Станислав Говорухин - Вертикаль. Место встречи изменить нельзя
— Я, конечно, я, — погодя отозвался голос, в общем-то Катин, но какой-то чужой, фальшивый, как если бы среди ночи Катя шла воровать серебряные ложки из буфета, а ее застукали.
От окна в комнату плыл серый воздух. Ирина Дмитриевна не понимала: вечер ли еще или уже рассвет. Пришлось зажечь лампу и удостовериться: пять часов. Стало быть, рассвет. Нашла время болтаться по дому, Ирина Дмитриевна снова забылась сном и некоторое время пребывала в непрочном тревожном забытьи, а потом резко очнулась с определившейся вдруг во сне тревогой: смех! Она ведь не только шаги слышала, но еще и смех. Не зря она опасалась за Катю.
Она встала и вышла из комнаты. В доме была покойная сонная тишина. Только где-то снаружи, за просторным окном гостиной уже вскрикивали птички. Ирина Дмитриевна сползла по лестнице на первый этаж, нашаривая ногами ступени, вошла в спальню невестки и сына и окаменела.
Она постояла, в бессильном ужасе глядя на этих… двоих. Да что же это?! Господи! В доме?! Да как же это можно?! Губы ее задрожали. Ирина Дмитриевна повернулась и пошла наверх, в свою комнату. Когда взбиралась по лестнице, у нее прихватило затылок. Она еле добралась до постели и приняла кое-что из лекарств, имевшихся в изобилии в ее тумбочке.
Она лежала и смотрела на золотящиеся от солнечного света занавески. Что же это за бесстыдство такое?! Притащить с улицы какого-то кобеля! Это же до чего надо докатиться?! А впрочем, она всегда ждала от этой девицы что-либо подобное. Дыхание наконец выровнялось. Сердце перестало колотиться. Ирина Дмитриевна уже улыбалась злорадно. Она всегда чувствовала, что этим кончится, она предостерегала Митю, а он не желал ее слушать, и вот результат. Ирина Дмитриевна заснула, почти умиротворенная.
Решение было принято: как только Митя возвращается, они подают на развод. И пусть она живет, как ей заблагорассудится. Конечно, очень жаль Митю. Он будет тяжело страдать, а эта… девка будет, конечно, раскаиваться и клясться-божиться, что больше никогда, ни с кем. Но где гарантия, что такое у нее впервые?! Нет гарантий. И неизвестно еще, какой образ жизни она вела до того, как влезла в их семью.
Утром все происходило так обыкновенно, как будто ночью ничего не случилось. Женщины вставали и сталкивались перед дверью ванной комнаты, невестка уступала свекрови, а потом они мирно завтракали на кухне, мирно беседуя. Катя ловила на себе иногда любопытно-брезгливый взгляд Ирины Дмитриевны, но не придавала этому значения. Она была слишком безнадежно больна счастливым, женским своим безумием, чтобы прислушиваться к инстинкту самосохранения, соблюдать осторожность и предусмотрительность.
«Вы будете еще?» — «Нет, достаточно, а молоко ты все-таки перелей в молочник, будь так любезна». — «Буду, буду, обязательно». — «А Ольга Петровна мне вчера сказала, что ей вчера сказали, что сегодня на станцию, может быть, завезут сметану. Катя, ты слышишь?» — «Слышу, я все поняла, я сбегаю…»
Так они привычно ворковали, пока сидели за столом, и позже, когда Катя мыла посуду. А когда она домыла посуду и ушла к себе работать, Ирина Дмитриевна затосковала от невостребованности чувств и жажды действия.
Ей стало пронзительно жаль себя, все свое несбывшееся, несостоявшееся. Она бы, пожалуй, и всплакнула теперь вслед ускользающей и, наверное, не лучшим образом использованной жизни, но увидела: по тропинке от калитки к дому идет этот тип, шагает, как хозяин, ягодки с кустиков по дороге ухватывает. Совсем уже обнаглел, явился средь бела дня как ни в чем не бывало.
Перестук печатной машинки стих. Заметила, стало быть, сучка своего кобеля.
Сергей приблизился к самому дому, и тогда Ирина Дмитриевна разглядела: он принес стекло, обещанное для веранды. Вот зачем он здесь. Как договаривались. Сволочь. Вор. Она сошла вниз. Печатная машинка застрекотала с прежней скоростью. Этот возился у верандного окна, зачищал, что ли, раму от старой замазки рашпилем. Сергей не заметил Ирину Дмитриевну, и она могла спокойно наблюдать его. Да чем же, чем он лучше Митеньки? Что в нем такого? Просто красивое, сильное животное. Глядя на него, она вдруг особенно ясно поняла собственную женскую старость. Ускользнуло время, ускользнуло. Она пришла в ярость от путаницы чувств и мыслей. Нельзя сомневаться в собственной правоте, это малодушие.
Она отправилась в коридор, сняла со стены плетку, четырехгранную, коричневой кожи, с плетеной ручкой, и вернулась к веранде.
Сергей уже вставил стекло, гвоздики забил и разминал в пальцах замазку, когда заметил Ирину Дмитриевну, стоявшую молча, смотревшую на него. По тому, как она молчала и смотрела, он понял: она все знает и намерена устроить душераздирающую сцену. Он не повернул головы, по-прежнему делал вид, что не замечает ее присутствия. «Валяйте, мадам, а уж я вам подыграю, не извольте беспокоиться».
Она все молчала.
Тогда он взглянул на нее и спросил:
— Доброе утро?
— Вот что, голубчик, — медленно сказала она, — денег я тебе за работу не дам. С тобой ведь невестка моя уже расплатилась. Так сказать, натурой. Верно?
Катя возникла за ее спиной. Свекровь покосилась через плечо и продолжала смотреть на этого прохвоста.
— Вы, что же, в лучшие годы проституткой работали?
Старушка ахнула, а он пошел на нее, счищая с пальцев замазку.
— А то, я смотрю, вы так по-деловому, — сказал Сергей с уважением, — как профессионалка. И ничто другое про нас с Катей вам в головенку не пришло?
— Это что ж такое «другое»? — Ирина Дмитриевна препохабно заусмехалась. — Любовь, что ли? Это у вас любовь, да? — жест пальцем в сторону спальни. — Может, ты и жениться собрался? На этой девке? — движение подбородком в сторону Кати.
— Может, и собрался. А Катю вы не обижайте. Ой как не советую. А то как бы вам самой не пришлось сильно обидеться.
— А тебя? Тебя обижать можно? — И улыбочка у нее такая ласковая.
— Можно, — кивнул Сергей. — Я разрешаю.
Тогда она хлестнула его плеткой, но — слегка, так сказать, для пробы.
— Ох ты! — Он удивился, даже восхитился, не ожидая от старушки такой прыти.
Она занесла было руку, собираясь еще ударить, но Катя перехватила плетку.
— Будет вам беситься!
— Поди прочь! — взвизгнула старуха.
— Что вы как маленькая, честное слово, — миролюбиво сказала Катя.
Свекровь беспомощно дергала плетку, пытаясь вырвать, — сил не хватало.
— Да, девчата, с вами не скучно, — сообщил Сергей. — Да отпусти ты ее.
— Она ж дерется.
— Катя!
Оглянулась. Он сказал ей жестко, глядя в глаза:
— Отойди.
И Катя послушалась, отошла, а Сергей повернулся к Ирине Дмитриевне:
— Ну что, звезда моя?
Вид у «звезды» был довольно жалкий и бешеный.
— Ты, — сказала она, — сопляк, ты еще вспомнишь, — и принялась хлестать его, все бормоча: — Ты у меня… узнаешь боль… запомнишь… чтоб к чужой жене… не сунешься… будешь помнить…
Катя вздрагивала от каждого удара, отворачивалась, стараясь не смотреть, но все-таки смотрела. А Сергей стоял неподвижно, только лицо локтем прикрывал, чтобы плетка глаза не задела.
Ирина Дмитриевна остановилась наконец, обессилев, трудно дыша.
— Утомилась, родная? А ты отдохни. — Он двинул ей стул. — Потом продолжим.
— Ненавижу, — сказала она и села. — Ненавижу тебя.
— Да и я от тебя не в большом восторге. — Сергей слизнул кровь с руки там, где плетка достала особенно глубоко.
Ирина Дмитриевна повернулась к Кате:
— Бардак в моем доме — не позволю. Вон отсюда, дрянь!
Ей было трудно смотреть на свекровь. Во всей этой дурацкой потасовке с плеткой самым отвратительным было лицо старухи, искаженное яростью и диким, животным каким-то наслаждением. Она улыбалась, когда избивала. Что-то надломилось в Катином отношении к свекрови — жалость ушла, осталось презрение и унизительное чувство зависимости.
— Я Митю дождусь, — сказала Катя. — Поговорить надо.
— Кого?! — закричала свекровь. — С кем?! Ты его предала! Ты на коленях перед ним стоять недостойна… И не усмехайся мне тут! Я тебе поусмехаюсь!.. Чего ради ты нашу жизнь угробила? На кого ты Митю променяла, дурочка ты наивная?! Думаешь, этому кобелю глазки твои нужны?! Прописка ему нужна! И квартиру у нас оттяпать…
— Да, я такой, — согласился Сергей. — Мне палец в рот не клади.
— …А через полгода он себе другую девку найдет, — свекровь перевела дыхание и спросила почти с состраданием: — Тебе сколько лет, Катя?.. Вспомни!.. А этому?..
Сергей взглянул на Катю и оторопел: чужое, незнакомое лицо, она очень внимательно слушала Ирину Дмитриевну, на губах — слабое подобие улыбки, а глаза черные, старые, мрачные — ведьма.
— …Слава богу, что у тебя нет детей, — радостно сказала свекровь. — У таких, как ты, не может и не должно быть детей… — Она вдруг замолчала.
