Хавьер Мариас - В час битвы вспомни обо мне...
Потом Луиса снова легла (разговаривая с Деаном, она сидела на кровати – трудно утешать вдовца издалека, да еще и лежа) и долго смотрела телевизор, пока сон не начал одолевать ее (кажется невероятным, что после смерти близкого человека можно заснуть, но все-таки в конце концов все засыпают). Тогда она заставила себя подняться и раздеться – без моей помощи, без чьей-либо помощи: подошла к окну и начала снимать свитер через голову. Скрестив руки, она потянула свитер снизу вверх и сдернула его одним рывком, так что рукава вывернулись и теперь держались только на кистях рук. В таком положении она простояла несколько секунд, и вся ее фигура выражала усталость (усталость после этого движения или после тяжелого дня) – так стоят застигнутые бедой люди, которые не могут перестать думать о своем несчастье, а потому раздеваются медленно и, сняв одну вещь, задумываются или погружаются в себя. А может быть, сняв свитер, она взглянула в окно и увидела что-то или кого-то – возможно, она увидела такси и возле него – меня.
– Он тебя ищет, – закончила она свой рассказ о том, чего я не знал или о чем только догадывался, – и мне придется рассказать ему, что я тебя нашла.
– Я знаю, – ответил я и сказал ей о том разговоре, который подслушал, выходя с кладбища. Я признался Луисе, что был в то утро на кладбище, что впервые увидел ее именно там и что услышал там разговор мужчины и женщины (я не осмелился признаться, что уже знал, кто были эти люди, я предпочел, чтобы она, как и я, узнала обо всем, прослушав пленку): «Слышно что-нибудь про того типа?» – спросил человек, который шел впереди меня, а женщина, что шла с ним рядом, ответила: «Ничего. Но они только начали его искать, и Эдуардо настроен решительно». – Я не сказал ей, что они не были мне совсем уж незнакомы: их зовут Висенте и Инес, и с Висенте мы чуть не породнились.
Ресторан уже закрывался. Я давно расплатился, хозяева любезно делали вид, что снимают кассу и пересчитывают выручку. Мы съели все, что нам принесли, даже не поняв, что это было. Луиса машинально поднесла к губам салфетку (она положила ее на стол после десерта, это было уже давно). От кофе она отказалась, но попросила принести грушевый ликер.
– Вот, значит, как, – сказала она, – уже все вокруг знают. Кроме отца, к счастью. Надеюсь, он никогда не узнает.
– Я бы хотел, чтоб, перед тем как говорить с Эдуардо, ты послушала кассету, – сказал я. – На ней есть кое-что, о чем ты, возможно, не догадываешься. А уж он-то наверняка не догадывается. Если хочешь, заедем сейчас ко мне на минутку. Потом я отвезу тебя домой на такси. – Я улыбнулся и добавил: – Теперь ты меня уже немножко знаешь (а про себя подумал: «И, может быть, еще больше тебе предстоит узнать»).
Луиса нахмурилась и посмотрела на меня пристально, словно подслушала мои мысли. Любопытство боролось в ней с усталостью (когда слушаешь, очень устаешь) и недоверием. Любопытство взяло верх. Она была очень похожа на Марту, даже когда ее лицо не было искажено болью, как тогда на кладбище. Она была моложе (хотя потом станет старше), вероятно, красивее (или просто не смирилась с тем, что дала ей судьба). Она сказала:
– Хорошо, но тогда пойдем прямо сейчас.
Я знал (и сейчас знаю) эту пленку наизусть, а она слушала ее впервые. Я предложил ей выпить, но она отказалась. Я попросил ее подождать немного в гостиной, пока я (наконец-то! какое облегчение!) переобувался в спальне. Она села на краешек кресла, в котором я обычно читаю или курю, когда мне надо о чем-то подумать (пальто она небрежно бросила на подлокотник, как человек, который зашел в дом только на минутку). Она и так сидела на самом краешке, но еще больше подалась вперед, услышав первый голос, торопливый и монотонный, который говорил: «Марта? Марта, ты там? Нас что, разъединили? Ты слышишь меня? Ты меня слышишь? Что за игры! Или тебя дома нет? Но я же только что звонил, и ты брала трубку? Эй, сними трубку, черт возьми!..» Когда этот неприятный бритвенный голос замолк, я нажал на «Стоп», и она сказала (сказала мне, но в то же время произнесла это как бы про себя):
– Это Висенте Мена. Он друг моей сестры. В общем, у них был роман какое-то время, еще до знакомства с Эдуардо. Потом они остались просто друзьями. Они часто встречаются все четверо – он, его жена Инес, Марта и Эдуардо. Я понятия не имела об этом. Марта никогда мне не говорила, что между ними снова что-то началось. Какой отвратительный тип! – Она замолчала. Она употребила глагол в настоящем времени: «они часто встречаются все четверо». Нам трудно привыкать говорить об умерших близких в прошедшем времени. Она потерла висок и задумчиво добавила: – А может быть, это никогда и не кончалось? Надо же, какая глупость!
– Что это за ночные дежурства у его жены? – спросил я (это был вопрос второстепенный, но ответы на главные вопросы я все равно вряд ли получу). – Чем она занимается?
– Точно не знаю, я с ними не в очень близких отношениях. Кажется, она работает в суде, – ответила Луиса. Я нажал кнопку, и зазвучала следующая запись: «…ладно, – говорил женский голос (и я понял, что это голос Луисы: теперь этот голос был мне хорошо знаком, ведь мы проговорили с ней целый вечер), – обязательно позвони мне завтра и все расскажи в деталях. Судя по всему, он ничего, но – кто знает. Честно говоря, не понимаю, как ты решилась на такое». – Луиса закрыла глаза и сказала: – Это я. В тот день она оставила сообщение на моем автоответчике – рассказала, что собирается встретиться с тобой, и я ей перезвонила. Как давно это было!
Я остановил пленку.
– Интересно, а почему она тебе об этом рассказала?
– У них с Эдуардо в последнее время не ладилось. Но она только придумывала себе романы, и дальше фантазий дело у нее не шло. По крайней мере, так я думала до сегодняшнего дня. Висенте Мена, надо же! Какая глупость! – повторила она с удивлением и горечью. – А так мы обычно друг другу рассказывали все или почти все. Впрочем, возможно, она рассказывала мне свои фантазии, а я ей – правду. – («Я тоже фантазия, – подумал я. – По крайней мере, был фантазией до того, как пришел на улицу Конде-де-ла-Симера. Да и потом, наверное, тоже: я был призраком и злым духом и остаюсь им до сих пор».) – Я не знаю, – продолжала Луиса, – какой был смысл все рассказывать: мы не навязывали друг другу своего мнения, не осуждали и не поощряли друг друга, не давали советов – мы просто слушали. Есть люди, которых мы любим, и, что бы они ни делали, мы на их стороне. – Луиса потирала висок, не замечая этого. – «…Марта, скажи Эдуардо, что говорить „оставьте информацию" неправильно, надо говорить „оставьте сообщение"», – это был голос старика, который, слегка кокетничая, жалел себя: «Povero me». – Это мой отец. Вот уж кто в самом деле бедный! Они были очень близки с Мартой, она проводила с ним больше времени, чем я, она выслушивала его рассказы о стычках с коллегами, о мелких интригах и о его связях при дворе. Он бы со десять раз в день рассказывал ей о тебе – для него это большое событие: у него дома несколько дней работает человек! Наверное, именно поэтому он захотел познакомить нас с тобой: чтобы нам легче было представить вас рядом и чтобы мы могли высказать свое мнение, когда он будет рассказывать о тебе нам. То есть мне – Эдуардо он рассказывать не будет. – Она не понимала, что говорила о невозможном: Тельес не смог бы говорить обо мне с Мартой, потому что я не захотел бы познакомиться с Тельесом, если бы Марта не умерла. – «Марта, это Ферран…» – Феррана Луиса выслушала молча: он не сказал ничего для нее нового. Я не стал останавливать пленку, и сразу же зазвучало другое сообщение, точнее, его конец. Голос говорил: «…пусть будет, как ты скажешь, как ты хочешь. Решай ты». – Сейчас я был уверен, что это не тот голос, что звучал раньше, и значит, не голос Луисы (хотя женские голоса больше схожи между собой, чем мужские). Луиса попросила меня перемотать пленку назад. Прослушав кусок еще раз, она сказала: – Не знаю, кто это может быть. Я не могу узнать этот голос. Наверное, он мне просто незнаком. Я никогда его не слышала.
– Тогда ты не можешь определить, кому эта женщина звонила – Деану или Марте.
– Не могу.
– Сейчас буду я. Это я, – поспешил я объяснить, прежде чем мы услышали следующее сообщение (тоже неполное), за которое мне было так стыдно: «…если не возражаешь, можем встретиться в понедельник или во вторник. Если не можешь – придется перенести все на следующую неделю: со среды я буду завален работой». Как я мог сказать «буду завален работой»? Что за комедию ломал? – снова подумал я. Я был сам себе противен. Ухаживания всегда кажутся пошлыми, когда смотришь на них со стороны или вспоми– наешь о них (тем более, когда начинаешь ухаживать за кем-нибудь другим). Слушая вместе с Луисой свой голос, записанный на пленку (как давно это было!), я смотрел на себя со стороны и слышал себя со стороны, но, что еще хуже, сейчас я, похоже, снова начинал ухаживать, а потому на то, что я делал и говорил сейчас (иногда мы обдумываем каждое слово, чтобы достигнуть цели, которая, может быть, нам самим не совсем ясна), я еще не мог смотреть со стороны и вспоминать тоже не мог. Я не остановил пленку, Луиса молчала. Снова прозвучал сигнал, и знакомый жужжащий голос сказал: «Эдуардо, это я, не ждите меня, садитесь ужинать без меня…» и так далее, до того места, где он попросил оставить ему ветчины и сухо попрощался: «Пока!»
