Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА
НЕДОСЯГАЕМЫЕ ОСТРОВА
Мне много лет приходил в голову образ, связанный с рецептурой (тинктуры, порошки, настойки, лекарства как смеси, коктейли): если в любовное метафизическое зелье влить малость яда, pro milliae (бытовой тощищи, например), отравы смертельной, некий полупроцент воды наших земных рек с их утопленниками, с их химической дрянью, сливаемой заводами и фабриками в беззащитную волну, наших сельских криниц, таких, где покоятся на дне незаконнорожденные младенцы времен сельской чести или эры запрещенных абортов, какую-нибудь каплю грязи из лужи скорбного уголовного городского уголка, - особая прелесть проникает в артерии и вены влюбленных, горечь делает поцелуи памятней, ознобом отдают объятия… ну, и так далее.
Что-то особенное происходило с нами в ту ночь, после подслушанных разговоров, приезда Настасьиной дочери, после того, как я увидел на фотографии государственной важности лицо мужа моей любимой (он тут же приблизился, обретя облик, обрел реальность); кстати, вы никогда не задумывались о шпионаже как особом, почти дозволенном виде уголовщины? Я очень даже задумывался. Долгие годы. Но писать об этом не стал. Легкий страх останавливал: а вдруг она прочтет?
Но уснули мы еще затемно, еще не светало, дождь лил, снова плескался за окнами, не капли на стеклах, а сплошные потоки, ушаты.
Как некогда случалось и раньше, нам снилось одно и то же, но no-разному, абсолютно по-разному. Модификации. Мы видели Недосягаемые острова; но мои были совсем не такие, как Настасьины.
Проснувшись после сдвоенного сновидения, сна-близнеца, мы сидели некоторое время на кровати, полуодетые, оглушенные, предоставленные ломке пробуждения, похмелью яви; между нами лежал зеленый поясок шелкового халата, демаркационная линия, граница сопредельных государств, терминатор двух миров.
«Островитян архипелага периодически преследует образ Недосягаемых островов, естественный для островной мифологии как таковой. У каждого Недосягаемые острова свои; хотя существует ряд архетипических клише для сновидений, призраков, фантазий и умозрительных представлений как таковых. При очень грубой классификации можно отметить следующий ряд Недосягаемых островов:
1) государственные запретзоны, принадлежащие засекреченным предприятиям и объектам, как-то: Канонерский, Галерный, Гутуевский (частично), Дамба Гребенка, Белый (чье название приводило меня в восторг и повествовало в открытую о характере юмора власть предержащих: белое дерьмо в белом отстойнике нечистот…);
2) острова, по какой-либо причине лишившиеся мостов, связующих их друг с другом или с материком; при этом, в отличие от Петровской эпохи, когда мосты только-только возникали, а у большинства островитян имелись плавсредства, в наше время мало кто может похвастаться не то что шнекой или шнявой, но даже лодчонкой и челноком;
3) острова-призраки, плавучие шамбалы здешних широт, склонные появляться, растворяться, крейсеровать, курсировать, дрейфовать;
4) острова, чья недосягаемость объясняется предрассудками и суевериями местных жителей (к таковым относится один остров на Обводном канале неподалеку от Монастырского);
5) острова, чья недосягаемость представляет собой частный случай, связана со стечением личных обстоятельств, отсутствием времени, рядом совпадений, разведенным мостом и т. п.
О божествах, населяющих, по представлениям островитян, Недосягаемые острова, сведения отрывочны и разноречивы».
- Я как бы видела их с птичьего полета, взлетев, - рассказывала возлюбленная моя. - Каждый остров был невелик, все они вместе и по отдельности украшали Маркизову лужу необычайно, придавали ей нечто сказочное… Каждый остров принадлежал другому государству, то ли продан, то ли в аренду сдан. Я так и не поняла, настоящие они или намытые, свайные, искусственные; думаю, там были и такие, и такие. На башнях, флагштоках, шпилях флаги: французский, великобританский, немецкий, финский, японский (ей-богу!), шведский, экзотические неведомые. На некоторых островах я видела пляжи, люди купались, то есть вода чище чистого, и у берега достаточно глубоко. Между островами плавали лодки, боты, яхты, катера. А в небе летали разноцветные монгольфьеры. Но почему-то я на острова попасть не могла. То ли нужен был особый паспорт с визами всех государств, владеющих островами, то ли тайные причины, связанные с работой мужа, запрещали мне снизиться и оказаться на кромке земли островной, то ли я уже была неживая, призрак, птица; острова в моем сне именовались Недосягаемыми. Но сама мысль, - добавила она задумчиво, - что я мертва, призрак бледный, и поэтому для меня недосягаемо веселое бытие новых островов Финского залива, не пугала меня, я думала о том безо всякой печали, легко, мне только казалось, что на одном острове, восстановленном в качестве игрушки форте, живет мой отец, зажигает ночной маяк, рассказывает истории экскурсантам, сам - живой музейный экспонат; а на другом (я не была уверена на котором, но чудилось мне - на том, откуда взлетают в небо жюль-верновские воздушные шары) находишься ты. И мне было жаль, что мне нельзя вас увидеть. Хоть я и летала, прилететь к вам я не могла. Ведь это сон. У него законы свои.
Рассказывая, она почти не уснащала свою речь эпитетами, но почему-то я видел самым объемным и фантастическим образом описываемые ею картины. Так случалось мне видеть все. о чем она когда бы то ни было рассказывала. Смею кощунственно заметить, что подобное явление наблюдалось, когда я читал Библию, где как бы сняты пейзажи и описания, а мы видим, почти галлюцинируя, серо-голубые тени под лозами виноградников, выцветший грунт дорог, домотканые складки одежд, сандалии на босу ногу, какой-нибудь черный либо рыжий локон или на ходу мелькнувшую загорелую ручку ребенка, придорожные камни и пыльные маслиновые рощи.
Мои Недосягаемые острова, в отличие от Настасьиных, были глубоко прозаичны. Каким-то образом все они, включая Галерный, Адмиралтейский и прочие, сползлись в сновидческом неверном пространстве в район Гутуевского, Дамбы Гребенки и остальных запретных мест, считающихся погранзоною торгового порта, куда приходят чужие корабли, медвежий угол под эгидой таможни, вам туда нельзя, а вдруг вы террорист, какой я террорист, елки зеленые, террористы появятся лет через тридцать на наших островах, постчернобыльские храбрецы с недопоехавшей крышей, а может, ты шпион, о нет, шпион - не я, а совсем другой муж-чина. Ситуация была такая: Настасью увозили из города, насильно, на иностранном судне, я рвался в порт, словно персонаж детектива, боевика, меня задерживали, ловили, я убегал, время шло, и перебирался с островка на островок, вплавь перебирался, воровал лодчонки, огибал наклоняющиеся к закапанной керосиновыми пятнами воде кусты, хватаясь за пыльные ветки, автоматные очереди срезали траву у моих ног, - и вот наконец я увидел уходящий, уплывающий, еще более недосягаемый, чем все окрестные острова корабль белый, удаляющийся, увозящий мою любимую навсегда.
– Получается: я стремлюсь к тебе тщетно, а ты позволяешь меня увезти, отступаешься от меня, - она качала головою, хмурила тонкие брови, поламывала пальцы.
– Ничего такого не получается, глупости, откуда ты взяла? Странная привычка наяву всерьез обсуждать сновидения, да еще и двойные.
– В странных привычках, - возразила она, - вот как раз и есть правда, странные привычки - самые живые, самые истинные.
Может быть, именно из этой походя сказанной ею фразы через десять лет родилась едва ли не самая известная моя статья «Юродство чувств».
КОЗИЙ ОСТРОВ
Впрочем, упомянутая в предыдущей главе статья обязана своим появлением на свет не только Настасьиным словам о странных привычках, но и одной истории, о которой узнал я случайно, уже будучи отцом неговорящей голубоглазой девочки с внезапными приступами ярости, пугающими прозрениями, о которых иногда мы догадывались (они, возможно, пугали бы меня еще сильней, если бы я знал о них больше с ее слов).
Один из любимейших островов Настасьи, где Петр Первый выстроил дворец для наблюдения за входящими в Неву кораблями, был остров Овчий. Я постоянно забывал название «Овчий», заменяя его топонимом «Козий».
Вот меня и настигла история о некоем Козьем острове, находившемся на Большой земле, в чахлых ингерманландских лесах Карельского перешейка, потому что наши оговорки, ошибки, неверные представления и т. п. частенько нас настигают, слегка сменив форму.
Героя истории увидел я впервые в возрасте четырнадцати лет. Мы по чистой случайности оказались соседями по даче. Обстоятельный мальчик в очках, крепенький, точно небольшой боровичок, с несколько преувеличенной длины прическою (челку имею я в виду, постоянно падавшую на глаза и на очки, точно у норовистого жеребенка; волосы до плеч тогда еще не вошли в моду), нежно любивший маленькую сестру и нянчившийся с нею. Остальное я тоже знаю только по слухам. Он рано женился на хорошенькой смешливой соученице, как мне рассказывали общие знакомые. Его забрали в армию. Что с ним делали в армии, покрыто мраком неизвестности. Одно время газеты и журналы разоблачали наперебой армейские быт и нравы, сериалы уголовных сюжетов, называемых «дедовщиною» («дедами» на нарицательных армейских парах величали опытных, почти дослуживших, были еще «духи», но в точности как назывались первогодки, я не помню, я никогда не увлекался уголовным и полууголовным жаргоном, меня удивляла любовь к мату и похабщине у литераторов, у чистоплюев из благополучных семей, сомнительный бонтон ботания по фене); описывались мелкие издевательства, травля, избиения, убийства, изнасилования и так далее, и тому подобное.
