Эндрю Круми - Мистер Ми
Впрочем, расстались мы вполне дружелюбно. Я распрощался с ней в дверях точь-в-точь как распрощался бы с человеком, пришедшим снять показания газового счетчика, — впрочем, ее визит с самого начала и был задуман как нечто в этом роде. Так и не нарушив библейские заповеди, я смотрел вслед уходящей Луизе — и больше я ее никогда не видел.
После того как она пропустила «занятие» во второй раз, Джилл Брендон спросила меня, не знаю ли я, куда подевалась Луиза: оказывается, она перестала ходить на лекции. Не заболела ли? Выяснилось, однако, что она решила вообще бросить университет — по соображениям, в которых неприятный, но пустяковый эпизод, произошедший у меня дома, наверняка не играл никакой роли. Она в конце концов сообщила об этом в деканат в письме, о котором я узнал из мимолетного разговора в комнате отдыха преподавателей; но поскольку я твердо решил сохранять свой обычный вид полнейшего безразличия, я не смог выяснить подробности, даже если их кто-нибудь и знал. Боб Кормак сказал: «Луиза? Она как будто справлялась с заданиями, но особых способностей у нее не было». На что Джилл Брендон ответила, что она, по-видимому, ушла по «личным» соображениям. И посмотрела на меня со скрытым злорадством, которое могут оценить по достоинству лишь люди, насквозь пропитавшиеся формальдегидом университетской жизни.
Ко мне претензий не было ни у кого; на меня не поступило жалобы, не было даже намека на неэтичное поведение. Мои преступления существовали лишь в моем воображении. Но Луиза ушла, и теперь я возвращаюсь к началу своего повествования, потому что вскоре после этого болезнь, которую Дональд прочел у меня на лице, заявила о себе органическими симптомами: у меня появились нарушения пищеварения, я потерял аппетит, похудел, и затем начались кровотечения из кишечника. Эллен сказала, что мне надо показаться врачу, но я-то знал первопричину своего заболевания.
Пруст говорит, что нам следует иногда пользоваться целебным действием преднамеренной имитации, чтобы не провести остаток дней, совершая непреднамеренную имитацию. Он имел в виду обреченных на провал имитаторов Флобера, но я истолковал эти его слова как относящиеся к «человеку, которого зовут „Я“, но который не всегда является мной». Моя жизнь превратилась в некую форму имитации: провалившись в роли любовника, я теперь разыгрывал роль тяжелобольного человека, играть которую гораздо легче, поскольку реплики мне подсказывают добрые, но безразличные люди медицинской профессии, получающие деньги за имитацию заботы. В старом анекдоте говорится, что самое главное — искренность; научитесь изображать искренность, и дело в шляпе. Эту же теорию предлагает Дидро в «Парадоксах об актерах». Самым лучшим актером, самым лучшим художником оказывается тот, кто имитирует эмоции и идеи, при этом сам ничего не чувствуя и не думая: чувства и мысли лишь помешали бы ему убедительно играть на сцене. Я вовсе не просил этих людей в белых халатах, от которых зависит моя судьба, проявлять обо мне заботу; сам же я старался играть свою роль с долей отрешенности и так в этом преуспел, что в этих записках говорится вроде бы и не обо мне, и признания, в них содержащиеся, вроде бы не имеют ко мне прямого отношения.
За это время я постиг смысл слов, сказанных Фонтенелем на смертном одре. Когда его спросили, что он чувствует, он ответил: «Ничего, только жить как-то трудно». Можно сказать, что сама жизнь не что иное, как упрямая трудность смерти; в конце концов человек преодолевает эту трудность, но она заставляет его требовать новых анализов, новых уточнений их результатов, новых консилиумов — и так до последней секунды существования. Я понял, что имел в виду Ларошфуко, когда сказал, что в жизни бывают ситуации, когда у человека остается лишь один выход — немного тронуться умом. Я также разгадал совет Монтеня: когда рассудок отказывается нам служить, надо довериться жизненному опыту. Мой жизненный опыт не многого стоит; но если у литературы есть какое-нибудь назначение, так это научить человека быть самим собой.
Конечно, я также думал о том, что мог во время нашей последней встречи с Луизой вести себя поумнее. Я сочинил массу красивых речей, которые мог бы к ней обратить, хотя это — всего лишь феномен, называемый Дидро «esprit de I'escalier»; в «Парадоксах» он отмечает, что сильные чувства сковывают язык и находчивость возвращается к нам, только когда мы уже спустились с лестницы.
Я решил написать роман. Мне было необходимо как-то выразить те душевные муки, которые я испытал в связи с Луизой; и сейчас и мне, и вам понятно, как плохо я был подготовлен к выполнению этой задачи. Анализ актерского искусства, который мы находим у Дидро, должен был бы подсказать мне, что хорошо можно писать лишь о том, что тебя нисколько не волнует; что «выразить» душевные муки гораздо лучше сумеют актеры-любители или посетители литературных курсов. Тем не менее я принялся за роман, и это побудило меня позднее заявить, что я по профессии «писатель», в то время как обследование эндоскопистом моей прямой кишки положило начало совсем другой моей карьере — карьере умирающего.
Взявшись за роман, я скоро осознал ограниченность своих талантов; точно так же я скоро бы осознал поверхностность своего влечения к Луизе — если бы только попытался докопаться до его сути. Больше всего мы уверены в тех своих талантах, которые ни разу не проверяли на практике; и мы склонны забывать, что наш воображаемый любовный потенциал часто сводится лишь к богатству воображения. Это не значит, однако, что мечты о любви пустячны и никак на нас не отражаются. Ничто так губительно не сказалось на отношениях между людьми, как убеждение, что твои чувства лишь тогда обретают реальность, когда ты сообщаешь о них предмету влечения; что желание обретает статус любви, только если ты хорошо знаешь человека, и даже что та, с кем ты решил связать свою жизнь, и та, кому ты отдал сердце, должна быть одной и той же женщиной. Современный институт брака предполагает именно это совпадение: что человек может испытывать дружеские чувства и физическую страсть, доверие и опаску, покой и эйфорию в отношении одного и того же человека. На самом деле это совпадение так же редко и маловероятно, как сближение небесных тел, что и доказывают многочисленные браки, которые супругам представляются неудачными по той самой причине, что они нормальны. Очень может быть, что наши величайшие любви и величайшие свершения возможны только в воображении; но хотя нам в результате отказано в привязанности или блаженстве, к которым мы стремимся, нам не следует презирать ту сторону нашей жизни, которая видна лишь нам самим и может иногда оказаться наиболее весомой.
Я забросил свой роман (скажу только, что в нем фигурирует Д'Аламбер) еще до того, как лег в больницу, где вместо него принялся за эти записки, и они уже сыграли свою очистительную роль. Если я их кому-нибудь покажу, то уподоблюсь человеку, который гордо демонстрирует гостям собственные желчные камни, бережно сохраняемые в стеклянной банке. Состояние моих внутренностей уже достаточно хорошо известно местным врачам и сестрам, а моя толстая кишка стала такой же обычной темой разговора в ординаторской, как состояние погоды. Уходя из больницы, я уничтожу все, что здесь написал, и вернусь к своему роману. Если я останусь в живых, то закончу его, а эта страница погибнет — страница, а не я. Я же обрету наконец покой.
Глава 13
Я был искренне огорчен, доктор Петри, узнав о вашей болезни. Мне остается только надеяться, что вы выздоравливаете и что это письмо застанет вас в лучшем состоянии, чем адресата моих предыдущих эпистол, старого друга, который умер восемь лет назад.
Ваша книга о Ферране и Минаре мне очень понравилась, но у меня создалось впечатление, что эти джентльмены не осведомлены о вашей теории, согласно которой они никогда не существовали; мои исследования доказывают, что они живы и здоровы, свидетельством чему являются 2859 «сайтов» Интернета, и число этих «сайтов» ежедневно растет. Я все это объясню ниже.
Кто бы мог подумать, сказал я Катрионе, когда она протирала меня салфеткой примерно в половине пятого в прошлую среду, что спустившее колесо и проливной дождь… Но, пожалуй, я не стану вдаваться в подробности. Вы об этом ничего не знаете, да вам и ни к чему это знать. Я только хочу вам сообщить, что несколько дней назад на экране моего компьютера появилось изображение обнаженной девушки, которую, как я теперь выяснил, зовут Луиза Лоусон. Она ждет ребенка, хотя этого нельзя сказать по фотографии, все еще скрытой где-то в темных глубинах моего «жесткого диска». «Кто эта девушка?» — спрашивал я себя каждый вечер после ухода Катрионы, которой было необходимо пополнить запас пилюль, оказавших такое благотворное воздействие на мое здоровье, что мне нисколько не жаль истраченных на них денег. Я вам от души советую — если у вас начнутся затруднения с мочевым пузырем (а это, к сожалению, грозит всем), идите в ближайший «ночной клуб», где вас снабдят отличным лекарством, подобного которому вы не отыщете ни в одной аптеке. Сам я в таком «клубе» ни разу не был, но Катриона подробно описала мне эти заведения: там всегда гремит музыка, что не всякому может понравиться (мне непонятно, почему магазины считают необходимым отравлять покупателям слух подобной какофонией, хотя в ней нет никакой нужды — людям все равно надо ходить за покупками), и в туалетах разрешено заниматься сексом. Этим «ночные клубы» сильно отличаются от магазинов Бутса, где вообще нет туалетов, что ставит человека моего возраста, как вы, несомненно, понимаете, в затруднительное положение.
