Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса
— Надеюсь, что да… Мгм… у ваших шахмат и впрямь широкие возможности.
— Примерно то же самое сказал мой друг, — смиренно молвил Якоб, — только несколько иным тоном: он холодно улыбнулся, встал и заявил, что у него больше нет времени. Между прочим, после он целых две недели со мной не здоровался… Видите теперь, как консервативны серьезные шахматисты. Они утверждают, что любят парадоксы, но я скорее назвал бы их парадоксальными ортодоксами…
Некоторое время они шли молча. Пент представлял себе коня нового типа и хотел знать, может ли он скакать сверху вниз. Разумеется, ответил Якоб. Пент сказал, что подобный крылатый конь, которого можно сравнить с Пегасом, напоминает ему высматривающего добычу сокола. Сей образный эквивалент тоже признали приемлемым.
— Может, у вас есть другие нововведения? — спросил Пент теперь уже не без страха, потому что шастающие по полям ферзи и вспархивающие кони и в нем пробудили определенное беспокойство.
— А то как же! Вы ведь сами понимаете, что преобразование квадрата в параллелепипед страдает ограниченностью. Во всяком случае, далеко от идеала.
— А что является идеалом?
— Куб, мой дорогой друг. Что же еще?
Мимо них прошла лошадь арденнской породы, тащившая телегу на резиновом ходу с кучей старой мебели и задремавшим в кресле возницей. У нее был очень печальный вид. Уж не стала бы она радостней, прослышав о новых возможностях передвижения?
— Куб? Это… это что же значит — восьмиэтажные шахматы? — Господи боже мой! Это и в самом деле немножко множко.
— Совершенно верно. Я достаточно много размышлял над пространственными шахматами и сейчас мне кажется, что фигуры могли бы располагаться на первом, третьем, пятом и седьмом этажах. В противном случае игра превратится в сплошную свалку. — Якоб сорвал листок сирени и приспособил его в качестве забавно бибикающего музыкального инструмента. Он пытался выдуть мотив, отдаленно напоминающий «На прекрасном голубом Дунае» Иоганна Штрауса.
Пент и впрямь был потрясен: скользящие вверх-вниз на лифте ладьи — восьмиэтажные шахматы, по всей вероятности, допускали такую возможность, — восемь ферзей, молниями проносящиеся по диагоналям… Ой-ой-ой! Вы испытываете трудности на пятом этаже, зато овладеваете подвалом и чердаком…
— Да, но они и слышать не желают о моих шахматах. Очевидно, меня ждет посмертная слава… — заметил Якоб. — Конечно, при игре в такие шахматы возникнут определенные трудности конструктивного порядка, но ведь у нас есть компьютеры, которые в любой момент могут дать поперечный и продольный разрез игрового пространства. Поэтому-то я и тружусь сейчас над учебником пространственных шахмат. Захватывающее дело! Вы даже представить себе не можете, какая оригинальная полифония возникает при совместном использовании испанской партии и сицилианской защиты…
И тут… из-за дерева выступил Лжеботвинник собственной персоной. Вид у него был торжественный и горделивый. Четким офицерским шагом направился он к двум шахматным мыслителям и отвесил легкий поклон.
— Я ошибался в вас! Прошу меня извинить.
Якоб счел нужным ответить поклоном на поклон.
— Ваши разговоры о шахматной игре смахивают на детский лепет, — вынес заключение Лжеботвинник. — В настоящие шахматы нельзя играть в трехмерном пространстве.
— Тогда может быть, в n-мерном? — спросил Якоб. Спросил с полным пиететом.
— Конечно, вы более или менее на правильном пути, но и n-мерное пространство тут не поможет. В последнее время я занимаюсь шахматами по системе n+2. Весьма многообещающая штука. — В этот миг Лжеботвинник был каким-то особенно симметричным.
— Приму к сведению, — ответствовал Якоб, снова отвесив поклон.
— Примите, примите, — улыбнулся человек, думавший в системе n+2, но тут же посерьезнел. — Вы вдохновили меня, так прекрасно сказав о грибах. Мерси боку! И особенно о том, что от них поздоровеешь. В грибах заключена очень большая сила. Я знаю!
Грибы… грибы… Пент вдруг вспомнил, что как-то раз, когда он вышел из кабинета доктора Моорица после игры в шахматы — да, после их первой партии — этот самый человек прошептал ему в коридоре что-то о своих тайных грибах. Выходит, он неслучайно завел о них разговор.
— Да? — В этом утверждении Якоба таился дискретный вопрос, дескать, почему этот человек именно себя считает компетентным в грибной силе.
— Я высший военачальник здешнего грибного воинства, — с гордостью сообщил тот.
— Нечто вроде генерала? — помог ему Якоб, естественно, не теряя серьезности.
— Пожалуй, можно даже сказать маршал! — после недолгих раздумий выпалил Лжеботвинник.
— Великолепно. Для нас изрядная честь познакомиться с вами поближе.
— Я тоже так полагаю! — Он несколько помешкал, осторожно оглянулся по сторонам и наконец решился. — Могу вам кое-что показать, да, вам обоим, но вы должны поклясться, что никому ничего не скажите!
— Мы клянемся, — торжественно провозгласил Якоб. Он поднял вверх правую руку и опустил голову. Пент последовал его примеру.
— Ну, тогда пошли! Я пойду на шесть-семь шагов вперед вас. Конспирация! — Он двинулся в путь.
— Конспирация! — в тон ему повторил Якоб. Пент и Якоб двинулись следом.
Лжеботвинник медленно шагал по направлению к морю, заложив руки за спину, словно прогуливался по территории больницы. Ухоженные дорожки вскоре кончились, потянулись грядки и поля. Затем впередиидущий свернул влево, где, насколько знал Пент, были лишь кусты и нечто вроде выгребной ямы. Именно туда и устремился Лжеботвинник. Он раздвинул кусты и скрылся за ними.
— Куда он нас ведет? Там сплошная чащоба, — нерешительно вымолвил Пент. Якоб попросил молча следовать за ним.
Противное было место и неприглядное. Повсюду валялись ржавые консервные банки, колючая проволока, обрывки бумаги. Когда кусты сомкнулись за ними, и они стали прокладывать дорогу в сумерках руками, Пент подумал, что вот сейчас они наткнутся на что-нибудь жуткое. Ведь на таких задворках обнаруживают трупы в детективных фильмах.
Тут они увидели проводника. Он стоял возле полузавалившейся кирпичной стены и ждал их. Пент все еще не замечал ничего особенного.
— Мы почти на месте, — прошептал Лжеботвинник. Его голос прерывался от волнения. Словно он находился в ожидании чего-то великого. — Так что полный молчок! — прохрипел он.
— Абсолютный! — заверил Якоб.
Лжеботвинник церемониальным шагом обогнул стену и махнул рукой. Пент почувствовал, как гулко бьется его сердце. Они тоже завернули за угол.
Что же они там увидели?
На первый взгляд ничего примечательного. Просто залитая асфальтом площадка около ста квадратных метров величиной. Кроны деревьев смыкались над ней, не пропуская света; стена, вероятно, осталась от бывшего гаража. Именно из-за гаража, наверно, это пространство и заасфальтировали. Пент ощутил пряный, несколько сладковатый запах.
И тут он увидел.
Картина была удивительная и чарующая.
Сквозь старый потрескавшийся асфальт пробивался, лез, выпирал легион коричневато-бежеватых грибов. Морщинистые шляпки, одни потемнее, другие пожелтее. Забавно и потрясно было видеть, как слабенькие грибы вздымали в асфальте пирамиды и конусы, продирались сквозь вспухшие вершины, чтобы хрупкие их тела предстали пред ликом небес. То, каким образом эта нежнейшая из нежных, иллюзорная, чуть ли не астральная форма живой материи проникала сквозь каленую броню асфальта, было таинственно, великолепно, ирреально и и реально одновременно.
А перед своим грибным воинством стоял сам грибной маршал Лжеботвинник. Он застыл в торжественной стойке смирно. Пент взглянул на Якоба. Сюрреалист тоже стоял потрясенный, но потом и он распрямил спину и произнес очень медленно, дрожащим от волнения голосом:
— Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ: ОГРОМНЫЙ ГРИБ ЯВИЛСЯ МНЕ…
Голос его прервался.
Наступила пауза.
Затем Якоб подошел к грибам, отвесил низкий поклон и стал читать напевно, как бы молясь:
Легким, зряшным и непрочнымвидится мне с вами рядоммир растительно-зеленый:
красочных цветов цветенье,их нектар и запах сильныйдушу мне не растревожит.
О-о, Земля! Ты наше лоно —в теле мощном стародавнемспят напоры потаенны;
из глубин твоих подземныхлетней ночью в полнолуньепрыщет с древней тайной силойспермы бель, грибы родящей…
О-о, Земля, ты вечный странник,в бесконечности летящей,Фаллократ и Созидатель —
ты даешь, берешь, хоронишь!Слава семени земному,вам, поллюциям священным!..
Выдержав небольшую восторженную паузу, Якоб сказал тихо, как бы оправдываясь, что сильные впечатления обычно пробуждают его медитировать белым стихом. Будто бы это обыкновение появилось у него после «Гойи» Фейхтвангера.
