Мария Метлицкая - Главные роли
– Мне на пятый, Настя.
Те доли минуты, пока они ехали в лифте, показались Насте часами. Дверь лифта открылась, и Игорь вышел.
– Как это может быть? – одними губами спросила Настя.
Минуту Игорь молчал и смотрел в пол, а потом произнес:
– Сам не знал, что вот так может быть. Просто землетрясение какое-то. Прости, если сможешь.
– Не прощу, – ответила Настя.
– Ну как знаешь, в общем, не блины с тапками главное.
– А что? – еле слышно спросила Настя.
– Дай Бог тебе самой это узнать, тогда ты меня поймешь. Объяснить невозможно.
Настя нажала на кнопку шестого этажа. Дома она не плакала, а просто сидела в кресле – два, три часа. Времени она не замечала. А потом встала и сказала громко:
– Ну, этого я так не оставлю.
Она собрала вещи Игоря – голубой махровый халат, синие клетчатые тапки, зубную щетку, пену для бритья «Жиллетт», пару носков и рубашки – все, что осталось от него. Положила все это в пакет и взяла зажигалку. Спустилась на пятый этаж. У обшарпанной Лолкиной двери она вывалила все вещи из пакета, щелкнула зажигалкой, посмотрела, как разгорается огонь, и медленно поднялась к себе.
Соседи вызвали пожарников и милицию. Деревянная Лолкина дверь выгорела почти дотла. Милиция хотела составить акт, но Игорь с Лолкой убеждали их, что к поджигателю они не имеют никаких претензий.
Настя взяла больничный и неделю лежала дома. Не ела, не пила. Потом приехала мать и увезла ее к себе. Мать убеждала Настю, что ничего страшного не произошло, жаль, конечно, потраченного времени, но жизненный опыт неоценим. Да и вообще этот козел не стоит ни одной Настиной слезинки. И сказала, что она, Настя, не там ищет и что теперь спутника жизни мать подберет ей сама. На примете уже имелся коллега ее мужа, тоже депутат. Правда, слегка женатый, но это дело поправимое. В глубинке, на родине этого жениха, осталась его семья – жена, провинциальная квочка, и ребенок. История прошлая, и везти эту самую жену – ни рожи, ни кожи – в Москву не было никакого резона. Теперь ему была нужна красивая молодая и образованная москвичка. Почему не Настя? Мать считала, что дело почти решенное, оставались только технические моменты.
Настя вернулась домой через месяц, изрядно подустав от деятельной матушки. А через три дня, когда она вышла на балкон покурить, увидела длинный белый лимузин у подъезда и Лолку, затянутую в шелковый корсет, с веночком из мелких цветов на буйных кудрях, и Игоря, который подхватил эту самую Лолку на руки и понес к машине. Настя бросила недокуренную сигарету вниз – жаль, что ее отогнал ветер и она не вспыхнула на тонком атласе пышной невестиной юбки.
А через две недели, в дождь и мерзкую ноябрьскую промозглость, она ловила машину после работы. Машина остановилась. За рулем сидел здоровый молодой парень. Машину он вел уверенно и даже лихо, громко подпевая радио «Шансон». Настя посмотрела на его крупные руки и почему-то, неожиданно даже для себя, пригласила его к себе – выпить кофе. Он рассмеялся, весело посмотрел на Настю и сказал, что кофе не пьет, а пьет чай и пиво. Звали его Денис, и переехал он к ней через месяц. Он сразу починил кран в ванной, поправил карниз на кухне и принес в дом странные продукты, которые раньше у Насти не приживались, – свинину, картошку, селедку. Играючи он пожарил отбивные и картошку и попросил Настю на завтра сварить борщ. Но главное не это. А то, что, кажется, Настя уже почти поняла, засыпая ночью на широкой груди Дениса и с нежностью слушая его довольно мощный храп. Ну, в смысле того поняла, о чем ей тогда говорил Игорь. Ну, когда пожелал ей понять что-то такое, о чем он раньше не догадывался сам.
Вот такие метаморфозы случаются с человеком. Не часто. Но все же бывает. И жизнь иногда разворачивается самым неожиданным образом и для окружающих, и для нас самих. А спустя год Настя родила дочку, такую же крупную и щекастую, как и ее отец. Гуляя с коляской во дворе, столкнулась как-то с Лолкой – та была тоже с коляской. Настя посмотрела на испуганную Лолку и рассмеялась. На завтра они гуляли уже вместе, конечно, вдвоем веселее. Обсуждали, естественно, свои женские дела – памперсы, соски, обеды, ужины, мужей.
В общем, все то, что обычно обсуждают вполне счастливые женщины.
Долгосрочная аренда
Он делал всегда все так, как ему было удобно. Только ему – ничьи обстоятельства и пожелания никогда не учитывались. А ее и подавно. Как ее всегда это бесило, и как она пыталась с этим бороться! Не выходило ни черта. Домашней киски из нее не получилось, а получился вечный и несостоявшийся борец за справедливость. Подведем итог – конечно же, развод. И развод, надо сказать, случился в то самое время, когда они уже почти совсем выбрались из темной ямы нищеты и можно было наконец попробовать эту жизнь на вкус. Но именно в тот момент, когда он окончательно встал на ноги и смог обеспечивать своей семье вполне достойное существование, именно тогда он абсолютно зарвался. Хамил, требовал, брюзжал. За все эти годы она превратилась в законченную неврастеничку, четко понимая, что ей надо от него спасаться. Вопрос стоял именно так – сохранить свою жизнь. Иначе будет поздно.
– Я пока еще у себя осталась, у тебя уже нет, – сформулировала она свою позицию.
Он удивился, поморщился и бросил:
– Как хочешь, но на райскую жизнь не рассчитывай.
Она звонко рассмеялась:
– Ты меня ни с кем не путаешь? И к тому же память у меня неплохая – помню про пачку пельменей на два дня.
Развелись они быстро, без затей. Это всегда просто, когда ничего не делишь. Ей досталась их старая двушка, купленная родителями к свадьбе, а в их новый, тогда еще строящийся дом спустя год он въехал уже с новой женой. Как водится, молодой и длинноногой, с хорошеньким и неживым кукольным личиком.
Свой институтский диплом, где она значилась модельером-технологом женского платья, она убрала подальше и стала осваивать новую профессию. Ушла в риелторство. Рынок жилья стал набирать обороты, и закрутилось – аренды (кратковременные и долгосрочные), продажи, сделки. Стала зарабатывать. Договорились, что к сыну он будет приезжать раз в неделю, по воскресеньям, с утра. Ей это было совсем неудобно. Воскресенье было единственным днем, когда она могла позволить себе поваляться всласть, не красить глаза, не мыть голову, ходить весь день в халате с толстым слоем питательного крема на лице. Мальчик ее не будил, он вообще был самостоятельным ребенком – сам делал себе бутерброды, наливал соку и садился к компьютеру. В этот день они договаривались друг друга не трогать – не говорить про уроки, не смотреть дневник, не требовать борщ на обед – в общем, не травмировать друг друга. Она мечтала просыпаться к одиннадцати, выпивать в постели кофе, полистать накопившиеся за трудную неделю журналы и опять провалиться в самый сладкий полуденный сон. Не выходило. Он сам назначил время – в воскресенье, в десять утра. Так ему было удобно. А это значило, что в девять надо было проснуться, идти в ванную, приводить в порядок волосы, красить глаза, застилать постели, вытирать пыль. Ровно в десять раздавался звонок в дверь – он был крайне пунктуален. Она открывала, и он стоял в проеме – бодрый, гладко выбритый, пахнувший хорошим одеколоном, с приподнятой левой бровью и, как всегда, готовый обрушить на нее ряд претензий и вопросов. Мальчик был еще совсем сонный, уставший за прошедшую трудную неделю, но уже стоял в прихожей одетый, каждый раз с надеждой в глазах.
– Кофе будешь? – дежурно спрашивала она.
– Завтракал, – коротко бросал он.
– Я тебе не завтракать предлагаю, – усмехалась она.
Он заходил в прихожую и молча наблюдал, как она засовывает сонного сына в куртку. Потом он сухо ей кивал, и они с мальчиком уходили. Программа у них была, как правило, однообразной – зоопарк или киношка с мультиками и «Макдоналдс» на закуску. Она подходила к окну, прижималась к холодному стеклу лбом и видела, как они выходят из подъезда и садятся в машину. Почему-то больно сжималось сердце. Она бестолково ходила по квартире, пила кофе, пыталась что-то разложить по местам, щелкала пультом от телевизора, рассеянно листала журналы. И почему-то совсем не находила себе места. Квартира без сына казалась ей пустой и безжизненной. Эти несколько часов тянулись бесконечно долго. Если они задерживались, она начинала звонить ему на сотовый, а он раздражался и резко отвечал, что не видит причин для беспокойства. Потом он поднимался с сыном на этаж, но из лифта уже не выходил, а она жадно обнимала ребенка, и ей скорее хотелось закрыть дверь в квартиру и остаться с ним наедине. В этот раз он из лифта вышел и растерянно стоял на пороге своей бывшей квартиры. Она начала развязывать мальчику шарф, а он все не уходил и, смущенно усмехаясь, спросил:
– Кофе больше не предлагаешь?
– Да почему же? – удивилась она и кивнула: – Проходи.
Она пошла на кухню, включила кофемолку. Он рассеянно ходил по квартире, заглянул в их бывшую спальню, повертел в руках игрушки в комнате сына и вернулся на кухню.