Лиза Си - Девушки из Шанхая

— Пока мы ждали…

Он осекается, сцепляет руки и принимается шагать по комнате, чтобы собраться. Наконец, он пробует снова:

— Пока мы ждали, я попросил доктора обследовать Вернона. Я сказал, что у него слабое дыхание и жидкая кровь.

Как будто наши китайские термины что-то значат для доктора.

Мне хочется зарыться лицом в его теплую грудь, вдохнуть его аромат, впитать в себя крепость его стального веера, услышать, как ритмично бьется его сердце, но он не глядит на меня.

Сэм останавливается у моей кровати и глядит куда-то надо мной.

— Я пойду обратно. Попрошу докторов посмотреть Верна. Может, они могут что-то сделать.

Однако они не смогли спасти нашего сына. Сэм выходит из комнаты, и я закрываю лицо руками. Со мной произошло худшее, что случается с женщинами, а мой муж, чтобы смириться с горем, обратил свои заботы на самого слабого члена нашей семьи. Мои свекор и свекровь не возвращаются, и даже Верн ко мне не заходит. Так принято поступать в случаях, когда женщина теряет сына, но мне все равно больно.

Мэй берет на себя заботу обо мне. Она сидит рядом, когда я плачу, водит меня в туалет. Моя грудь опухает и начинает болеть, и Мэй, выставив нянечку, пришедшую сцедить и вылить молоко, сама проделывает все необходимое. У нее нежные и деликатные пальцы. Мне не хватает мужа, я отчаянно нуждаюсь в нем. Но Сэм бросил меня в тот момент, когда я больше всего в нем нуждаюсь, а Мэй бросила Верна. На пятый день моего пребывания в больнице она наконец-то рассказывает мне, что произошло.

— У Верна болезнь мягких костей, — говорит она. — Они называют это костным туберкулезом. Поэтому его рост и уменьшается.

У нее всегда легко начинали течь слезы, но не в этот раз. Видя, как моя сестра пытается не заплакать, я понимаю, что она полюбила своего Маленького Мужа.

— Что это значит?

— Что мы грязные, что мы живем как свиньи.

Я никогда не слышала такой горечи в ее голосе. Нам с детства было известно, что болезнь мягких костей и ее сестра, болезнь крови в легких, происходят от бедной и нечистоплотной жизни. Это всегда считалось самой постыдной из всех болезней, хуже того, чем можно заразиться от проституток. Это даже хуже, чем потеря сына, потому что эта болезнь заметна и она говорит всем нашим соседям и ло фань, что мы живем в грязи и нищете.

— Обычно это случается с детьми, и они умирают, потому что разрушается их позвоночник, — продолжает она. — Но Верн уже не ребенок, и доктора не знают, сколько ему осталось. Единственное, что они могут сказать, — это что его ждут боли, слабость и паралич. Он будет лежать в постели до конца своих дней.

— Как Иен-иен? Отец?

Мэй качает головой и разражается слезами:

— Он же их сынок.

— А Джой?

— Я забочусь о ней, — печально говорит моя сестра.

Я понимаю, что значит для нее моя потеря. Я снова стану матерью Джой. Возможно, мне следует радоваться этому, но я плыву по волнам нашего общего горя.

Тем же вечером Сэм снова заглядывает ко мне. Он неловко стоит в изножье моей постели. Лицо его потемнело, а плечи опустились под грузом двух трагедий.

— Я понимал, что он, наверное, болен. Я видел у него те же симптомы, что и у моего отца. Мой брат родился с дурной судьбой. Он никому не причинил вреда и всегда был добр к нам, но мы ничем не можем помочь ему.

Он говорит о Верне, но эти же слова можно сказать о каждом из нас.

Эта двойная трагедия невероятно сплачивает нас всех. Мэй, Сэм и отец вновь приступают к работе; горе и отчаяние тяготят их, как кандалы. Иен-иен остается дома, чтобы заботиться о нас с Верном.

(Доктор против. Он говорит нам, что Верну будет лучше в санатории или другом заведении подобного рода. Но если с китайцами дурно обращаются на улицах, на глазах у всех, как мы можем отправить его куда-то за запертые двери?)

На работе нас заменяют наши бумажные партнеры. Но судьба еще не перестала терзать нас.

В августе второй пожар уничтожает почти весь Чайна-Сити. Остается лишь несколько зданий, но все «золотые» заведения обращаются в пепел, за исключением трех стоянок рикш и компании моей сестры. Ни у кого по-прежнему нет страховки. Китай раздирает гражданская война, и отец Лу не может поехать на родину, чтобы закупить антиквариат. Он пытается купить его здесь, но после войны все сильно подорожало, а большинство его сбережений, хранившихся в Чайна-Сити, сгорели.

Но даже если бы мы могли возродить свои магазины, Кристин Стерлинг не собирается восстанавливать Чайна-Сити. Решив, что причиной пожара был поджог, она оставила идею восточной романтики в Лос-Анджелесе. На самом деле ей больше не хочется, чтобы ее имя ассоциировалось с китайцами, и она не желает, чтобы китайцы марали репутацию ее мексиканского рынка на Ольвера-стрит. Она убедила городские власти снести квартал Чайна-тауна между Лос-Анджелес-стрит и Аламеда-стрит, чтобы проложить там автостраду. Все, что осталось теперь от бывшего Чайна-тауна, — это ряд домов между Лос-Анджелес-стрит и аллеей Санчес, где мы живем. Все мы знаем популярное в Америке выражение «китайское счастье», обозначающее невезение, отсутствие шансов на успех.

Над нашим домом нависла угроза, но в первую очередь нам нужно восстановить семейный бизнес, и мы пока не можем позволить себе беспокоиться за свое жилье. Некоторые предпочитают влачить жалкое существование на развалинах Чайна-Сити, но отец Лу открывает новый «Золотой фонарь» в Новом Чайна-тауне, набив его самыми дешевыми сувенирами, купленными у торговцев, привозящих их из Тайваня и Гонконга. Джой проводит там все больше времени, продавая, как она говорит, «мусор» неразборчивым туристам, чтобы ее дед мог передохнуть и вздремнуть. В новом магазине мало покупателей, но она отличный сторож. Когда в магазине никого нет, что случается часто, она читает.

Мы с Сэмом решаем использовать часть своих сбережений, чтобы открыть собственное дело. Он ищет место для нового кафе и находит подходящее помещение на Од-стрит, совсем рядом, чуть на запад от Чайна-Сити. Но дядя Уилберт в этом не участвует. Он решил воспользоваться возросшим с окончанием войны интересом ло фань к китайской еде и открывает в Лейквуде свою забегаловку, специализирующуюся на чоп сун. Нам жаль расставаться с последним из дядюшек, хотя это значит, что Сэм наконец станет главным поваром.

Мы готовимся к собственному торжественному открытию, делаем ремонт, придумываем меню и рекламу. В задней части кафе располагается небольшой застекленный офис, в котором будет работать Мэй. Она держит костюмы и реквизит на маленьком складе на Вернард-стрит и утверждает, что ей нет надобности сидеть там целыми днями, а поиск работы для себя и других актеров массовки — более выгодное дело, чем прокат. Она убеждает Сэма выпустить календарь, рекламирующий кафе, и просит местного фотографа сделать для нас фотографию. Хотя ресторан назван в мою честь, на снимке изображены Мэй и Джой, стоящие у витрины с пирожными. «Добро пожаловать в кафе Перл: качественная китайская и американская еда».

В начале октября 1949-го открывается «Кафе Перл», Мао Цзэдун провозглашает образование Китайской Народной Республики, и «бамбуковый занавес» опускается. Мы еще не знаем, насколько глухим будет этот занавес и что это значит для нашей родины, но открытие проходит успешно. Календарь пользуется популярностью, как и наше меню, включающее в себя американские и китайско-американские блюда: ростбиф, яблочный пирог с ванильным мороженым и кофе, кисло-сладкую свинину, миндальные пирожные и чай. В «Кафе Перл» чисто, здесь подают свежую и сытную еду. День и ночь к нам стоит очередь.

Отец Лу продолжает отсылать деньги в свою родную деревню. Он передает деньги по телеграфу в Гонконг, после чего нанимает кого-нибудь, чтобы их отвезли в Китайскую Народную Республику, в деревню Вахун. Сэм уговаривает его прекратить.

— Коммунисты могут конфисковать эти деньги. И это может повредить родственникам.

Я боюсь другого.

— Американское правительство может счесть нас коммунистами. Именно поэтому большинство семей больше не переводят домой денег.

И это правда. Многие обитатели китайских кварталов по всей стране перестали посылать деньги родным, потому что всеми владеет страх и недоумение. Приходящие из Китая письма смущают нас еще больше.

«Мы счастливы, что у нас новое правительство, — пишет внучатый племянник моего свекра. — Все теперь равны. Землевладельцев заставили разделить свое имущество между людьми».

Если они так счастливы, спрашиваем мы себя, почему многие пытаются выбраться оттуда?

Некоторые, как дядя Чарли, уехали в Китай со своими сбережениями. Здесь, в Америке, они страдали и подвергались унижениям как отсталые, недостойные гражданства люди. Но они готовы были терпеть это, потому что знали, что на родине их ждет счастье, богатство и всеобщее уважение. В Китае их ждала горькая участь: к ним отнеслись как к проклятым землевладельцам, капиталистам и псам империализма. Те, кому не повезло, погибли в полях или на деревенских площадях. Более удачливые сбежали в Гонконг и умерли там, нищие и сломленные. Некоторым счастливчикам удалось вернуться домой — в Америку. Среди них оказался дядя Чарли.