Эдуард Тополь - Кремлевская жена
А я? Что делать мне? Выйти замуж за Белоконя? И вместе с Зиной, Окуловым и прочими наводить в России порядок, хватать и сажать за решетку демонстрантов, уличных музыкантов и евреев? Кстати, как тогда Гольдин сказал? «Если Горячев сейчас исчезнет, кто бы ни пришел вместо него, в стране начнется гражданская война. И в этой войне первым делом начнут резать „жидов“. Кажется, так. И наверно, он прав – я еще в Полтаве слышала, что у „Памяти“ есть списки всех евреев и армян Москвы и Ленинграда, уже приговоренных ими к расстрелу. „Милиционер, а кошку можно потрогать?“ – скажет и мне маленькая девочка с голубым бантом…
Мысли путались в голове. Картина взрыва горячевской дачи и падающего в огонь тела Гольдина стояла перед глазами и не исчезала от спирта.
В стороне, у стенки с картами вдруг прозвучало:
– Объект вошел в зону радаров! Направление юго-юго-запад. Скорость 750 километров в час. Высота 7200…
Командир полка встал, глянул на свои ручные часы.
– Приготовиться заводить двигатели, – спокойно сказал он кому-то из офицеров, и тот тут же повторил эту команду по своей рации.
А второй офицер деловито объявил, надевая на голову шлемофон:
– Свернуть штаб! Товарищи патриоты, по машинам!
В небольшой суете, которая тут же возникла, почти одновременно прозвучали новые сообщения:
– Радиоперехват! Авиадиспетчер аэропорта дал объекту добро на посадку!
– Правительственная колонна сворачивает с Киевского шоссе на Внуково. До аэропорта шесть километров…
– Расчетное время посадки объекта – двенадцать минут!
Офицеры и солдаты штаба стремительно сворачивали штаб – уносили к выходу буквально все: карты со стен, рации, телефоны. Зина подошла ко мне, вытащила из кармана шприц, отломила носик от капсулы и стала набирать в шприц жидкость из этой капсулы. Я смотрела на этот шприц с ужасом, но она сказала:
– Не бойся. Это просто снотворное.
Она выжала из иглы тонкой струйкой фонтанчик и уже наклонилась ко мне, но возникший неизвестно откуда Белоконь – уже в танковом шлеме на голове – перехватил ее руку:
– Оставь ее, она пьяна. А то твой седуксен с алкоголем ее просто убьет.
– Но не в танк же ее! – сказала Зина. – Она там все заблюет!
– Ну и оставь ее тут. Куда она денется?
– Но тут никого не остается!
– Вот она и будет эту гадалку охранять… – Белоконь кивнул на бесчувственное тело Стефании.
– Да? – заколебалась Зина. – Ладно, под твою ответственность. – И, всадив снотворное в локоть Стефании, усмехнулась: – Так надежней…
– Объект разворачивается на посадку! – крикнули от радара.
– Заводить броню! – приказал командир полка и пошел из бункера.
– Мы вернемся через час, Аня, – сказал Белоконь, убегая.
Я безразлично кивнула. Жуткий рев вокруг огласил лес.
Я даже не сразу поняла что это, откуда здесь столько танков. Ведь я не видела ни одного, когда шла сюда за Зиной.
Тяжело поднявшись, я пошла к выходу. Впереди маячила и качалась спина солдата, тянувшего на себе рацию. Только остановившись, я поняла, что это пошатывало не его, а меня – я таки здорово набралась. Да, если бы эта сука всадила мне такую лошадиную дозу седуксена, вряд ли Белоконь смог бы разбудить меня через час. Ни через час, никогда…
Рев двигателей, клубы дыма и густая вонь горелой солярки пахнули мне в лицо, когда я вышла из бункера. Мирная картина леса, по которому я шла всего час назад, вся преобразилась. Десятки мокрых кустов вокруг вдруг сдвинулись с мест, и оказалось, что это маскировка, что под ними, за ними или внутри них – танки и бронетранспортеры. И вся эта армада с копотью, вонью и ревом проносилась мимо под дождем на север по дорогам, тоже замаскированным кустарником и сетками с листьями. В одном из бронетранспортеров мелькнуло веселое и мокрое от дождя лицо Николая Чарыто – он даже отдал мне салют…
«Вот и все, – подумала я. – Вот и все, товарищ Горячев. А ты говорил: перестраиваться надо, гласность, демократия! А твоя собственная охрана сейчас тебя же и арестует. И если будешь рыпаться – пулю пустят в голову, за ними не задержится. Ведь это – ради России. А за ради нее, любимой, кого ж мы пожалеем?!»
И вдруг такая злость и такая тоска на меня напали, что я, стоя под дождем, враз протрезвела. И, посмотрев вслед последнему танку, бегом ринулась внутрь бункера. Но – мать их так! – тут не осталось ни одного телефона, ни одной рации! Только Стефания валялась в углу без сознания. Я беспомощно оглянулась.
Конечно, у меня не было ни одного шанса. Мы шли сюда от яхты минут двадцать, а через десять минут танки заговорщиков возьмут в каре лимузины с Горячевым и всеми членами Политбюро… И все-таки… все-таки…
«В гробу!» – решила я и выскочила из бункера. Рев танковых двигателей был уже далеко. Я рванула в другую сторону – на юг. Не знаю откуда у меня появились силы – может, от спирта? Я бежала как шальная. Дождь и мокрая листва вымочили меня насквозь, какая-то острая ветка-сука раскровенила лицо. Но я бежала. Там, на яхте, в ходовой рубке был радиотелефон!
Рев не одного, а сразу нескольких вертолетов заставил меня поднять голову. Но увидеть эти вертолеты было невозможно: из-за стены дождя и низкой облачности.
– Эй!!! – крикнула я в небо неизвестно кому и почувствовала, как силы оставляют меня.
Да и откуда им взяться – силам? Трое суток я провалялась взаперти, в крошечной каюте, а теперь – спирт. Алкоголь вздрючил нервы минут на пять и испарился…
Шатаясь, я вышла из леса на берег реки. Не могло быть и речи о том, что я успею куда-то дозвониться, предупредить… Просто надо укрыться от дождя и ждать своей участи…
Яхта стояла ниже меня по течению реки, метрах в ста. Половину этого расстояния я прошла уже на четвереньках… Потом с трудом, буквально из последних сил, перелезла с пристани на высокий и мокрый борт яхты.
И ползком под дождем добралась до двери ходовой рубки.
Но она оказалась запертой.
Я просто взвыла от досады: за стеклянным окном этой двери справа от штурвала покоилась в клеммах трубка радиотелефона!
Я оглянулась в отчаянии.
Мокрая палуба была пуста – ни багра, ни топора, ничего.
Холодный дождь хлестал меня всю – лицо, спину, ноги.
Я встала спиной к двери и правым локтем изо всей силы саданула по стеклу.
Оно разбилось, пропоров рукав мокрого кителя и разодрав мне локоть до крови.
Я сунула левую руку в разбитое окно и изнутри открыла дверь. Ввалилась в рубку. И, оставляя на полу лужи, побрела к радиотелефону. Постояв над ним, посмотрела на часы, висевшие в рубке рядом с барометром и еще какими-то приборами.
Было 15.21. Я опоздала на шесть минут. Звонить или нет? Я осторожно сняла трубку и послушала.
– Алло? – тут же прозвучал в трубке голос телефонистки. – Алло! Слушаю вас!
– Власова… – сказала я и тут же поправилась: – Или нет – Куркова!
– Так кого – Власова или Куркова? – со скрытой насмешкой произнесла кремлевская телефонистка.
А стрелка все бежала, стуча мне в виски: поздно! поздно! поздно!..
– Любого… – сказала я.
– Соединяю. Они все равно вместе сейчас, – произнесла телефонистка, и в трубке тут же раздались гудки, а затем мужской голос:
– Курков… Алло, Курков слушает.
Я сглотнула ком в горле.
– Алло!.. Это я, Ковина…
– Анна?! – обрадовался Курков. – Где вы? Откуда вы звоните?
– Это не важно! Слушайте! Сейчас на аэродроме окружают все Политбюро и арестуют Горячева. Вы слышите? Алло!
– Я слышу, Аня, слышу. Но вы не волнуйтесь. Мы все знаем. Самолет с Горячевым ушел на другой аэродром, а во Внуково сел самолет-дублер…
– Как?! Вы знаете? Откуда?!
Черт возьми, Лариса все-таки осуществила свою задумку! Подставила вместо самолета Горячева самолет-дублер!
– От вас, Анна! – сказал Курков. – Тут рядом со мной генерал Власов. Он приносит вам благодарность и говорит, что вам присвоено внеочередное звание…
– Да плевать мне на звание! Вы… – и тут у меня даже горло перехватило от блеснувшей в мозгу догадки, – вы меня вели? Все это время?
– Конечно! С той минуты, как вы поселились у Гольдина и сказали ему, что вы что-то «надыбали». Мне вы тоже об этом говорили, помните? А теперь извините – мы спешим встречать товарища Горячева. Только скажите, где вы находитесь? Вертолетчики доложили, что вас нет в штабе этих танкистов… Анна! Вы плачете?
– Вы дерьмо! Вы все дерьмо!.. – сказала я, шмыгая носом и размазывая слезы и кровь по расцарапанному лицу. Теперь я все поняла: люди Куркова вели меня и на Кабельной в рабочей общаге, и в «Матросской тишине», и в Барвихе. Но никто и пальцем не шевельнул, чтобы вытащить меня из рук этой садистки Зины. Даже Гольдин, вынужденный ехать с гадалкой на дачу Горячевых, только делал вид, что не знает, где я, чтобы не спугнуть заговорщиков раньше времени. – Дерьмо! Вы слышите? – крикнула я в трубку.
