, мимо афганца, поливающего лужайки, мимо советского пассажирского самолета — во двор, обнесенный железной оградой. Встать в шеренги! снять кителя! все вынуть! Интеллигентные офицеры движутся вдоль шеренг, бегло осматривая вещи, но иногда тот или иной останавливается, проворно нагибается и запускает чуткие музыкальные пальцы в хрустящий целлофан или в портфель: это что? надо сдать. Никто не спорит, все готовы все сдать: платки, духи, цепочки, приемники и, пожалуй, фуражки, кителя, галстуки, обувь, — босиком, в одних штанах выскользнуть отсюда. И все завершается очень быстро. Дембеля покидают таможенный двор и направляются на посадочную площадку, где их ждет корабль с длинными крыльями. И в это время встают и новобранцы, — к вертолетам приближаются люди в светлых комбинезонах, с темными кобурами на боку; летчики скрываются в вертолетах, и новобранцы, взяв вещмешки с шинелями, медленно подходят к вертолетам, под хвостами которых уже чернеют, углубляются впадины. И вот новобранцы толпами исчезают в черных провалах под хвостами.
А к бело-голубому самолету причаливает трап. Несколько минут спустя появляются гражданские летчики и цокающие стюардессы с сумочками.
Новобранцы уходят в вертолеты.
Дымчатые трепетные пленки расходятся, — но еще соединены жилой, и в предчувствии конца Меня бьет озноб.
В вертолете душно, все сиденья уже заняты, новобранцы опускаются на пол. Но рыжий держит место у иллюминатора. Черепаха, я здесь! — кричит он и машет рукой.
Летчики и стюардессы подходят к трапу. Ну что, ребята, все? домой? — с улыбкой спрашивает пожилой летчик. Что он сказал? что он сказал? — тревожатся дембеля. Летчики начинают всходить по трапу. За ними поднимаются надменные стюардессы.
А новобранцы уже все в вертолетах. Вертолеты урчат, длинные ножи вздрагивают, поворачиваются, наматывая жилу, описывают круг. В вертолете темно, по лицу Черепахи катится пот, сквозь толстое стекло он смотрит на самолет, на толпу и трап, по которому взбегает без оглядки Корректировщик со сверкающей медалью.
Жила наструнивается, тонко звенит, морося красной пылью, и я стараюсь ослабить напряжение и пытаюсь развязать все узлы и все распутать, но — блестящие плоские лопасти все вращаются, вращаются быстрей, вертолеты трогаются, скользят по площадке, свист, рев и стрекот заглушают Мой крик, вертолеты один за другим срываются, мчатся, взлетают, проходят над лагерем и берут курс на город у Мраморной горы, где все повторится. И от самолета отъезжает трап, бело-голубое судно отправляется в путь и, густо гудя, поднимается со дна, стремительно всплывает. И жертва свершается.
Примечания
1
Парень (грузинск.).
2
Служба безопасности Афганистана.
3
Нет божества, кроме Аллаха! Аллах велик! Аллаху принадлежит весь мир. Аллах велик! (Арабск.)
4
Да здравствует независимый Афганистан!
5
Иблис — дьявол
6
Отец, душманы есть?
7
Чарса (анаши) нет, нет, советский солдат
8
Иди сюда
9
Солдаты афганских правительственных войск.
