Пётр Самотарж - Одиночество зверя
В который раз за безумный день Саранцев с удивлением осознавал собственную беспомощность. Он тоже никому не доверяет, как и большинство его соотечественников. Но люди на улице находятся в ином положении, страна не вручена лично им на попечение. Почему же он, со всеми своими официальными и совершенно законными полномочиями, тоже не полагается на добросовестность окружающих его сотрудников? Виноват ли он сам в своей беспомощности? Больше трёх лет он чинно сидел в кабинете на втором этаже Сенатского дворца и не пытался осуществить свою власть. Даже наоборот, твёрдо следовал курсу, который теперь проповедует Антонов, и который вдруг оказался для него неприемлем.
Саранцев никогда не воспринимал Покровского небожителем или безошибочно логичной политической машиной. Генерал казался ему обладателем фантастически чутких инстинктов, способным на протяжении многих лет удивительно точно определять время и место для совершения единственно верных шагов. Но временами он демонстрировал неподражаемую уязвимость простого смертного. Несколько месяцев назад в очередном телевизионном интервью при ответе на очередной ожидаемый вопрос он вдруг заметил, что не желает «растекаться мыслью по древу» и будет кратким. Саранцев едва не вздрогнул тогда от удивления и даже хохотнул вслух, хотя для страны в целом изречение прошло незамеченным. И не удивительно — в восьмидесятые годы оно пестрило в прессе особенно часто, и все привыкли. Саранцев считал, что этимология загадочной идиомы ему известна досконально, хотя филологией никогда не занимался. Странный выкрутас памяти: он отлично помнил главу школьного учебника литературы про «Повесть о полку Игореве», где приводился фрагмент исторического старославянского текста, описывающий то ли песнь Бояна, то ли новость о поражении князя Игоря от половцев. Коротенький отрывок содержал фразу: «Растекашеся мысью по древу», и означала она что-то вроде: «Скачет белкой по деревьям». Зачем несмышлёный ученик средних классов запомнил её, Саранцев объяснить не мог, но все последующие годы посмеивался про себя всякий раз, когда слышал от кого-нибудь высказывание о нежелании растекаться мыслью по древу. Игорь Петрович, собственно, с тех самых сопливых лет так и не попытался установить научную истину в этом вопросе, поскольку никогда не придавал ему значения, и продолжал питаться прежним мальчишеским убеждением.
Безобидное высказывание генерала сразу сделало его в глазах Саранцева беззащитным и неопасным, похожим на обыкновенного дядю Серёжу из соседней квартиры. Он стал присматриваться к нему внимательней — разыскивал новые признаки человечности и доступности. Показалось, что нашёл: мужицкие короткие пальцы, улыбка строгого школьного учителя. Потом стал задумываться, не придумывает ли он себе утешение без достаточных к тому оснований. Ещё вчера он не нуждался в доказательствах простоты Покровского, и не переживал из-за их отсутствия, теперь обрадовался воспоминанию о единственном свидетельстве в их пользу.
Покровский определённо умеет говорить, хоть и не является оратором. Но кто в России — оратор? Нет их. Он точно читает книги или прочитал в прежней жизни некое их количество, достаточное для формирования оригинального ума. Как правило, генерал говорит веско, немногословно, склонен к тяжёлому юмору, стремится к чеканным формулировкам, конструирует фразы на ходу и вполне успешно выворачивается, почти запутавшись в цепочке причастных и деепричастных оборотов. Саранцев иногда завидовал Покровскому, потому что сам старался говорить на публике короткими фразами без всяческих речевых красот.
Антонов с удивлением смотрел на замолкшего президента и лихорадочно формулировал новые доводы в защиту своей позиции о невозможности похода на генерала с поднятым забралом. Даже ниндзя не имеет шансов на победу в открытом бою с вооружённым самураем. А Саранцев — не супергерой, он никогда не вёл собственной игры, и теперь начинать её поздно, тем более в новом уязвимом положении.
— Я его не боюсь, — тихо сказал Игорь Петрович.
— А надо бы, — резонно заметил Антонов. — Он тебе не кум и сват. Я ведь не предлагаю тебе встать перед ним на колени.
— Что же ты предлагаешь?
— Оставаться самим собой. Он выбрал тебя — значит, ты его устраивал в своём обычном качестве.
— Ты о чём?
— Он считает тебя человеком нужным и полезным для выполнения его собственных задач.
— Ты серьёзно?
— А ты думал иначе? По-твоему, он считает тебя великим государственным деятелем? Нужный Покровскому человек — характеристика впечатляющая, чем она тебя не устраивает?
— Своей прилагательностью.
— Брось! Ты когда-нибудь думал всерьёз о президентстве, пока он тебе не предложил?
Саранцев в раннюю пору сотрудничества со своим покровителем иногда фантазировал в шутку, выстраивал политические композиции из серии «Если бы я был…», но подлинных планов не строил даже мысленно, тем более не предпринимал никаких реальных шагов. Но теперь, в момент тяжёлого разговора, не желал признаваться в отсутствии амбиций.
— Всему своё время, — сказал он наконец, не выдержав противоестественной паузы.
— Ну конечно, самое удачное время — когда на кону судьба твоей дочери! Твои позиции сейчас слабее, чем когда бы то ни было. Или ты считаешь иначе?
— Мои позиции станут наиболее уязвимыми в тот самый момент, когда я приму решение прикрывать Светку незаконными мерами. Если же я окажусь не заботливым папашей, а президентом страны, ничего не изменится.
— Её арестуют, пойми! Ты не должен рассуждать о светкиной судьбе как о политическом факторе! Ты даже не сможешь гарантировать беспристрастное следствие и процесс.
— Почему не смогу?
— Потому что в момент оглашения всей истории ты потеряешь возможность хоть в какой-либо форме общаться с замешанными в юридических процедурах лицами по поводу их действий.
— А зачем мне вмешиваться? Есть адвокаты. Найму какую-нибудь известную фирму.
— Правильно, и в ту же самую минуту утратишь ту единственную политическую выгоду, на которую рассчитываешь: девяносто девять процентов населения не может себе позволить известных адвокатов. Если даже сумеешь кого-то убедить в правомерности всех юридических процедур, всё равно победит общее мнение: простой человек не смог бы обеспечить для себя правосудие, оно предоставляется только за деньги.
— Послушать тебя — единственно возможная форма взаимодействия с Покровским — безоговорочное подчинение.
— Разумеется! Тоже мне, открытие. А ты до сих пор полагал, будто его окружение гуляет само по себе? Спешу тебя разочаровать. Генерал подбирает людей вовсе не для того, чтобы они вступали с ним в противоборство, и в людях он ошибается крайне редко. Похоже, ты — первый.
— Мне плевать, зачем он меня выбрал. Я не обязан следовать его указаниям всю свою жизнь. К тому же, о каком бунте мы вообще говорим? Я просто хочу сам разобраться со своими проблемами, без жульнических махинаций и злоупотреблений властными полномочиями. Почему это вообще должно его трогать?
— Сначала ты мне объясни, зачем тебе понадобилось это самопожертвование? Ситуация ведь предельно простая. Либо ты остаёшься в команде и живёшь по общим правилам, либо идёшь собственным путём, но тогда поблажек не жди.
— Я уже четвёртый год не в команде.
Антонов замолк и с необычным вниманием стал присматриваться к собеседнику. После многолетнего знакомства человек вдруг оказался не совсем таким, каким казался всё время. Точнее, вовсе не таким. Сергей Иванович всегда считал его своим единомышленником, зверем одной породы, способным и многообещающим, за которым можно удобно пристроиться и продержаться без лишних хлопот год за годом. Теперь Саранцев выглядел чужим и холодным, антропоморфным инопланетянином.
— Ты четвёртый год не в команде?
— Да, четвёртый год. Не понимаю твоего изумления.
— Ты серьёзно?
Пришла очередь Саранцева внимательней присмотреться к другу. Он считал его своим человеком, готовым в случае печальной необходимости говорить грубую правду в глаза и хранить верность непроизнесённым товарищеским обетам в любых обстоятельствах. Казалось, он и сейчас вёл себя соответственным образом, но до сих пор Игорь Петрович наивно полагал, будто Антонов считает его человеком.
— Я серьёзно. И твоё юмористическое отношение мне не понятно. Кажется, у нас было достаточно времени для знакомства, а мы смотрим друг на друга, как прохожие. Ты все эти годы полагал меня мелкой прислугой?
— Все эти годы я считал тебя умным и активным. Ты стал президентом благодаря Покровскому — он выбрал для себя именно такой план действий. Неужели ты станешь оспаривать саму очевидность?
— Считаешь, он мог подобрать на улице первого встречного и сделать президентом его, а не меня?
