Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.
Томас заверил, что теперь он его вечный должник. И опять принялся благодарить. Нет, пожалуйста, только не гладь меня по плечу, да, а в остальном сойдет.
— Все ясно, — сказал доктор Корлёйтнер. — Нажать на эту кнопку, я понял.
— Завтра я его увезу.
— Да-да, хорошо.
— Номер у меня есть, — констатировал Томас.
— Ну, ладно.
Потом Томас показал ему фотографии дочери. Доктор Корлёйтнер просмотрел их с подобающей профессионалу серьезностью. Телефон у Томаса Гольбергера нагрелся, и прикасаться к нему было противно.
— А в последнее время, к сожалению, у нее еще повысился уровень гистамина, — посетовал Томас.
— Вот как?
— Хлеб ей почти полностью запрещен. Если ест сыр, салями, ветчину, — ее тошнит. А когда становится совсем плохо, даем ей диаминоксидазу.
Название он произнес правильно, очень хорошо. Томас поспешил добавить:
— Сейчас нам кажется, что это все из-за неправильного питания.
Конечно, из-за чего же еще.
— Ну да, — согласился доктор Корлёйтнер и бросил взгляд на часы, — мы мало обо всем этом знаем.
Томас кивнул. Затем попрощался. Внезапно он как будто заторопился.
Когда «гелендеваген» развернулся на подъездной дороге и стал съезжать вниз с холма, доктор Корлёйтнер получил на мобильный текстовое сообщение. Оно состояло из слова «тест» и смайлика. Доктор Кролёйтнер тотчас же его стер.
Так вот, значит, что за этим скрывалось: предстоящее мгновение в жизни ребенка. Безобразное, хуже некуда, черное, промокшее от дождя.
А теперь еще повышенный уровень гистамина. Что только ни делает с нами Вселенная. А дождевая вода эту штуку случайно не испортит?
Доктору Корлёйтнеру было интересно, что скажут его девочки, увидев этот прожектор. Рената в свои восемь была очень сострадательным ребенком, поэтому скорее всего отреагирует на всю эту историю с интересом и сочувствием. Ее старшая сестра, напротив, с началом отрочества только и делала, что бесконечно обижалась на всех и вся. Ее совершенно перестали занимать кролики, а также благополучие Земного шара. К счастью, сегодня вечером она была приглашена к подруге и, вероятно, останется в гостях ночевать. Это было надежное, достойное семейство.
Когда доктор Корлёйтнер вошел в дом, оказалось, что Рената наблюдала за всей этой нежданной сценой из своего окна на втором этаже. Он рассказал ей, в чем дело. Рената удивилась. Спросила, сколько лет Марин. Потом набрала что-то на своем айфоне.
— Фамильярность какая, ведь правда? — сказал доктор Корлёйтнер. — Он считает, что все празднуют этот бессмысленный день так же, как и он.
Ответа он не получил.
Немногим позже явилась Юлиана. Безвкусно накрашенная, доктору Корлёйтнеру просто больно было на нее смотреть. С технической точки зрения, Юлиана была уже взрослой женщиной, однако зимой от нее по-прежнему исходил этот привычный с детства запах — запах куртки, растаявшего снега, попавшего за воротник и нагретого в подкладке. Волосы она либо причесывала в последнем, новомодном стиле, либо не мыла.
— Уже уходишь? — спросил доктор Корлёйтнер.
— Guess so.[93]
Юлиана отодвинула в сторону сестру, которая стояла у лестницы и мешала ей пройти, и пошла обуваться.
— А у нас в саду светильник! — крикнула сестра ей вслед.
— Для соседской малышки.
— Скажите, пожалуйста! — соизволила произнести Юлиана.
— Мы помогаем малышке!
Рената пошагала в переднюю. За те несколько секунд, что потребовались доктору Корлёйтнеру, чтобы до них дойти, их разговор успел перерасти в некое подобие ссоры. Взглядом знатока он отметил рекордную скорость этой метаморфозы.
На лице Юлианы изобразилось отвращение.
— Научись говорить, как нормальный человек, а то вообще ничего не понятно! — бросила она сестре, завязывая шнурки. — Папа, переведи!
Доктор Корлёйтнер хотел что-то сказать, но Рената, покраснев, повторила, что лампу поставили для малышки.
— Ну, она уже не совсем малышка, — поправил доктор Корлёйтнер.
— Ты же сам сказал! — запротестовала Рената.
Сидя на корточках на полу в передней, Юлиана в ужасе смотрела на отца и сестру. Они же оба душевнобольные. Доктор Корлёйтнер заметил, что сегодня она надела узкие джинсы, притом, что объем бедер у нее за последние месяцы существенно увеличился.
— Мне уже пора, — простонала Юлиана. Но закатить глаза по-настоящему ей не удалось: когда она поднималась с пола, ее немного повело в сторону. Боже мой, какие ботинки. Юлиана выудила свое пальто из груды верхней одежды, висящей на вешалке.
— Не хочешь на нее взглянуть? — спросил ее отец.
— Да о чем вы вообще? Что, не можете говорить, как нормальные люди?
— Пойдем, я тебе покажу.
— Да я даже не понимаю, о чем вы!
Юлиана продолжала протестовать, пока они все трое не дошли до нужного места. Доктор Корлёйтнер объяснил ей, в чем дело. Она покачала головой. Был подходящий момент показать ей пульт управления.
— Зачем ты все это позволяешь… — начала было Юлиана, но потом только презрительно фыркнула и отвернулась.
Ее сестра отошла посмотреть на кроликов. Она просунула пальцы сквозь отверстия ячеистой изгороди. Зверьки двигались по клеткам рывками, словно слишком медленно передаваемое в режиме реального времени видео. Дневной свет быстро угасал.
— Оно что, от батареек работает? — спросила Юлиана.
Постепенно она перестала скрывать свой интерес, но по-прежнему говорила дерзким и брезгливым тоном. Она тронула лампу носком ботинка.
Именно в такие безобидные моменты иногда и случается с нами то, что можно обозначить формулой «бес попутал». Доктор Корлёйтнер протянул ей пульт. Юлиана, не раздумывая, взяла его в руки и нажала на кнопку. Аппарат слабо засветился, недолго погудел, и вдруг из него пролился сияющий луч прожектора. В его резком, как в операционной, свете кролики испуганно замерли, превратившись в побежденный народец, который в качестве наказания подвергают принудительному рентгену. В лучах прожектора стали видны их черные глаза, носы в профиль. Неожиданная иллюминация, вероятно, пробудила в них какие-то древние инстинкты: они не стали ни искать укрытия, зарывшись в шубку соседа, ни уползать, пятясь, в свой отапливаемый домик, они вообще перестали двигаться, как будто все земные пути были теперь для них отрезаны.
— Давайте пока выключим, — предложил доктор Корлёйтнер.
Однако ему пришлось потеребить Юлиану за плечо, чтобы она выполнила его просьбу. Теперь, когда оцепенение прошло, так сказать, с обеих сторон — Юлиана нажала на кнопку, кролики опять ускользнули к себе в домик, а во дворе вновь воцарились сумерки — можно было обратиться к более возвышенным материям: в небесах, примерно в той стороне, где находился дом Гольбергеров, парило безупречное в своей полноте созвездие Ориона. Доктор Корлёйтнер показал дочери это созвездие.
— Ах, вот оно что. Да, — сказала Юлиана.
— Круто, вот это было светло так светло! — закричала Рената. — Я тоже хочу, я тоже хочу!
Солнце почти полностью скрылось за горизонтом. Доктор Корлёйтнер проверил, не пришла ли эсэмэска.
— Выходит, мы добрые, — произнес он, — если вообще соглашаемся такое делать.
— Мне холодно, — пожаловалась Рената.
Юлиана снова слегка пнула лампу, на сей раз посильнее. Засмеялась. Пульт она ему еще не вернула.
— Больная, — сказала она.
— Но ты же тоже знаешь Марин, — сказала Рената сестре.
— Что? Нет.
— Да знаешь, знаешь!
Доктор Корлёйтнер не мог решить, кто из них прав. Собственно, они и видели-то эту девочку всего один раз, уже давно, на крестинах, да…
— Юлиана, хватит, пойдем. Дай сюда.
Он протянул руку. Она посмотрела на него.
— А в чем дело? Если мне хочется повключать и повыключать — это что, запрещено?
— Ну, ладно, ладно. Только не забывай, я обещал…
«Да ничего я не обещал, — мысленно поправил он себя. — Пусть поиграет, какая разница».
— Как холодно, — сказала Рената.
