Михаил Белозеров - Река на север
— Стойте!
Налетели друг на друга, сгрудились, отдавливая ноги. Перешли на вдохи-выдохи, словно делали утреннюю зарядку, словно с оглядкой подкрадывались ко второму инфаркту. Испуганно-затравленные лица штабных писарей, не ведающих о свежем воздухе.
Хрипы в легких заглушали бравурную музыку.
— На вас бы... Глубже! Глубже! Ну же!.. Дышите! Дышите! — командовал доктор Е.Во., дирижируя штыком, — и... раз-два, и... раз-два, и...
За последние месяцы он приобрел уверенные движения и стал лощеным, как кот.
— Я приду завтра, — по складам в унисон музыке и штыку произнес Иванов. — Сегодня у вас учения...
Он почему-то вдруг оробел и передумал. Охранник уныло молчал.
— Ты хоть умеешь разговаривать? — в сердцах спросил Иванов и разглядел в тени КПП: часовой спал, осоловело закатив левый глаз, правый смотрел тускло и безжизненно, на губе бисером поблескивала влага.
— Ну и черт с тобой! — Иванов развернулся и пошел.
— Держите... держите...
Задыхались. Хрипели. Топали за спиной, как стадо беспутных антилоп.
Догнали. Навалились потной, жирной волной под бряцание оружия, бестолково и неумело, с выпученными, безумными глазами:
— Поймали! — закричали торжественно и призывно.
— Вяжи, вяжи!
— Да не так, не так, раззявы!
— Заводи справа, справа... А ты-ы-ы?!..
— Болваны! — командовал доктор Е.Во.
Выкручивали руки сосредоточенно и суетливо, мешая друг другу, толпясь, как в врачу на прививку. Наконец-то и охранник сообразил — включил сирену. На помощь, защелкивая ремни, бежал наряд.
С выпуклых счастливых лиц стекал пот:
— Готово!
— Отлично, ведите! — приказал доктор Е.Во.
Поставили на ноги. Солнце, описав дугу, вернулось на место. Дружески похлопали по спине. Повели, посмеиваясь, как на пикнике, радуясь возможности не отбивать подошвы, а вот так толпой спрятаться в тени здания и с жадностью сделать пару затяжек, пока доктор Е.Во., исполняющий обязанности сержанта, снова не выгонит на огнедышащий плац. Смеялись легко и беззлобно.
* * *— Я же сам пришел, — произнес Иванов в пустом гулком зале.
— Правильно, mon ami[39] — согласился господин полицмейстер. — Но вначале мы вас поймали. Подчеркиваю: "вначале".
Возвышался за дубовой трибуной. Скупое, вялое лицо смотрело по-отечески добродушно и лениво. Левую бровь делил пополам старый, едва заметный шрам.
— С применением средств захвата, — заявил доктор Е.Во., выпячивая челюсть и радеюще глядя на начальство.
— Много шума, — заявил Иванов и запнулся.
Архитектурные украшения, последний крик моды: кольца, вделанные в стену, и блоки с тягательными веревками. Спортивный зал, превращенный в пыточную, — то, о чем можно было только мечтать голосом полицмейстера: "Сами видите, наше положение..." и удрученно развести руками.
— Я сам пришел, — повторил Иванов. — Развяжите, я не собираюсь драться.
— Развяжите, — приказал господин Дурново.
Уставились на него, как непуганые тараканы. Наконец. Слуга-хозяин — взгляд вниз-вверх, кто-то всю жизнь не может жить без палки. Хрипло задышал над ухом, обдал тяжелым запахом пьющего человека — вылез из своей щелочки, чтобы обрести плоть духа.
— Вы довольны? — спросил в ухо, кольнув усами. — Помните, я вас ни-ни...
Такие просят прощения даже у придорожного столба.
— А вы? — спросил Иванов, брезгливо отстраняясь, — не очень-то вы меня удивляете, господин Е.Во.
— ...выполняли приказ. — Как от зубной боли качнул головой, приглашая посмеяться над глупой шуткой — военная хитрость, и рыскнул глазами на Дурново — добродушная похотливость нового хозяина — пошевелить пальцем не удосужится.
— Точно... — в знак согласия кивнул господин Дурново. — По приказу. — Словно это оправдывало и давало право панибратствовать.
Снисходительно позволил ехидничать, заранее распределены роли; только чуть отодвинул к стенке, вжал с пятикратной перегрузкой, напомнил правила субординации, которые и напоминать не надо — впитаны годами усердия.
— Так-то-с... — доктор Е.Во., — золотушная суетливость, чуть не проглотил язык. Пропал со своим кислым запахом. Превратился в соляной столб, застыл за спиной и с преданностью собаки глядел на начальство, ничего не внимающий, подобострастный, как и в кабинете господина Ли Цоя.
— Мы не можем обращаться с вами, как с обыкновенным... э-э-э... — позволил себе засмеяться господин Дурново. — Повторяю: "с обыкновенным". Для этого вы слишком э-э-э... заметны в нашем го... Как это? — вопросительно взглянул на подчиненного.
— ...мировая известность, — хихикнул доктор Е.Во.
— Вот именно... э-э-э...
Лицо его сохраняло неподвижность статуи.
— ...национальная гордость...
— Только кривая. Не записывайте на свой диктофон, — сказал Иванов, опуская паузу контекста. — А то мне стыдно за вас.
— Но кто же? — удивился доктор Е.Во.
Они его таким и принимали.
— Не имею чести иметь отношения и не в этой стране...
Господин Дурново сверкнул глазами: "не выключать!".
— Вы много себе позволяете...
— Ваши идиотские штучки... — заметил Иванов.
— ...Э-э-э... — никак не мог закончить господин Дурново, — вы же понимаете... здесь не варвары... Повторяю...
Всегда модно быть демократом.
Каменное сложение губ. Третья династия городских чиновников — кровь с молоком, — единоутробно производящая себе подобных, — с выпученными глазами китайских болванчиков и бычьими загривками. Круто закрученный подбородок не требовал благодарностей. Им, как и его хозяином, безраздельно владела лень.
— ...отдельная камера вам обеспечена... — Наконец-то фраза выдавилась, как старая паста из тюбика.
— Комфортабельная, — сатанински прошептал на ухо доктор Е.Во., — с умывальником и биде — моя заслуга, сами увидите...
— Благодарю, — кивнул Иванов, — лучше скажите, где мой сын?
— Главное — de bien fermer la porte[40], — засмеялся господин Дурново, еще раз демонстрируя безупречное знание французского.
— Трехразовое питание и тюремный ларек, — сообщил доктор Е.Во. — Раз в неделю душ... Но вас... сам лично...
Иванова передернуло.
Он сидел на чугунном стуле, окруженный ими, как стаей собак. С потолка свешивались канаты. За окнами бухал оркестр и топали сапогами без устали.
— Ежедневные прогулки. Дневной и вечерний моцион. Можно побегать с новобранцами... — разрешил господин Дурново с высоты орлиного места.
— Перед сном кефир и бублики...
— Телевизор, библиотека... по желанию холодильник... за собственный счет...
— Ну да, — сказал Иванов. — А если я... не соглашусь? — Он огорошил их, словно непристойной выходкой.
Замерли, как пристыженные заговорщики; и Иванов подумал, что сейчас они забудутся и начнут разговаривать нормальным языком.
— Можно девочку... — тихо и нерешительно предложил доктор Е.Во., — по воскресеньям... или мальчика? — ехидно дернул подбородком.
— ...Э-э-э? — растерянно пошевелил плечами под мундиром господин Дурново. — Я все понял, не надо волноваться... — осведомился одним коротким взглядом — за спину (доктор Е.Во. задышал), словно надавил педаль унитаза, — сработало безотказно по правилу рычага и простоты конструкции.
— Мы вас уговорим, — пообещал доктор Е.Во.
Секундная пауза. Доктор Е.Во. подмигивал господину Дурново. Господин Дурново — доктору Е.Во. Играли в странную игру. На занавеске армейского фасона — никаких излишеств — сидела знакомая (Психея-бабочка-душа чиновника) бабочка. Там, где безраздельно властвовала жара и глянцевито поблескивала листва тополей, ревели допотопные "ЧЕРЕПЪ" и "КАШАЛОТЪ". Часовой, налегая телом, открывал ворота. Воробьи, потомки динозавров, деловито поклевывали отбросы.
Можно было встать и уйти, не смотреть, не видеть. Груз ложного опыта — тела, привычек. Просто сделаться невидимкой. Вынашиваемая мысль, властвующая над материей. Не набираться наглости, а просто так: "За ваше здоровье, господин Дурново...", и отхлебнуть глоток ароматного чая с тонким кружком желтовато-янтарного лимона, не панибратствуя, не прося, а быть равным среди равных, раздать всем сестрам по серьгам, хотя бы так ублажить то, что нельзя пригладить в человеке.
— Что? — переспросил Иванов, отрываясь от окна и мыслей.
В комнате, переделанной под пыточную, плавал дух усмиряемой плоти. В сохранившиеся зеркала арестанты разглядывали свои лица и просили: "Вот здесь, пожалуй, под этой щечкой маленький шрамик, и зубик... нет, нет, клык уже шатается, малость отступите и отдавите посильнее пальчики. Достаточно... Благодарствую..." Мазохистски подставляли руки, чтобы подняться на дыбе. И даже сами раздували огонь, впрочем, здесь продвинулись дальше: на полках стояла батарея паяльных ламп.
— Непременно... — пообещал господин полицмейстер. — На днях я читал в журнале, что у наших подданных любовь к порядку. Лично я поражаюсь...
