Александр Архангельский - Музей революции
— Ну да, справедливо. Лена, алло, там без заявки, прими. Нет, заплатят. За наличный.
В депутатском зале было пусто; три успешных скучных человека в одинаково вольготных свитерах и голубых, отлично выстиранных джинсах, сидели по разным углам, как можно дальше друг от друга, и додремывали в ожидании задержанного рейса на Москву. Чересчур здоровая буфетчица, подперев по-бабьи голову, с тоской смотрела в телевизор с выключенным звуком и думала про несложившуюся жизнь.
А Влада налила себе из аппарата пенный кофе и забилась в уголок, откуда хорошо просматривалось летное поле (внешняя стена стеклянная, все видно). Она была заинтригована. Этот непонятный, ускользающий от всех определений человек, который ей звонил, писал, напрашивался на свидание, возникал в купе, был, по его словам, историком; при этом он дозванивался через космос, применительно к нему запрет на навигацию не действовал, он вылетал на литерном, причем в катастрофический буран; кто же он такой на самом деле?
— Вниманию граждан встречающих, — начитывала в театральный микрофон дежурная по залу ожидания, — рейс сто четырнадцать ноль два, маршрут Торинск-Красноярск, ожидается прибытием через пять минут. Повторяю…
Влада отвлеклась от смутных мыслей и стала разглядывать летное поле. По нему ползло уродливое толстое устройство на колесиках. Останавливалось, тужилось, и начинало издавать чудовищные звуки; во все стороны разлетались острые осколки льда. Надрезая кромку облаков, как маникюрные ножницы бумагу, по серому небу скользил самолетик; самолетик сделал полукруг и помчался навстречу земле.
Вот он. Литерный. Торинск.
По трапу, кутаясь в одинаковые пуховики, спустились двое, миниатюрный дяденька и крохотная девушка, напоминавшие двух карликов, из цирковых; больше никто из салона не вышел — похоже, это вправду личный самолет.
Прямо к трапу им подали «Майбах», лакированный, как черный дедовский ботинок; в сопровождении мигающей желтым машинки они подъехали ко входу в депутатский.
— Внимание граждан встречающих…
Влада совершенно растерялась, а вместе с тем расстроилась и взревновала. Что — вот это он и есть? Музейщик? Из Приютина? А фифа? Кто она такая? Девушка сопровождения? Помощница руководителя? Жена? Любовница? А ей тогда зачем названивал? Не нравится, разочарован, хочет поразвлечься? Или все-таки влюбился? и скрывает, кто он? Чтобы не давить авторитетом, не приманивать деньгами, полюбите нас историками, а нефтяниками всякий нас полюбит? Но почему тогда сболтнул, что прилетает в девять тридцать? Специально, чтобы она приехала, увидела и потерялась в загадках? Или чтобы увидела фифу? И впала в нервное, встревоженное состояние?
И Влада, ярко улыбнувшись, приготовилась встречать Саларьева — с язвительной приязнью.
Малорослые пассажиры, поскрипывая новенькими пуховиками, остановились возле металлоискателя, напоминающего гнутый школьный магнит. Историк оказался востреньким и смуглым живчиком, фифа — патентованной уродиной, молодое личико до времени скукожилось. Значит, не любовница. Жена? Начальница секретариата? Но судя по подслушанному разговору, они совсем недавно познакомились.
— До свидания, Алла Михайловна, — чересчур галантно попрощался Павел.
— Алла, меня зовут Алла. Мы же договорились. До свидания, Павел, — ответила фифа.
— Очень было приятно с вами познакомиться.
— И мне.
Затаившаяся Влада спрятала кинжальную улыбку: что-то горькое, искусственно присахаренное почудилось ей в ласковом ответе фифы; как будто девочка влюбилась в этого историка, но слишком умная и понимает, что ничего у них не сложится.
— Значит, вылет послезавтра в шесть пятнадцать?
— Если я не успеваю, вы летите, мы как-нибудь со мной вопрос решим.
— Может быть, запишете мой телефон? И позвоните, если что не так?
— В шесть утра? Я всех у вас перебужу! — намекающе засмеялась Алла.
Павел забавно смутился.
И снова Владе показалось, что девочка прикрылась смехом, как защитной маской.
Алла поспешила снять неловкость, и в то же время ответила немного жестковато:
— Если будет нужно, мне и так помогут вас найти. До встречи!
Они, как в офисе, пожали друг другу руки, и уродливая девочка двинулась на выход; видимо, ее встречали. А Павел отправился к стойке, чтобы заказать такси.
Подождав, когда за Аллой затворится дверь, Влада вышла из укрытия. И решительно, на крейсерской скорости, пошла наперерез:
— Не спешите, Павел, не заказывайте, меня машина ждет. И позвольте представиться: Влада.
2
Они сидели, как зайки, на заднем сиденье, стараясь не касаться друг друга, напряженно смотрели вперед, а впереди была большая голова водителя, с оттопыренными толстыми ушами. Павел сипловато (от смущения) задавал дежурные вопросы — как добралась… добрались… добралась… а у кого остановились… так у вас тут мама… интересно. Влада односложно отвечала. Конечно, ей хотелось расспросить, откуда личный самолет, кто он, этот мелкий пружинистый мальчик, почему представлялся историком, кто такая некрасивая девица, но присутствие большеголового водителя напрягало и сбивало с толку; Влада с сожалением оттягивала разговор.
— Обождете меня? Я вещички заброшу?
— Обожду.
И даже заглянуть к себе не предлагает. То есть, если бы позвал, она бы мягко, постаравшись не обидеть, отказала. Но то, что он не попытался, ей было несколько обидно.
Они сидели в том же густо-синем баре, лицо Саларьева как будто растворилось в полумраке, а воротники с манжетами светились васильковым цветом, так что разглядеть его — не получалось. Оставалось внимательно слушать, и вслепую разгадывать тайну: что за человек перед тобой. Гадать по нервным перепадам интонации. По манере делать затяжную паузу, прежде чем, резко подавшись навстречу, высверкнуть быструю мысль. По голосу, по жестам. Жесты угловатые, а голос сиплый, грубых слов он избегает, кажется, и впрямь интеллигент.
Преодолев первоначальное смущение, Павел ей рассказывал о шахте; то и дело хватался за ручку, начинал рисовать на салфетке — а вот представь… мы тут… видишь, как все близко — и вот отсюда кааак рванет… Она то верила его сюжету, то начинала мрачно сомневаться; иногда казалось, что он слишком прост, а иногда — что он всего лишь хитроватый балабол. И как она могла поверить, что великий Ройтман вдруг разнюнился и дал какому-то историку свой самолет? Но не может самолет принадлежать вот этому, с квадратными очочками?
— Все, думаю, ка-нец, ищите молодой красивый труп… ну, не очень молодой и не слишком красивый…
— А вот кокетничать не надо, не люблю.
Предположим, что Павел не врет. Он живой, разговорчивый, бойкий; совершенно не похож на одного из этих вялых шибздиков, которых ей навязывала мама. Хотя и на квадратный подбородок он не тянет. Может быть, владелец интернетовских сетей? компании программного обеспечения? или вообще западник, из эмигрантов? нет, выговор вполне советский, твердый.
— Самое забавное, что Ройтман, ровно перед тем, как сесть в машину…
Тут Павел осекся, стал неловко увиливать в новую тему.
— Что перед тем как сесть в машину?
— Ну неважно, у него там личные переживания.
— А эта девушка, которая с тобой летела, кто она?
— О, девушка, ты не поверишь, Алла Ройтман.
— Жена?! Такая некрасивая?!
— Да почему же некрасивая? Ой… хорошо, как скажешь, некрасивая… нет, это дочка.
— С такими деньгами — и такая внешность… повезло. То есть, ты хочешь сказать, он уже дочку тебе доверяет? Не только самолет? Побывали в шахте, выбрались, стали молочными братьями? Так, что ли, получается?
— Влада, ты что? уже ревнуешь?
— Ничего я не ревную, просто у тебя концы с концами плохо сходятся.
— Пожалуйста, ревнуй еще сильней, я счастлив, это значит, у меня есть шанс.
И хорошо, свободно засмеялся.
3
А потом они пошли послушать музыку. (В номер он ее так и не позвал.)
Зал филармонии был густо-красным, как подкладка театрального плаща; зрители в миниатюрных креслах напоминали куколок внутри архитектурного макета. На круглую сцену вкатили блестящий рояль, красное напольное покрытие топорщилось и мешало везти инструмент, рабочие пыхтели, тужились. Оркестранты пристроились сбоку, звонко проверили скрипки, продули с неприличным звуком трубы, зашуршали потертыми нотами.
На середину сцены осторожно вышел пожилой конферансье, в тяжелом партийном костюме, широкая надежная полоска, синий шелковый галстук в горошек, сияющие черные ботинки. Склонив седую голову на левое плечо и напоминая арлекина, конферансье фальцетом возгласил, упирая на первые слоги:
— Мусоргскый. Ка-ррртинки с выставки. Исполняет… Оркестровое переложение — Равель… Дирижирует оркестром…
