Роберт Хелленга - 16 наслаждений

В сумке также хранился Аретино, поскольку я неохотно расставалась с ним, и я для верности придерживала сумку, зажав ее между ногой и стенкой купе, что вызвало любопытство у девочки, которой было лет пять-шесть. Она вертелась возле моего колена и с усилием дергала за ручку сумки, которую я дважды обмотала вокруг своей руки.

– Nein, nein, nein.[157] – Мать девочки, сидевшая у окна напротив меня, не шелохнулась; она лишь произносила nein в мою пользу. Девочка не обращала на нее никакого внимания.

Отложив «Эмму» в сторону, я посадила девочку себе на колени, и у нас состоялась беседа. Она задавала вопросы по-немецки, а я отвечала по-английски, к большому удивлению ее отца, единственного из присутствующих, кто знал оба языка.

– Когда вы приедете в die Schweiz, – сказал он по-немецки, наклоняясь вперед и улыбаясь, – вам не придется там крепко прижимать к себе свою сумочку.

– Осторожность никогда не помешает, – ответила я.

– Никогда, – согласился он, – особенно… – Он кивнул в сторону окна, показывая, как я полагаю, что мы в Италии. – Zigeuner повсюду. Говорят, в Наполи еще хуже. – Он закрыл глаза и невольно содрогнулся.

– Zigeuner?

Он заглянул в свой итальянско-немецкий словарь канареечного цвета – Zingaro, zingari.

– Цыгане.

– Zingari в подземных туннелях. Моя маленькая Schatzli была напугана, не так ли? – сказал он, забирая девочку с моих колен. – Говорят, что они богаты, живут как короли.

– В la Svizzera нет цыган.

– Нет, ничего такого. Вы знаете, что Гете говорил о die Schweiz?

Я не знала.

– Он говорил, что счастлив, что знает, что существует такая страна, как die Schweiz, где он всегда может найти пристанище.

– Повезло ему, – сказала я, – а знаете, что говорил об Италии?

Швейцарец не знал этого. Я тоже не знала, но я повторила что-то, что часто слышала от мамы: он говорил, что человек, уставший от Италии, устал от жизни.

Швейцарца это не умилило, и его семья, во главе с ним, сомкнула свои ряды, внезапно сменив настроение. Мама стала что-то показывать девочке в окне. Папа и сын начали разговор по-немецки. Я открыла книгу.

Я заставила себя читать в течение двух часов, на протяжении которых Эмма обнаружила, что Гарриет Смит была влюблена не во Фрэнка Черчиля, а в господина Найтли, от которого она ждала предложения, и что она, Эмма, на самом деле сама была влюблена в господина Найтли. В очередной раз она абсолютно неправильно истолковала истинное положение дел: ее усилия свахи привели все вовлеченные стороны на край погибели, и теперь она стояла перед лицом второго унижения.

Бедная Эмма! Но Эмму в конце ее истории ждал господин Найтли, человек, который видел вещи такими, каковы они есть, и который был добродетелен, честен, надежен, благороден… был всем, чем Сандро не был. Я собрала в себе всю мудрость, какую могла, – за нас обеих, за Эмму и за себя. Я насмехалась над собственными надеждами и страхами. Но то, что я их за собой признавала, делало их лишь более реальными, придавало им какую-то новую власть надо мной, как будто я в глубине души признавала преимущество Нормана Роквелла, скажем, над Джотто или Леонардо. Нельзя познать истинного счастья, говорила мне мадре бадесса, до тех пор, пока ты не откажешься от желания своего сердца. Но я не могла не представлять, будто пустое место в купе принадлежало Сандро и будто он просто вышел в вагон-ресторан заказать что-нибудь особенное (что-нибудь, не входящее в обычное меню) нам на ужин.

Позже, посреди ночи, когда мы пересекли границу и были разбужены пограничной полицией, которая пришла проверять наши паспорта, швейцарец, желая восстановить теплые отношения, спросил меня, где находится мой дом, и я не знала, что сказать ему.

– Дом, – сказала я, – это место, где тебя должны принять, когда тебе придется туда поехать.

Он не понял.

– Так говорила моя мама, – пояснила я. – Это что-то вроде шутки. Из какого-то стихотворения.

– Шутка. Ein Witz. Пожалуйста, повторите еще раз.

– Дом – это место, где тебя должны принять, когда тебе придется туда поехать.

– А, – улыбнулся он, показывая, что понял. – И где это?

– Техас, – сказала я.

– И вам очень нравится Техас? – спросил он.

– Не знаю, – ответила я, – я там никогда не была.

В Базеле было холодно на улице и тепло в домах, в отличие от Флоренции, где закон требовал выключать отопление первого апреля, независимо от погоды. Я думаю, когда на улице становится довольно холодно, как сейчас в Швейцарии, ты должен защищать себя, обращать больше внимания на то, чтобы оставаться в тепле. Жизнь проходит в домах, не на улице. Моя комната в «Швайцерхофе», на площади, напротив станции, была gemutlich, уютной, как и сама Швейцария, по мнению Гете. Печка под окном, облицованная кафелем (что само себе уже было настоящим произведением искусства), излучала тепло. Кресло, стоявшее неподалеку от нее, было достаточно большое, чтобы свернуться в нем калачиком. Кровать, в отличие от той, что мы делили с Сандро в Риме, была большая и тяжелая – кровать, которая не грозит развалиться, когда на ней занимаешься любовью; кровать для серьезного сна под пуховым стеганым одеялом, с головой на высоких подушках и с ногами в тепле. Все это действительно соблазняло прилечь.

Если быть до конца честной, я не хотела выходить на улицу, где не могла говорить на местном языке. Мне хватило борьбы в попытках пересечь платц (уродливое слово) в поисках отеля. Я была как младенец: я не смогла бы узнать направление движения; не смогла бы объяснить, что мне надо; даже не в состоянии была бы найти туалет. Более того, детали моего плана не срастались в единое целое, что дало бы мне четкое ощущение, в каком направлении двигаться. Я даже не была уверена, что именно я ищу. Теперь мне казалось, что шансы отыскать другой экземпляр «Preghiere cristiane» были ничтожны, и даже найди я его, у меня не было денег, чтобы его купить.

И тем не менее я рискнула выйти на платц. На станции я купила путеводитель по городу на английском языке и, ориентируясь по карте, направилась в Клостерберг – судя по путеводителю, центр торговли антикварными книгами.

Магазины, которые я посетила, не обслуживали обычных покупателей, а имели дело с серьезными коллекционерами, людьми, знающими, чего они хотят. в своих джинсах и пуловере на них не походила, хотя, когда я сказала, что из библиотеки Ньюберри, ко мне отнеслись с большой учтивостью.

К полудню я изучила полдюжины молитвенников посетив полдюжину магазинов, и в последнем из них нашла удивительный французский часослов семнадцатого века в обложке из темно-зеленого вельвета, богато расшитой золотыми кручеными нитками, на котором была devoto – маленькая полоска ткани, вымоченная в крови святого пришитая к последней странице, прямо над колофоном. Но к тому времени я поняла, что единственное, чего я хочу, – это какую-нибудь дешевку с обтрепанными краями и вырванными страницами. В действительности мне и не нужна была никакая книга. Все, что мне было нужно, – чек. Клочок бумаги, на котором стоял бы адрес магазина:

Меня подмывало украсть книжку с чеками. Она лежала на прилавке, покрытом скатертью, рядом с часословом. Но господин Шульц не спускал с меня глаз – часослов стоил несколько тысяч долларов. Господин Шульц выложил передо мной также несколько молитвенников, но я рассматривала все вокруг сама, пока не нашла что-то, не представляющее особой ценности, – перевод девятнадцатого века «Pilgrim's Progress» в простом матерчатом переплете за сорок пять швейцарских франков. Господин Шульц, стоя за прилавком, внимательно рассмотрел выбранную мной книгу.

– Так что вы хотите вместе с этим doggy, с этой ерундой? Я что-то не понял? – Он пролистал книгу. – Я не думаю, что ваша библиотека Ньюберри будет от этого в восторге, фройлян, в то время как вы можете купить прекрасный часослов или красивый расшитый молитвенник.

– Это для меня, – сказала я. – Мама часто читала мне ее.

– Не auf Deutsch?[158]

– Нет, по-английски, но картинки были такие же.

Я открыла кошелек и достала несколько незнакомых мне швейцарских купюр, зеленых, голубых, желтых, с изображениями дровосеков и женщин, собирающих урожай фруктов.

– Можно чек, пожалуйста?

– За эту doggy?

– Это для таможни.

– Сорок пять швейцарских франков. Это десять американских долларов. Вам не надо декларировать эту doggy.

– Так, на всякий случай. К тому же, так будет более по-деловому.

– Это Швейцария, не Германия. – сказал он, качая головой и выписывая чек.

Я смотрела, как он с нажимом выводил «45 SF» огрызком карандаша.

– Вы можете также указать название книги? – На всякий случай?

– Да.