Елена Чижова - Полукровка

Нурбек, устроившийся в сторонке, улыбался невнимательно.

Собрание открыл Успенский. В нескольких словах представил тему и докладчика. Ареопаг, расположившийся в первых рядах, кивал благосклонно. Поговорив о социалистическом хозяйственном расчете, положительно сказавшемся на функции денег, Успенский сделал приглашающий жест. Маша вышла и встала за кафедрой. Профессор сел поодаль.

Она начала почтительным голосом. Привычные цитаты отдавались в их старческих ушах. Маша двигалась от этапа к этапу, и каждый вывод, который она делала, вплетался в знакомую мелодию. Старцы, обсевшие кафедру, безропотно следовали за ней.

Успенский слушал внимательно и собранно. Совершенно трезвые глаза глядели вдаль.

Ни о чем не подозревая, крысы приближались к горе. Конструкция, возведенная со знанием дела, раскрылась с последними словами, и, все еще кивая очарованно, они сделали шаг. Тьма кромешного вывода сомкнулась за их спинами: то, чему каждый из них отдал всю свою жизнь, стало фикцией еще при социализме.

Собирая исписанные листки, она слушала крысиный писк.

Успенский поднялся и обвел взглядом аудиторию. Его лицо оставалось непроницаемым.

– Прошу задавать вопросы? – Успенский обращался к уважаемым профессорам.

Глаза Нурбека вспыхивали кошачьим блеском.

Маша следила искоса: Успенский держался безупречно. Легкая бледность, покрывавшая щеки, молодила лицо. Сдержанно-злое веселье сводило асимметричные черты.

Ареопаг, не поверивший собственным ушам, медлил вступать в дискуссию.

– Ну что ж... Если вопросов нет, поблагодарим докладчика и согласимся с выводами.

Успенский знал, что делает. Этого они допустить не могли. К студентке, впавшей в методологический грех, профессора не питали вражды. На долгом веку им встречались куда более злокачественные заблуждения. Ее грех был невольным: плод научной незрелости, но именно поэтому его требовалось вскрыть.

– Если я правильно понял, – профессор Рыбник поднялся первым, – вы хотели сказать, что функции денег, в процессе упрочения социализма, претерпевают существенные изменения?

Он стоял, опираясь на палку, и переводил взгляд: то на Машу, то на Успенского, словно в его сознании эти двое соединялись крепкой цепью, в одном из звеньев которой крылась слабина.

Злое веселье стерлось с лица Успенского. Каждой напряженной чертой он требовал от нее ответа.

– Нет, – Маша произнесла через силу, – вы поняли неправильно. На самом деле я утверждаю, что деньги отмирают именно при социализме.

– Этого не может быть! Каждый день мы наблюдаем обратное! – тряся головой, Рыбник перенес тяжесть тела на другую ногу. Защищая свою науку, он пристукнул палкой. Резиновый набалдашник поднялся, целясь в докладчика.

Маша смотрела и видела: черенок надломился в воздухе, как электрическая стрела. Как знак, стоящий на эсэсовских формах.

– Классики марксизма-ленинизма, – она перебила, смаргивая видение, – ясно дают понять, что эта видимость – кажущаяся. Я изучила внимательно и теперь предлагаю вам не свой, а их вывод.

Рыбник опешил. Заблуждение, которое он, по доброте душевной, принял за недомыслие, оказывалось злостным. Это следовало выжигать каленым железом. В лицо пахнуло жаром, и, задышав тяжко, он обернулся к товарищам. Те не спешили. Сложное положение, в котором они оказались, заключалось в том, что политэкономия социализма, если говорить строго, не была их специальностью.

– Петр Васильевич, уважаемый, – Успенский предложил учтиво. – Не мне вам объяснять, что экономика социализма – живая наука, – он взмахнул ротапринтной копией как ссылкой на мнение ректората. – Если в докладе содержится ошибка, кто нам мешает, в своем кругу, указать на нее студентке? – выйдя из-за стола, он встал рядом с Машей.

Рыбник задышал легче. Ссылка подействовала как успокоительное.

Опираясь на палку, он нанизывал слова. Время от времени приводил цитату, но привычка, опробованная временем, не спасала. Цитаты соскальзывали с крючка, как сухая наживка. Высказавшись, Рыбник замолчал.

Обернувшись к Маше, Успенский призвал ее к ответу.

Не заглядывая в бумажки, она начала сначала. Сквозь цепочку ее цитат не проскользнула бы и мышь.

– Прошу вас, – Успенский поклонился оппоненту.

Взгляд Рыбника взывал о помощи. Ересь, похожая на крупную рыбу, ходила в полынье. Из рядов поднялся профессор Тимошенко. Его голова вздрагивала от напряжения, из-под бровей летели молнии.

Маша вступала, едва он замолкал. От вывода к выводу, ни один из которых не поддавался их гневу, она двигалась прежним путем. Снова ее последний вывод получался неопровержимым.

Рыбник дрогнул первым. Трусовато оглядываясь, он признал, что в рассуждениях докладчика есть верное зерно:

– Давайте посмотрим с другой стороны: взять, к примеру, соль. Килограммовая пачка стоит семь копеек, однако ни для кого не секрет, что производство ее обходится дороже. – Запутанно и пространно он принялся излагать технологический процесс. – Таким образом, наше государство компенсирует гражданам часть затрат... Похожий процесс – с хлебом. Буханка обходится государству... – задумавшись, Рыбник изрек цифру. – Известно, что дотации существуют и в промышленности, и в сельском хозяйстве... Таким образом, можно сделать вывод, что по мере приближения к коммунизму, крепнет функция государственного регулирования. Наше государство не ставит своей задачей приращение прибыли, не абсолютизирует то, что Маркс, живший и работавший в условиях капитализма, вынужденно обозначает штрихом...

Маша слушала, не веря своим ушам. Один за другим они вставали, чтобы привести бессмысленные примеры, объясняющие ее правоту.

Во славу цитат, освященных именами основоположников, они признавали бесславие собственных жизней.

Жесткие пальцы взялись за Машин локоть. Склонившись к ее уху, Успенский шептал скверные слова: скверна сочилась сквозь его сжатые губы. Скверной, льющейся в ее уши, он мазал паучьих старцев – палачей своего отца.

Не дрогнув ни единой жилой, Маша слушала. В зрачках, обращенных в прошлое, занималось желтое пламя, словно оба они, профессор и студентка, стояли за дверью, за которой – на самое короткое время – исчезает застарелый страх.

Аудитория расходилась неохотно. Как бы то ни было, заседание получилось живым. Старцы, так и не осознавшие своего посрамления, улыбались устало и довольно. Нурбек, в продолжение дискуссии не проронивший ни слова, обернулся и подмигнул. Этот понял – Маша была уверена.

Успенский пригласил к себе в кабинет.

– Надо с устатку... – выпив рюмку, он расхохотался. В глазах, глядевших трезво, вспыхивали злые огоньки.

Кроме них, на кафедре не осталось ни души.

– Здорово! Молодец! Я и не ожидал.

– Ладно, чего там! Они же идиоты, – Маша махнула рукой.

– Идиоты, как ты изволила выразиться, гноили людей. Кстати, именно этим способом. Интересно, тебя-то какой черт надоумил? – восхищаясь, профессор качал головой.

– Каким способом? – Маша подняла брови.

– Этим самым: подбирали и передергивали цитатки... Дай-ка сюда, – Успенский потянулся к ее бумажкам. Пробежав глазами, он ткнул пальцем.

Маша заглянула: логическая ошибка, которую она допустила, была очевидной.

– Когда ты понял? Еще там? – она спросила, чувствуя себя посрамленной. Победа, которую она торжествовала, получалась бумажной. «Как Панькины иконки...»

– Конечно. А где же еще! – он порвал исписанные листки. – Выпьешь? – из недр стола Успенский достал вторую рюмку.

Маша покачала головой:

– Пойду. Устала.

«Воспользовалась их способом».

Прощаясь, она думала о том, что измаралась в их скверне.

Глава 17

Экзамены Маша сдала досрочно. Особого смысла в этом не было – дань сложившейся традиции. В первый раз получилось на третьем курсе, в результате возник прецедент. С тех пор так и пошло. Декан не прекословил. Видимо, ее фамилия уже стояла в какой-то досрочной ведомости, украшавшей факультетские показатели.

Сказать по совести, Маша не особенно усердствовала. Еще на втором курсе она убедилась в том, что большая часть предметов стоит в учебном плане для галочки. Эти предметы все сдавали со шпорами. Оглядевшись, Маша сообразила, что дело это несложное. Впрочем, и тут были свои тонкости. В деле изготовления шпаргалок существовали две школы.

Адепты первой – про себя Маша называла ее головоногой – придерживались того убеждения, что прозрачные колготки – изобретение многофункциональное. Задрав юбку, можно списывать почти безбоязненно. Конечно, осторожность и здесь была не лишней: преподаватель, рыскавший по аудитории, мог подкрасться и накрыть с поличным. Такие казусы случались, правда, редко. И все-таки этот способ не был панацеей: стройные девичьи ножки не вмещали полный годовой курс. Часть листочков лепилась сбоку, и несчастная, вытянувшая неудачный билет, отчаянно ерзала, привлекая к себе нежелательное внимание.