Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Я подняла руку в прощальном жесте, но меня душили слезы, и я не смогла повторить свое благословение. Генрих ждать не стал и, пришпорив коня, двинулся во главе своей армии на восток, где чуть дальше Ньюарка, как докладывали его шпионы, уже заняла боевые позиции огромная армия Йорков.

Замок Кенилуорт, Уорикшир. 17 июня 1487 года

Фрейлины, собравшись в моих покоях, ждали вестей с поля брани, но матери короля с нами не было — она стояла на коленях в прекрасной кенилуортской часовне и молилась за сына. Мы услышали топот копыт на дороге, затем скрежет поднимаемой решетки ворот и опускаемого моста, и вскоре всадник уже скакал по двору замка. Сесили подлетела к окну и, вытянув шею, выглянула наружу.

— Гонец! — воскликнула она. — Это королевский гонец!

Я встала, надеясь, что сейчас он появится в дверях, но потом поняла, что миледи наверняка успеет перехватить его, прежде чем он до меня доберется, и, бросив фрейлинам: «Ждите здесь!», выскользнула из зала. Я быстро спустилась по лестнице прямо на конюшенный двор и, разумеется, тут же увидела, как миледи в своем черном платье широким шагом устремилась навстречу спешившемуся гонцу.

— Мне было велено передать все вам и ее милости королеве, — сказал он, и я услышала, как миледи тут же его поправила:

— Жене короля. Она еще не коронована. Вы можете все сказать мне, а я ей передам.

— Я здесь, — успела вмешаться я. — И сама хотела бы узнать все из первых рук. Итак, каковы новости?

Гонец повернулся ко мне.

— Начало было очень неудачным, — сказал он. — Они по пути постоянно пополняли свою армию новыми воинами. Да и шли они куда быстрее, чем мы предполагали. У ирландцев очень легкие доспехи, а оружия они с собой всегда берут немного. Германские же наемники и вовсе напоминают некий стремительный поток, который остановить невозможно!

Королева-мать побелела и слегка пошатнулась; казалось, она сейчас упадет в обморок. Но мне-то не раз доводилось и раньше встречать гонцов, прибывших с поля брани, и я резко пресекла намерение гонца рассказывать слишком подробно, сказав:

— Не стоит сейчас говорить об этом! Прошу вас, сообщите главное, то есть конец того послания, которое вам приказано передать, а не его начало. Король жив или погиб?

— Жив, — сказал гонец.

— Он победил?

— Да, его командиры одержали победу.

Я решила не обращать внимания на эту поправку и продолжала задавать вопросы:

— Значит, армия ирландцев и немецкие наемники потерпели поражение?

Он кивнул.

— А Джон де ла Поль арестован?

— Убит.

У меня перехватило дыхание: значит, мой кузен мертв!

— А Франсис Ловелл? — с интересом спросила миледи.

— Ему удалось бежать. Похоже, он в реке утонул.

— Ну а теперь вы можете рассказать мне подробно обо всем, — разрешила я.

Он явно готовил эту речь заранее, потому что с энтузиазмом начал рассказывать:

— Как я уже говорил, войска противника продвигались очень быстро и вскоре достигли Йорка. В его окрестностях у них было с нами несколько мимолетных стычек, а затем они заняли позицию близ селения Ист-Стоук, это рядом с Ньюарком. Многие жители этого города вышли, чтобы к ним присоединиться; они записывали новобранцев в армию до самого последнего момента, почти до начала сражения.

— Сколько же их было? — спросила миледи.

— По нашим прикидкам — около восьми тысяч.

— А сколько в королевском войске?

— У нас на тот момент было в два раза больше людей. И мы вроде бы должны были чувствовать себя в безопасности. Но не чувствовали! — Гонец горестно покачал головой, вспоминая, видимо, об испытанном ими страхе. — Нет, в безопасности мы себя отнюдь не чувствовали! И ранним утром они пошли в атаку. Они так и ринулись вниз с холма, причем почти все, и первым удар принял граф Оксфорд со своим войском, в котором было около шести тысяч человек. Да, они приняли на себя главный удар и держались стойко. А потом и вовсе сумели оттеснить неприятеля в долину и окружили.

— Они загнали вражеские войска в ловушку? — спросила я.

— Да, но мы считаем, что те в любом случае намерены были сражаться до последнего. Местные теперь эту долину называют Ред Гаттер.[45] Это было ужасно!

Представив себе, какая там была бойня, я отвернулась и спросила:

— А где был в это время король?

— В безопасности, в тылу нашей армии, — и гонец ободряюще кивнул миледи, которая явно не видела ничего позорного в том, что командующий армией прячется в тылу. — А потом, когда все было кончено, к нему привели претендента…

— Значит, мой сын в безопасности? — перебила его миледи. — Вы уверены, что нашему королю более не угрожает опасность?

— Да, его жизни ничто более не угрожает.

Подавив желание выкрикнуть следующий вопрос, я задала его абсолютно спокойным тоном:

— И кто же этот претендент?

Гонец как-то странно на меня посмотрел, и я поняла, что, пытаясь сдержать себя, не только затаила дыхание, но и скрипнула зубами. Заставив себя дышать ровнее, я поставила вопрос несколько иначе:

— Является ли этот самозванец простым бедняком, как предполагал мой супруг?

— Его зовут Ламберт Симнел; самый обычный парнишка родом из Оксфорда, весьма смазливый, привыкший делать то, что ему прикажут. Его милость наш король, приказал арестовать и его самого, и его учителя, и многих других главарей восстания.

— Но что же все-таки с Франсисом Ловеллом? — гневно спросила миледи. — Кто-нибудь видел, как он утонул?

Гонец покачал головой:

— Видели только, как он верхом на коне прыгнул в реку и их обоих унесло течением.

Я перекрестилась. Миледи тоже, но лицо ее было мрачно.

— Мы непременно должны его поймать! — сказала она. — С самого начала и он, и Джон де ла Поль были нужны нам живыми! Нам требовалось узнать, каковы их планы. Это и было самое главное. Нам необходимо было узнать то, что знают они.

— В пылу схватки… — Гонец пожал плечами. — Во время битвы куда трудней взять человека в плен, чем убить его. Особенно во время рукопашной. А там была жуткая резня. Хотя мы значительно превосходили их численностью, они дрались как одержимые. Они были готовы умереть во имя своей цели, а мы…

— А вы — что? — с интересом спросила я.

— Мы лишь исполняли приказ, — осторожно ответил он. — Но мы тоже дрались хорошо. И свою работу выполнили честно.

Я помолчала. Мне довелось выслушивать отчеты о многих сражениях, однако ни в одном из них одержанная победа не была описана столь спокойно. Но, с другой стороны, я никогда не слышала, чтобы во время сражения главнокомандующий — сам король! — отсиживался в тылу, тем более когда его армия в два раза превосходит силы противника, чтобы он затем отказался вступить в переговоры с теми, кто потерпел поражение, попросту позволив своим солдатам перерезать их, точно бессловесную скотину.

— Но теперь эти предатели мертвы, — сказала миледи, желая, видимо, успокоить себя. — А мой сын жив!

— Да, наш король жив и здоров. Ни одной царапины не получил! Они бы его и коснуться-то не сумели. Он был так далеко, что они и увидеть его не могли!

— Хорошо, вы можете пообедать в зале, — распорядилась миледи. — И вот вам еще. — Я увидела, как она протянула ему кошель с золотом. Должно быть, этим щедрым подарком она благодарила его за добрую весть. Затем она повернулась ко мне: — Итак, все кончено.

— Слава богу! — от всей души откликнулась я.

Она кивнула.

— Да будет воля Его, — сказала она, и я поняла: эта победа дала ей еще больше уверенности в том, что ее сын родился на свет, чтобы стать королем.

Замок Линкольн. Июль, 1487 год

По приказу короля мы направились в Линкольн и там встретились с ним, а затем он и я рука об руку проследовали в большой собор на мессу, чтобы возблагодарить Господа за победу. Следом за нами, буквально наступая нам на пятки, следовала миледи; она надела корону и выступала с таким достоинством, словно сама была королевой. По обе стороны от нее шли главные военачальники короля — его дядя Джаспер Тюдор, который спланировал сражение, и его верный друг Джон де Вер, граф Оксфорд, который со своим войском и принял на себя главный удар противника.

Архиепископ Джон Мортон весь дрожал, все еще переживая недавнее избавление от опасности; лицо у него покраснело, руки тряслись, когда он раздавал Гостию. Миледи плакала от радости. Генрих тоже был растроган до глубины души, словно это самая первая в его жизни победа, которую ему просто пришлось одерживать вновь. Впрочем, эта победа имела для него большее значение, чем при Босуорте; сейчас он явно чувствовал себя в два раза уверенней.

— Я испытываю прямо-таки невероятное облегчение, — сказал он, когда под конец дня мы с ним наконец оказались в своих покоях. — У меня просто нет слов, чтобы это выразить!