Майгулль Аксельссон - Апрельская ведьма
А то не знаешь, думает Маргарета. Но вслух не произносит. Ей вдруг делается не по себе. Стыд и срам, стыд и срам, никому тебя не надо!
— Я тут проездом, — говорит она напряженным голосом, хотя хочется ей сказать совсем другое: «Спасибо за письмо и бессонную ночь, дорогая сестричка. Но не забывай, что все мы сидим в одной лодке: ты тоже оказалась никому не нужна. Даже твоему драгоценному мамусику-пусику».
— Ты на машине?
— Да, но...
— Черт, вот шикарно! Кисонька, может, ты приедешь заберешь меня, а то я совсем на мели.
Могу себе представить, думает Маргарета, и слышит собственные слова:
— Погоди. Ты где?
— В Норчёпинге.
— В Норчёпинге? Что ты там делаешь?
— Да ладно, это целая история. Потом поговорим. Тебе долго до Норчёпинга ехать-то? Часик? Лады, тогда через часик буду ждать у полиции...
— Погоди! — кричит Маргарета, но уже слишком поздно. Биргитта успела положить трубку.
Что люди делают? Маргарета, стоя в ванной, обреченно смеется над собственным отражением. Что делает воспитанная женщина, когда ее сестра попадает в беду?
Плюет. Вот что.
Эта мысль вызывает у нее легкое чувство вины. Но Биргитта же взрослый человек, пора бы усвоить, что нельзя вот так дергать людей туда-сюда. И коли ее угораздило попасть в Норчёпинг, пусть сама оттуда и выбирается.
Стало быть, Биргитта за последнее время расширила свой охотничий участок. Они изредка общались — раз в несколько лет, — и получалось, что в течение последнего десятилетия она в основном обреталась в Мутале. Хотя, возможно, это только одно из звеньев в цепочке вранья. Биргитта ведь не знает, что Маргарете известно о ее вылазках. Например, в Вадстену, где она подбросила Кристине на стол пакет с дерьмом и свистнула подшивку рецептов. Или что ее упекли на несколько месяцев в Хинсеберг.[18]Однако, попав в тюрьму или наркодиспансер, она никогда не станет звонить Маргарете и сообщать эту радостную новость. Значит, теперь у нее определенно нет ни выпивки, ни наркоты. Совершенно определенно.
В первые годы после того, как Тетю Эллен разбил инсульт, Биргитта частенько ездила в Норчёпинг, это Маргарета уже тогда узнала. Она сама видела ее в Салтэнгене как-то вечером, когда они с Андре колесили в поисках уединенной стоянки.
— Остановись! — Она положила руку на его руку. Он тормознул — просто от неожиданности, — а потом снова нажал на газ.
— Не здесь. Ты что, не видишь, где мы?
Как же. Она видела. Они — в самых гнусных трущобах Норчёпинга, а может, и всей Швеции. Здесь до сих пор уборные на улице, а в кранах — только холодная вода, тут живут непризнанные пасынки, которых так и не пустили в приличный Дом для народа. По вечерам по улицам Салтэнгена медленно разъезжали сверкающие автомобили, откуда жадными глазами зыркали по сторонам те, кто устал от слишком упорядоченной жизни.
Биргитта стояла в классической позе под уличным фонарем. Неужели она? Да. Точно. Маргарета вроде бы узнала даже ее старую замшевую куртку, накинутую поверх белой блузки, туго обтянувшей грудь. Биргитта выросла. Да и она сама тоже.
— Погоди, — снова сказала Маргарета. — Я ее знаю...
— Кого? — спросил Андре и снова притормозил. — Эту, под фонарем?
— Это моя сестра.
— У тебя же вроде нет сестер.
— Ну да, не то чтобы родная сестра, но тоже, в каком-то смысле... Дай чуть-чуть назад, я скажу ей пару слов.
— Абсолютно исключено, — отрезал Андре. — Это же проститутка.
Вода в душе даже слишком горячая, это прекрасно, но от нее наваливается усталость, а мысли становятся призрачно-легкими. Нет сил даже намылиться, она просто стоит, подняв вверх лицо. Может, лучше поспать часик-другой — просто в интересах безопасности дорожного движения, прежде чем забирать машину из ремонта и ехать в Стокгольм? Интересно, сколько стоит эта выхлопная система? И сколько у нее вообще осталось от зарплаты? Надо полагать, негусто. В этом месяце, как и во всех предыдущих, она руководствовалась все тем же экономическим принципом: сорить деньгами, пока не кончатся.
Повернувшись, она поднимает волосы, чтобы вода лилась на шею. Нет, ее не деньги огорчают. Это как раз единственное в ее жизни, с чем нет особых проблем. Тут она как шелковичный червь: как только нитка кончится, достаточно выпустить из себя еще чуть-чуть. Можно настрогать статейку про северное сияние или про магнитные бури на солнце в какое-нибудь воскресное приложение к вечерней газетенке (под псевдонимом, само собой), это она делала и прежде, или пристроиться почасовиком в какую-нибудь гимназию. С этим как-нибудь уладится. Кроме того, половину стоимости этой выхлопной штуковины она сдерет с Класа. Это вполне логично. Ему это даже нужнее, чем ей. Может, он звонил из Сараева, может, автоответчик уже мигает на ободранном письменном столе в его квартире в Сёдермальме? Хотелось бы. Она любит слушать его голос в автоответчике...
И вдруг под слоем этих легких мыслей взрывается тяжеленная: откуда Биргитте стало известно, что Маргарета окажется в Вадстене? Ведь до вчерашнего дня этого не знала даже она сама. Как можно было узнать, в какую мастерскую она поедет? Как это вообще, чисто технически, возможно — затаиться в нужном месте в нужное время, чтобы успеть сунуть под дворник это письмо, пока Маргарета говорила с хозяином мастерской?
Непостижимо. Какая-то тайна. Как это ей раньше в голову не пришло?
Вода вдруг пошла ледяная. Маргарета обхватила себя руками за плечи. Холодно!
Тайн Маргарета не любит. Но ей пришлось научиться с ними жить.
Ее нашли в прачечной в Мутале, в самой обычной по тем временам прачечной. Помещалась она в подвале многоквартирного дома постройки сороковых годов, и цементные ступеньки вели туда, к выкрашенной белой краской двери, в середине которой было оконце из мутного стекла. Внутри у одной стены стоял чан для белья, а у другой — цилиндрическая стиральная машина из нержавейки. Кафельный пол, красный резиновый шланг, похожий на рифленую змею, соединял кран на стене со сливным отверстием машины. Все это она знает, все может припомнить. Потому что через неделю после выпускных экзаменов она что-то наврала Марго и отправилась туда.
Лето только начиналось, но жара стояла небывалая. Дверь в прачечную была приоткрыта, во дворе на веревках неподвижно висели простыни, а в песочнице чуть в сторонке копошилось несколько малышей. Маргарета медленно спустилась по лестнице и, встав в дверном проеме, заглянула внутрь. Там стоял пар, густой, как туман, и сначала она ничего не увидела, кроме собственной тени на белом кафельном полу.
— Чего тебе?
Из тумана вынырнула женщина, в халате и резиновых сапогах, с повязанным на голове шарфом, похожим на тряпку, — большая, толстая, с бисеринками пота на лбу. Маргарета протянула ей руку и на всякий случай сделала книксен. В ответ женщина вытерла руку о халат и протянула ей.
— Чего тебе? — повторила она.
Маргарета вдруг онемела. Как ей объяснить?
— Я хочу посмотреть, — выговорила она наконец.
— Посмотреть? На что?
— На прачечную.
Женщина нахмурилась и уперла руки в бока.
— Посмотреть на прачечную? Еще чего выдумала! Иди своей дорогой!
— Но...
Женщина замахала руками:
— Ишь! А ну брысь отсюда, убирайся!
Маргарета сделала шаг назад, запнулась о ступеньку и упала. В последний момент она успела ухватиться за перила, но крестец все-таки ушибла. Было так больно, что она не смогла совладать с собой: слезы навернулись на глаза, и она заплакала, громко и жалобно, как ребенок. А начав, уже не могла остановиться, она оплакивала все и вся, и инсульт Тети Эллен, и Андре, который не мог ее любить, она плакала о Кристининых страхах и Биргиттиных грехах, о бедняжке Марго и всех ее тщательно подобранных нарядах. Но больше всех она оплакивала самое себя — что она одна-одинешенька на белом свете и ей даже не позволили войти в прачечную.
Женщина явно перепугалась:
— Что ли, сильно ушиблась?
Маргарета повернулась к ней и всхлипнула:
— Я хоте-ела только посмотре-еть. На прачечную. Потому что в ней меня нашли...
— Тебя нашли? Так это ты? Найденыш?
Звали ее Гунхильд, и было ей шестьдесят. Теперь уже вдовая, она по-прежнему жила в той же двухкомнатной квартире, куда они с Эскилем перебрались после войны. Она ходила вперевалочку по кухне от мойки к столу, ставя на него кофе, булочки и семь сортов печенья. Пусть Маргарета угощается, чем богаты, тем и рады. Уж так приятно, что она зашла, она-то, Гунхильд, часто думала, как у девочки жизнь сложится.
Нашла ее не сама Гунхильд, а Свенссон, консьерж, только он уж помер давно. Маргарета даже лежала на этой тахте, прямо тут, в комнате, Свенссон ее принес сюда, потому что телефон во всем доме был только у них с Эскилем. Но ненадолго. Через четверть часа явилась полиция, а через час — человек из комиссии по делам несовершеннолетних. Он принес бутылочку с молоком и чистые пеленки, и очень кстати, потому что кричала Маргарета ужасно.
