Уильям Бойд - Браззавиль-Бич
— Атомный?
— Бабах!
— Атомный?
— Бабах!
— Атомный?
— Бабах! Бабах! Бабах!
Потом из чьего-то узла извлекли мяч, и они играли, пока не стемнело. Я смотрела, как они принимают снизу, подают, режут и пасуют, оценивала их умение прыгать, гасить свечи, передавать, делать обманные движения и падать за мячом. Впервые мальчиков покинула сдержанность, они кричали, подбадривали друг друга, спорили и ликовали, залитые мягким вечерним светом, в котором их длинные тонкие тела отбрасывали еще более длинные и тонкие тени.
На каком-то этапе в игру включился Амилькар, он, не щадя себя, бросался за самыми безнадежными мячами, прыгал так высоко, как только мог, чтобы погасить свечку, выкрикивал советы и замечания, указывал на ошибки в тактике.
Мы с Яном сидели на земле и наблюдали за игрой, сперва рассеянно, думая о своем, потом втянулись, начали громко аплодировать, когда какой-нибудь прыжок казался особенно ловким, лихой финт — особенно стильным. Только позже, когда стемнело, мяча стало почти не видно и игру пришлось прекратить, я заметила, что мы сидели в шести футах от составленных пирамидкой «калашниковых». Мальчики табунком ушли с площадки, смеясь и тяжело дыша, с блестящими от пота лицами, и разобрали свои автоматы так же беззаботно, как если бы это были полотенца или вещевые мешки.
— Я рад, что мы поиграли, — сказал Амилькар. — Завтра будет трудный день.
С проселка, где стоял «лендровер», я различала сквозь кусты и деревья светло-серую полосу шоссе. Мы с Яном сидели в кузове, мальчики стояли снаружи, нервные и настороженные, с автоматами наготове. Амилькар удалился от нас ярдов на восемьдесят в сторону шоссе. Мы все ждали его возвращения. Ожидание длилось час или чуть больше. Наконец он появился, шагая сквозь заросли, не разбирая дороги.
— Едут, — сказал он.
Он приказал всем забраться в «лендровер», мы сели и снова стали ждать. Вскоре я услышала шум моторов, стук и скрежет гусениц на шоссе. Потом за деревьями я разглядела самоходную машину, которая почти ползла. Она возглавляла автоколонну из шести грузовиков. Первые четыре, с открытым верхом, были битком набиты солдатами. Из последних двух до меня через лес отчетливо донеслось звяканье множества бутылок.
— Что это? — спросила я в полном недоумении.
— Пиво, — ответил Амилькар страдальческим голосом. — Он мгновенно изменился в лице, вид у него стал убитый. — Они скоро начнут наступление.
Автоколонна исчезла вдали, шум моторов тоже. Мы еще немного посидели, потом Амилькар послал мальчика на шоссе проверить, свободен ли путь. Я попросила объяснить мне связь между наступлением и пивом.
— В федеральную армию, — сказал Амилькар, — призывают неотесанных молодых парней, у которых на самом деле нет желания воевать и есть сильное стремление себя поберечь. Никто не хочет, чтобы его убили или ранили, — добавил Амилькар. — Что вполне нормально. — По его словам, эти парни оставались в армии, чтобы прилично питаться и как-то зарабатывать. В зонах боевых действий у них была еще одна привилегия: бесплатное пиво и сигареты. Федеральная армия и шагу вперед не сделает, если как следует не накачается пивом. Звяканье стекла в грузовиках означало только одно: федералы готовятся атаковать ЮНАМО.
Амилькар обеими руками вцепился в руль. «Они скоро выступят, — сказал он мрачно. — Дня через два, через три».
Настроение у него не улучшалось. Он завел мотор.
— А что насчет ФИДЕ? — спросила я неизвестно зачем, словно поддерживая беседу на вечеринке с коктейлями.
— ФИДЕ… ФИДЕ здесь нет, — объяснил он. — Они просто перестали драться с федералами, чтобы те могли стянуть больше сил на приречные территории.
Интересная это война, подумала я: два грузовика с пивом представляют большую опасность, чем любое количество вооруженных солдат.
Один из мальчиков помахал нам с середины шоссе, показывая, что путь свободен. Накренившись, с глухим ударом, «лендровер» съехал с проселка и двинулся в сторону шоссе. Меня охватило знакомое чувство: я вспомнила, как выезжала на главную автостраду по пути из Сангви на юг. Мы покатили в ту же сторону, что автоколонна. Дорога была хорошая, с расчищенными обочинами, с глубокими водосточными канавами по обе стороны. Прямая и широкая, она уходила в густеющий лес. Какое-то время мы ехали с приличной скоростью, и мне показалось, что мы рискуем врезаться в грузовики с пивом.
— Езжайте помедленнее, — сказала я Амилькру. — Если не хотите выпить.
— Понимаете, — ответил он ровным голосом, — если бы я мог разнести это пиво, ЮНАМО было бы в безопасности еще несколько месяцев.
Но скорость все-таки сбавил.
Примерно через две минуты он резко затормозил. Впереди, ярдах в четырехстах от нас, виднелась машина, наверное, застрявшая в канаве. Подъехав поближе, мы разглядели, что это сломанный, частично обгоревший грузовик; остатки вещей, которые он вез, валялись на обочине: мешки земляных орехов, корзины, чайники, горшки, кастрюли.
Мы остановились возле искалеченного грузовика. С моего места был виден труп водителя. Я заметила зубы, два ряда, верхние и нижние, пустые глазницы и странную, сморщенную, как смятая фольга, кожу. Я сразу взглянула на землю и увидела второй труп, раздутый, неправдоподобно тугой, какой-то обрубленный.
Я прижала руку ко рту.
На лице у Амилькара было написано бешенство.
— Отвратительно, — сказал он спокойно и с нажимом. — То, что они делают, — отвратительно.
Он вышел из «лендровера», из кузова ему передали канистру с бензином. Он набрал воздуха в легкие, как человек, который намерен нырнуть, и, отворачивая лицо, щедро облил бензином сперва труп в кабине, потом — на обочине.
Отступил на несколько шагов назад и, глядя в сторону, шумно выдохнул. Потом бросился к грузовику и поджег трупы.
Они разгорелись мгновенно, длинные прозрачные языки пламени едва виднелись на солнце.
Амилькар залез обратно в «лендровер».
— Незачем так поступать, — сказал он. Лицо у него снова стало спокойным. — Никого нельзя так бросать. Никого.
Вскоре после этого мы свернули с шоссе на очередной проселок и, трясясь на ухабах, снова двинулись на север. Я отметила, что растительность вокруг становится более обильной, почва — более влажной. Мы переезжали, по мостикам или без, множество ручьев, в которых сейчас, в засушливый сезон, вода текла тонкой струйкой. Я понимала, что, когда начнутся дожди, по этим дорогам будет уже не проехать.
Часов в пять вечера мы добрались до места назначения. Проселок уперся в большую поляну, мы увидели низкое одноэтажное здание с волнистой асбестовой крышей. Глинобитные стены были выкрашены белой темперой. У главного входа — примитивный портик с крестом над ним, на фризе написано «Св. Иуда».
Позади здания был небольшой дворик с оградой из разномастных циновок, в нем несколько глинобитных построек, то ли складов, то ли помещений для прислуги, и большой огород. Он был почти целиком покрыт сорняками, среди которых выделялись несколько молодых деревьев по-по и на крошечных участках — высокие заросли худосочного маиса и маниоки.
Ян показал мне имя на стене здания.
— Святой Иуда был покровителем…
— Я знаю, — сказала я. — Не надо мне напоминать.
— Эту школу построили для миссионеров, — объяснил Амилькар, который не понял смысла наших реплик. — Мы можем здесь остановиться. Здесь мы в безопасности.
Первое, что сделали мальчики, это спрятали под крышу «лендровер». Разрушили фронтон глинобитной постройки с двускатной крышей и задним ходом осторожно въехали в получившееся укрытие. Яна и меня отвели в школу, показали нам нашу комнату.
Она пахла плесенью и запустением. На одной стене была классная доска и ряд встроенных шкафов. Их стенки пронизывали тонкие, извилистые, заполненные землей ходы термитов. Дерево стало сухим и трухлявым. Дверцы ломались легко, как тосты.
Теперь, когда мы добрались до места и нас поселили, настроение у Яна резко исправилось. Он стал шарить по шкафам — деловито и, как я подумала, заведомо бессмысленно — в поисках «чего-нибудь полезного». Два дня назад его сильно укусило в щеку какое-то зловредное насекомое, он расчесал укус, образовалась кровоточащая корка. У него отросла борода, золотистый мох покрывал нижнюю часть лица. Из-за этой болячки, бороды и заметной потери в весе Ян выглядел теперь совершено иначе, мягкости и приятности поубавилось. На моих глазах рождался новый Ян Вайль, более настырный и тощий, жесткий и предприимчивый, которому не следовало особенно доверять.
У меня все было совершенно иначе: владевшее мною последние дни непонятное, бесшабашное равнодушие почти улетучилось. Ему на смену пришло подавленное, без перепадов, настроение, которое никак не удавалось стряхнуть. Из-за того, что нас уже никуда не везли и поселили в этой комнате, грубая реальность нашего похищения и плена предстала передо мной во всей наготе. Наше необычное путешествие, волейбол, вежливые и выдержанные попутчики — все это осталось в прошлом. Теперь нас держали в доме, где-то в самом сердце сжимающейся территории мятежного анклава, окруженного — как представлялось мне — наступающей, накачанной пивом федеральной армией. То, что мы перестали ехать, меня отрезвило: вокруг нашего нынешнего состояния никаких романтических конструкций было не выстроить.
