Наталья Земскова - Детородный возраст
Маргарита спрашивала и сама же переводила себе свои вопросы и его ответы, которые были непонятны и уклончивы.
– Зачем я здесь и кто я?
– Ты маленькая Консуэло, и ты здесь дома, – ответил человек и улыбнулся одними губами. – Но скоро ты вернешься, чтобы закончить то, что начала. Ты здесь по доброй воле, и потому ты не должна бояться.
– Я не хочу туда, назад, я так устала.
– Вряд ли я могу тебе помочь. Передохни и возвращайся. Так нужно.
– Я не хочу, я больше не хочу. Нет, не могу – это другое, я остаюсь, ты мне поможешь здесь остаться?
– Сюда нельзя раньше срока, – мягко возразил человек и, не останавливаясь, дотронулся до руки Маргариты. – Ты не закончила рисунок жизни. Его нельзя оставить неоконченным.
– Не помню. Ничего не помню.
– Да, так бывает. Ты еще очень молода, не понимаешь главного – нельзя ни убежать, ни скрыться, а можно лишь пережить и измениться. Измениться, понимаешь? Возвращайся.
Маргарита молчала. Человек тоже замолчал, продолжая идти так же быстро вдоль берега, но неожиданно заговорил снова – о чем-то другом. О чем? Маргарита не могла перевести точно ни одной фразы, но не переспрашивала, а слушала, как слушают шум ветра, плеск волны, пение птиц. Она удивлялась тому, что не отстает, хотя идет гораздо медленнее своего спутника, и тому, что не устает, хотя они идут довольно долго, что вокруг ни души, что многое знакомо, хотя она тут впервые. И она могла бы вот так идти и идти бесконечно, столько покоя и легкости было в этом движении. Ей давно не было так хорошо, так наполненно и свободно, но главное – она совсем ничего не хотела, ничего-ничего, и это не-хотение было ее главной радостью.
«Как просто, – думала Маргарита, – как мало надо для счастья – ничего не желать».
Всё ярче становилось небо, синей – вода и желтее, искристее – песок. Краски прибавлялись и прибавлялись, изменяя пространство, словно невидимый художник всюду щедро добавлял цвета и света. Мужчина остановился, погладил Маргариту по голове, пристально посмотрел на нее и сказал:
– Запомни, нужно радоваться. Только радость – и цель, и смысл, и средство. Постарайся!
Он ступил на едва заметную тропинку, ведущую прочь от моря, и быстро исчез среди скал и камней.
Оставшись одна, Маргарита посидела на песке, полюбовалась морем, потом встала и снова побрела вдоль пустынного берега, пытаясь объяснить себе слова незнакомца. Берег почти не менялся, но его одинаковость ничуть не угнетала, а, напротив, утешала, как успокаивают и убаюкивают старые любимые игрушки, забытые на антресолях и найденные много лет спустя. Вода была ласковой и совсем не обдавала холодом, а, словно живое существо, тоже пыталась успокоить и утешить. «Радоваться – чему?» – спросила она себя и тотчас получила ответ: тому, что есть. Тому, что есть – и цель, и смысл, и средство… И не печалиться о том, чего не будет. Ей показалось, что она уже знала об этом когда-то и жила с этим знанием, но забыла, расстроила свой аппарат счастья, и его тонкие структуры сейчас нуждаются в настройке, как скрипка, на которой давно не играли.
Издали она заметила группу женщин в легких платьях, которые сидели на песке или ходили среди камней. Чем ближе подходила Маргарита, тем удивительнее ей казалось то, что женщины между собой не разговаривают, и каждая погружена в себя. Присмотревшись внимательнее, она поняла, что они не видят друг друга, хотя находятся одна от другой совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Одна заливалась смехом, другая хмурилась и вглядывалась вдаль, еще одна как будто что-то вспоминала или грезила о чем-то, четвертая дремала в ожидании, пятая была сосредоточенна. Их было очень много, двадцать – двадцать пять довольно молодых и интересных женщин. Их что-то связывало несомненно. Что?
Маргарита подошла к ним совсем близко и поздоровалась. Ей никто не ответил. Каждая женщина, погруженная в себя, пересматривала некий собственный фильм, не замечая никого вокруг. Все они были неправдоподобно похожи: длинные светлые волосы, правильные черты, высокий рост. Одни чуть старше, другие чуть моложе. Маргарита даже подумала, что, если бы не разные прически, перед ней было бы одно и то же лицо – довольно интересное, несомненно одухотворенное и даже красивое. Ей нравился этот тип красоты – не кукольной, не глянцевой, а будто светящейся изнутри. Стараясь никого не задеть, она медленно пробралась в их неправильный круг и, устроившись на теплом камне, принялась вглядываться в лица, смутно показавшиеся ей знакомыми. Нет, они точно когда-то встречались. Только где и когда?
Маргарита подошла к одной из девушек, безуспешно пытаясь привлечь ее внимание. Выбрала самую молодую, ту, которая смеялась. Но, сколько бы она к ней ни обращалась и ни трогала за рукав, девушка была погружена в свое и никак не реагировала. То же самое повторилось с другой, и с третьей, и с четвертой, и, оставив всякие попытки, она снова опустилась на камень, продолжая разглядывать незнакомок: что-то в них было такое, что не позволяло вставить их в одну картину. Что же? Маргарита переводила взгляд от одной к другой, пока ее не осенило: платья!
Отчего на них такие странные и несовременные платья, точно из разных эпох… Вот те давным-давно никто не носит, у нее такие были в школе, а те, другие, в институте. И платья, и прически – из той поры, которая была двадцать, пятнадцать, десять лет назад. Смутная догадка шевельнулась в ее сознании и тотчас обрела спокойную уверенность: в каждой из женщин Маргарита с изумлением узнавала себя в разные периоды жизни.
Испытывая необычайное волнение, она рассматривала их во все глаза, и в них, точно в зеркалах времени, проступала вся ее прошлая жизнь.
Вот та смеющаяся девушка – она на школьном выпускном, запомнившемся разноцветным вихрем. Она танцевала до утра без перерыва, чувствуя прикованные к себе взгляды. Она была окружена восхищением, и это было так естественно…
Девушка с каре – второй, счастливый курс. Она уже встречается с Валерой, но шлейф поклонников не убывает. Она не хочет замуж, ей хочется свободы и хочется любви – и всё одновременно. Они ездят в Комарово, в пригороды, на выходные сбегают в Москву или еще куда-нибудь, при этом как-то умудряясь и учиться. Она не пропускает ни одной приличной выставки, бывает на премьерах и нигде не задерживается. Вихрь желаний в попытках всё успеть. Привычка радоваться…
Четвертый курс – и свадьба, так хотел Валера. Пришли вся ее группа и весь его курс, было весело и шумно. Шумно даже слишком. Полночи колесили по заснеженному Ленинграду с ящиком шампанского. Пустые улицы, мигающие светофоры. Ей всё время хотелось отодвинуть розовую шторку в окне лимузина, чтобы увидеть, чтобы запомнить картинку: лучшего – она была уверена в этом – не будет. Но шторка не отодвигалась. И сыпал какой-то очень блоковский, Серебряного века, ненатуральный и чудесный снег…
Молодая женщина с подколотыми волосами – интернатура или первый год работы. Кажется, интернатура. Радость от своей работы и верного выбора поприща, спокойная уверенность в себе. Маргарита много и с удовольствием работает, ездит на курсы усовершенствования и в своей профессии, кажется, знает всё. Она изрядно устает, но это правильная и здоровая усталость, когда обмен энергиями между ней и миром гармоничен…
Маргарита никогда не ходила со стрижкой, но однажды, перед десятилетием свадьбы, немного подрезала волосы, и они рассыпались по плечам так, что она казалась совсем девочкой. Стеклянную свадьбу отмечали в «Европейской». Были только очень близкие, и было ощущение будущего…
Глядя на женщин, Маргарита мгновенно и безошибочно определяла, из какого они времени ее жизни, в мельчайших подробностях вспоминая чувства и настроения той поры. Ностальгия охватила ее с такой силой, что ей остро захотелось туда, хотя бы в одну из этих жизней, чтобы насладиться ею полностью и еще раз. Ведь лучшего и в самом деле не было. Она листала и листала этот альбом своей жизни, полностью погрузившись в это занятие, словно в спасительную воду.
Между тем что-то произошло. Женщины задвигались, опустились на песок, производя какие-то манипуляции руками и словно расчищая что-то. Песок под их руками начал медленно расступаться, проявился то ли орнамент, то ли рисунок на большом округлом диске, составленном из разноцветных камней. Маргарита не пыталась понять изображение, она просто любовалась сочетанием тонов и фактур, так неожиданно возникших. Она заметила, что каждая из женщин занята своим небольшим участком композиции, не видя целого и не интересуясь им.
Ей пришло в голову, что на этот круг – рисунок ее жизни! – нужно смотреть обязательно сверху, но никаких возвышений поблизости не было. Она несколько раз обошла его, но по-прежнему видела лишь множество линий, неправильных фигур и вроде даже иероглифов и знаков. С разных точек изображение выглядело по-разному, но, не расчищенное до конца, оставалось дразнящей загадкой. В бесплодных попытках рассмотреть его Маргарита потеряла счет времени и очнулась только тогда, когда откуда-то возник человек в темном плаще и быстро вошел в этот круг, не обращая на нее ни малейшего внимания. Скорее всего, он не видел ее вовсе, хотя она его видела отлично и даже привстала навстречу. Да так и застыла: под его взглядом одна за другой сидящие на песке женщины начали превращаться в изваяния. Они не смеялись, не хмурились и не двигались – застывали, как куклы. Человек шел от одной к другой, и всякий раз повторялось одно и то же: жизнь прекращалась, лицо превращалось в маску, взгляд потухал. Маргариту охватил ужас, но она тоже потеряла способность двигаться и смотрела на происходящее расширенными от страха глазами. Он обошел круг еще раз, сделал какой-то отработанный жест, и статуи начали быстро уменьшаться. Оказавшись размером каждая с небольшую куклу, они послушно опустились на песок, глядя в небо одинаково стеклянными, невидящими глазами. Человек достал из-под плаща объемную картонную коробку и принялся буднично укладывать туда фигурки, даже не смахнув с них песчинки: одна, вторая, третья, четвертая…
