Катрин Пулэн - Лили и море
— Точно, — отвечает другая с нежностью.
Я заказываю бокал пива «Буд» и попкорн, достаю сигарету из пачки, засунутой в сапог, и опускаюсь на табурет. Пусть я тоже буду старой индианкой. Может, это сработает и мужчины оставят меня в покое?..
Толстый тип кладет свою лапу мне на плечо:
— Ты из местных, девочка?
Я поворачиваюсь к мужчине:
— Нет.
— Рюмка за мой счет! Рик. Краболов, перед Господом Всемогущим и всеми силами Создателя.
— Лили… Малышка Лили, перед Вечностью, и я тоже однажды поеду ловить крабов в Беринговом море.
Мужчина вздрагивает.
— Рюмка за мой счет, согласен, но не для того, чтобы слушать твои глупости. Поговори со мной о другом, о твоей рыбалке на лосося, о твоем сезоне ловли сельди, о строгости хозяина рыболовного судна, на которого ты горбатишься. Но не о ловле крабов, ты не знаешь, что это такое. Это жизнь сильных мужчин, стоящих за этим. Не лезь в мужское дело. Это тебе не по плечу.
— Я отработала один сезон на черной треске, ловили с корабля с помощью крючковых снастей, — шепчу я.
Рик-краболов смягчается:
— Хорошо, дорогая. Но зачем тебе это? За что ты хочешь себя наказать?
— Вы считаете это подходящим для себя занятием. Почему я не имею права на это?
— Для тебя есть занятия получше: жить собственной жизнью, иметь дом, выйти замуж, воспитывать детишек.
— Мы со шкипером смотрели один фильм. Там показывали, как огромные ящики-ловушки качаются на волнах. Океан кипит, как в жерле вулкана, волны идут черными бурунами, можно сказать, что это похоже на лаву, никогда не останавливающуюся. Это манит меня. Я тоже хочу быть там. Именно это и есть жизнь.
Официантка принесла нам два бокала пива. Рик молчит.
— Я хочу сражаться, — продолжаю я на одном дыхании, — я хочу посмотреть смерти в лицо. И, возможно, вернуться, если получится.
— Или не вернуться, — шепчет он. — Это не фильм, который ты собираешься посмотреть, а настоящая действительность, истинная правда жизни. И она не сделает тебе подарок. Она безжалостная.
— Но я буду на ногах? Я буду живой? Я буду биться за свою жизнь. Это единственная вещь, которую стоит брать в расчет, разве нет? Сопротивляться, идти дальше, быть выше. Всё.
Двое мужчин сцепились друг с другом в дополнительном зале. Официантка заорала. Они успокоились. Рик смотрит вдаль, на его полных губах появляется легкая улыбка, он вздыхает:
— Здравый смысл толкает всех делать это. Сопротивляться. Бороться за свою жизнь с силами природы, которые превосходят нас, которые всегда будут сильнее. Трудная задача — идти до конца, умереть или выжить.
Он скатывает шарик табака и закладывает его между губой и десной.
— Но лучше тебе найти себе сильного мужчину и остаться в тепле и подальше от всего этого.
— Я умирала от скуки.
— Я также умру от скуки, если мне придется выбрать спокойную работу…
Он вздыхает, отпивает глоток пива, продолжает:
— Но это все-таки не жизнь, когда все время находишься на корабле, не имея ничего своего, позволяешь использовать себя от одной работы на судне до другой. И всегда должна собирать свои вещи в мешок, собирать пожитки своей бедной жизни. Каждый раз начинать сначала. В конечном итоге это тебя изнуряет и приводит в отчаяние.
— Нужно найти некий баланс, — говорю я, — между безопасностью, смертной тоской и слишком бешеной жизнью.
— Это невозможно, — отвечает он. — Всегда так — всё или ничего.
— Это как на Аляске, — говорю я. — Беспрерывно мечешься между светом и сумерками. Всегда эти двое бегут, преследуя друг друга, все время один хочет выиграть у другого — вечный переход из полуночного солнца в долгую зимнюю ночь.
Никифорос встречает меня, когда я выхожу из бара. «У бочонка», поднимая пыль, тормозит его черный миниавтобус. Великолепны и один, и второй. Когда он играет мускулами, кажется, что сирены, изображенные на его руках, кувыркаются в завитушках волн. Он наклоняется к окну и кричит:
— Иди покатаешься со мной, Лили! Испытаем эту прекрасную машину…
Я колеблюсь:
— Мне надо сходить на «Алеутскую леди», возможно, там есть работа, связанная с ловлей рыбы.
— Я потом тебя туда отвезу, мы действительно только прокатимся.
Я забираюсь в машину. Внутри играет музыка. Он протягивает мне свои сигареты и трогается, заставляя визжать шины. Я погружаюсь в сиденье из фиолетовой искусственной кожи. Мы как сумасшедшие мчимся по городу, минуя три светофора с красным светом, маневрируя между двумя детьми, едущими на велосипедах. Никифорос излучает блаженство. Воздух врывается в окно. Он протягивает мне бутылку пива, которую откупорил, держа между бедер.
— У тебя хорошая машина, Никифорос!
— Я вернулся из Акапулько. Я хорошо заработал в этом году.
— Ты там ловил рыбу?
Он глухо смеется. Черные локоны танцуют на выпуклом лбу, щеки матовые и загорелые. Во рту с полными губами блестят белые зубы:
— Я сел на корабль, когда был пареньком пятнадцати лет, и покинул Грецию. С тех пор я не прекращал ловить рыбу. Избороздил семь морей. Было бы здорово, если бы я время от времени брал отпуск. В Акапулько я для туристов спрыгнул с высокой скалы.
Говоря это, он избавился от футболки и бросил ее на заднее сиденье. Татуировки на его руках продолжались на всем торсе. Он выпятил грудь, напрягая грудные мышцы и глядя на меня с улыбкой. Мы покинули порт, миновали базу морской пограничной охраны, Сарджент Крик, Олдс Ривер, и взяли направление строго на юг.
— Куда мы едем, Никифорос?
— В самый конец. Во всяком случае тут есть только одна дорога. Либо едем на север, либо едем на юг. Я везу тебя к солнцу. Что ты думаешь о Мексике? Я покажу тебе скалу в Акапулько и для тебя совершу великий прыжок.
— Ты прыгаешь с большой высоты?
Он смеется:
— Приблизительно сто пятнадцать футов… Самое опасное не высота, а высчитать время, чтобы войти в воду одновременно с волной. Если прозеваешь, то разобьешься о скалы.
— Ох. — А я считала себя сильной, когда была на верхушке мачты.
Едем долго. До конца колеи. Никифорос паркует машину на поляне. Пихты Дугласа смешиваются с елями и с огромными тсугами. Пурпурные сережки красной ольхи свисают тяжелыми кистями у края дороги. Запах мха и грибов поднимается в сиянии позолоченных фрагментов вечера. Музыка остановилась. Мы выпиваем еще по бутылке пива и курим сигареты. Высокоствольный лес густой и мрачный. Никифорос хранит молчание.
— Здесь есть птицы?
Он не слушает меня, блестящий взгляд, одна рука обхватывает мое сиденье, другая ласкает его красивую волосатую, как атласный мех, грудь. Его улыбка становится более неопределенной.
— Я должна вернуться, Никифорос. Мне надо посетить этот корабль.
— Ты хочешь корабль?.. Выбирай какой, я тебе куплю его. Поедем ловить рыбу вместе. Ты будешь капитаном, я матросом.
— Я хочу вернуться, ну же, Никифорос, давай, трогай. Надо проехать по меньшей мере тридцать миль, чтобы вернуться в порт.
Я вглядываюсь в темный лес.
— Здесь есть медведи?
Никифорос упрямится. Он снова закуривает сигарету и кладет руку мне на плечо. Гнев овладевает мной, такой же внезапный, как и сильный. Я открываю дверь и выскакиваю из машины, хлопая дверью. Я иду, чертыхая дорожные камни.
Наконец машина тронулась, она за моей спиной.
— Не ругайся, Лили. Садись быстрей!
— Да пошел ты… — отвечаю я, швыряя камень в канаву.
Мужчина с юга уязвлен. Я слышу, как он кричит позади меня.
— Иди к черту!
— Ну же, Лили, возвращайся!
Я иду по дороге шагом раздраженного человека. Он настаивает, мотор гудит, затем смолкает, я продолжаю идти, боясь, что в гневе он раздавит меня. Потом машина обгоняет меня и сдает задним ходом — он пытается только преградить мне дорогу. Когда я поднимаю глаза на Никифороса, у меня одно желание — рассмеяться. Он тоже смеется. Я сажусь в машину.
— Это же так не солидно, то, что ты устроила, Лили, — говорит он мне сурово, повернув нахмуренный взгляд к дороге.
— Никифорос, я тебя уважаю, но…
Он сделал знак замолчать и протягивает мне манго, которое вытащил из своей сумки:
— Приготовь нам его, пожалуйста.
Я достаю нож, который ношу на шее, и разделяю фрукт на две части, нарезаю ромбиками, протягиваю ему одну половинку. Он улыбается, просит сначала меня укусить. Я вонзаю зубы в оранжевую сладкую мякоть, сок течет по подбородку, я возвращаю ему его часть, которую он кусает, закрыв наполовину веки. Мы возвращаемся в молчании. Я держусь прямо. Мы улыбаемся друг другу.
— Почему ты ушел с «Кайоди»? — спрашиваю я, когда мы проезжаем док с топливом.
Никифорос горько смеется. Красиво очерченный рот искривляет недовольная пренебрежительная гримаса:
— У Коди крыша поехала… Отмечали праздник в бухте Из-хат, когда это на него нашло — видения и все такое. Он перестал меня узнавать, ему вдруг показалось, что я вьетконговец, и он угрожал мне ножом. Втроем мы с трудом его утихомирили. Я прыгнул в первый тендер[24] и смылся. А ты бы как поступила на моем месте?
