Александр Проханов - Скорость тьмы
— Ступай и готовься. Богородица тебя не оставит. Прощай. До встречи на кресте.
Ольга Дмитриевна надела босоножки, повернулась и вышла, сопровождаемая суровой келейницей. Море было белым, как молоко, и на нем далекая темнела колокольня.
— Наконец-то, — шагнул ей навстречу Ратников, — Все у вас хорошо?
Она молча кивнула.
Глава пятнадцатая
Они тронулись в обратный путь, той же дорогой, в фиолетовом сумраке близкой ночи. Погост, на котором они узрели небесный крест, тускло, неразличимо проплыл на далеком холме. Углич с померкшими домишками спал, только в стороне, на набережной, гремела музыка, трещали петарды, взлетали шутихи. Травяное поле, где днем катились душистые зеленые волны с разноцветными бабочками, теперь казалось недвижным и каменным, словно на него положили огромную бетонную плиту.
— Давайте остановимся ненадолго в гостевом доме, на Темной речке. Там приготовлен ужин, отдохнем, послушаем музыку, — Ратников волновался, произнося эту фразу. Еще утром, отправляясь в путь, он замыслил эту вечернюю остановку, страстно и суеверно мечтая остаться с ней наедине, обнять ее в сумраке просторных комнат с окнами, выходящим в цветущий сад. Произнеся эту фразу, он испугался, что она откажется. Но Ольга Дмитриевна, не поворачивая к нему лица, тихо сказала:
— Я согласна.
И в нем ликование, жаркое нетерпение, мучительное и счастливое предвкушение.
Еще утром он сообщил своему заму по безопасности Морковникову о возможном ночлеге в гостевом доме, и тот распорядился привести туда ужин и усилить охрану. К гостевому дому от шоссе вела узкая асфальтовая дорога. Фары освещали скользящий ряд сосен, мерцающую блестками обочину. Шлагбаум преградил путь. Из будки вышел охранник с рацией и ярким фонарем. Щурясь в свете фар, осмотрел номер машины, отдал честь. Ратников опустил стекло, спросил:
— Какая обстановка?
— Все сделано, как вы сказали, Юрий Данилович. Ужин привезли. Охрану усилили. Вот ключ, — и он передал длинный, узорный ключ от входной двери.
Прошуршали колесами по гравию. Остановились перед темным, утопающим в кущах строением. Фары погасли. Они вышли из машины, и сразу их окружили холодные ароматы, сладостный запах цветущих яблонь и неистовые соловьиные свисты. В нескольких местах непроглядного сада, словно бросая друг другу горсти страстных, переливчатых звуков, пели соловьи. Умолкал один, позволяя эху улететь вглубь черного сада. Мгновенье тишины, туманные звезды. И снова яростный, трепетный свист из другого конца сада. Пронзал тишину, восхитительно, ярко летал среди деревьев и разом обрывался. Снова туманные звезды, синеватые отсветы негасимой зари, душистый запах близкой реки.
Ратников отомкнул дверь, нащупал выключатель. Просторный дом озарился теплым, оранжевым светом, раскрывая свое внутреннее пространство. Из прихожей двери вели в гостиную, изысканно и удобно обставленную. Дальше — в трапезную, где был накрыт стол, блестели серебряные приборы, переливались хрустальные бокалы, стояли под стеклянными колпаками кушанья. Из гостиной виднелось несколько спален с широкими кроватями под шелковыми китайскими покрывалами. Особняк редко принимал гостей, только самых высокопоставленных, — вице-премьера, или министра, или директора иностранной компании, с которой сотрудничал завод. И тогда здесь устраивался ужин, разводился огромный, полный алого пламени камин, лилось рекой вино.
Теперь дом был пустынный, наполненный теплым светом торшеров и люстр, с сумерками спален, ниспадавшими гардинами. Ольга Дмитриевна рассеянно оглядывалась, когда Ратников вел ее по комнатам, взволнованный ее близостью, тишиной замкнутого пространства, в котором они оказались, укрытые от взглядов и звуков, тревожащих переживаний и огорчений, тех, что уже случились, и тех, что ожидают их впереди.
— Вы мне очень дороги, — сказал Ратников, останавливая ее посреди гостиной, на толстом персидском ковре с черно-алыми узорами, синими и золотыми орнаментами, — Мне хочется окружить вас теплом и любовью. Заслонить от всех напастей. Чтобы вы были счастливы.
Она повернулась к нему. Глаза ее были большие и темные, с дрожащим блеском. Она обняла его, высоко поднимая локти. Жадно, сильно поцеловала, делая больно губам. Целуя, стала шарить у него на груди, расстегивая рубаху. И он задохнулся от ее страсти, ее дыхания, которым она наполняла его из уст в уста. Шагнул навстречу, как в тесном танце, чувствуя ее грудь, живот, плотное бедро. Прижимал ладонь к ее напряженной гибкой спине, делая несколько шагов из озаренной гостиной в сумеречную спальню.
Он был жаден, груб, почти жесток, и одновременно испуган, нежен и восхищен, не веря в свое счастье, страшась ее наготы, близкого, матово-белого лица, закрытых век, под которыми дрожали, бурно трепетали глаза. Его губы хватали ее горячий, шепчущий рот, погружались в волосы рассыпанной косы, прижимались к горячей шее, в которой остановился и не мог излететь жаркий бурлящий звук. Ладони, словно обладали зрением, скользили по ее острым плечам, мягкой груди с маленькими сосками, округлым бедрам и гладким коленям. Было страшно и сладко от ее доступности, ее нетерпеливой и порывистой страсти, с какой она обнимала его, погружала в свою пылающую глубину, прятала в раскаленном лоне. Будто хотела увести из неподвластного ей пространства, окунуть в свою первозданную тьму, растворить в огненном безымянном бурлении.
Он закрыл глаза и, казалось, видел ее изнутри, словно погруженный в ее утробу младенец. Сквозь горячую алую тьму проносилось поле с зеленой травой и ее белая стопа, спугнувшая белую бабочку. Скакал и гремел бубенцом наглый скоморох, корча лицо в смешной и опасной гримасе. Возникло надгробие с высеченным именем «Жизнь», и сухим бумажным цветочкам. А потом все смыл, поглотил ослепительный свет, гася все образы, мысли, все земные желания. Бестелесный взрыв открыл ему на мгновение миг его рождения, минуту будущей смерть, жизнь после смерти и белую плазму, в которой он обитал, еще не рожденный. Мелькнула жуткая и прекрасная тайна, став на мгновение его достоянием. Погасла, оставив после себя пустоту, изнеможение, странное изумление.
Он лежал в пустоте, и окружающий его мир медленно сотворялся, будто в комнату из небытия вносили предметы. Высокий незажженный торшер. Телефон на столике. Черное сверканье большого зеркала. Брошенная на спинку кровати одежда. Портьера, закрывающая выход на балкон. И ее близкое, слабо белеющее лицо, словно вырезанное на темном камне, таинственное, лунно-светящееся.
— Люблю тебя, — сказал он.
Она подняла голую руку и наложила ему на глаза, и он ресницами щекотал ее ладонь.
— Что ты видишь? — спросила она.
— Большой, лучистый, светящийся одуванчик.
— А в нем?
— Твое лицо.
— Какое?
— Каким оно было, когда мы на яхте подплывали к колокольне, и ты смотрела вслед птицам. У тебя были такие глаза, испуганные и счастливые, словно ты хотела кинуться в море.
— Я и вправду хотела. А еще что видишь?
— Синюю тучу, из которой в море падают лучи, и там, на воде, все кипит, бурлит, словно со дна приближается какое-то виденье, и я вдруг понимаю, что люблю тебя.
— Это всплывала икона. Там, на дне моря, таится икона. Она всплывет, когда я совершу мой поступок, принесу мою жертву.
— Это старец тебе сказал?
— Он сказал, что я мученица. Что мне еще недолго осталось. Поэтому я и согласилась приехать сюда. Первая поцеловала тебя.
— Откуда он может знать?
— Он угадывает будущее. Он столько за свою жизнь повидал, столько перенес, что получил дар провидеть. Он сказал, что я мученица, и мне предстоит пострадать.
— Не верь ему. Будущее соткано из миллиардов событий, которые случаются сегодня, сейчас. Любое, самое малое событие в настоящем меняет все будущее. Поцелую тебя, и будущее всего мира изменится.
Он взял ее ладонь, целовал, тихо и нежно, нащупывая губами ее линию жизни, продлевая ее.
— Он провидец. Он предсказатель.
— Провидец и предсказатель — это японский суперкомпьютер, который я устанавливаю на заводе. Через день я его запускаю. Будет торжество, приедут именитые гости. Приглашаю тебя. Ты увидишь современное чудо. Компьютер собирает миллионы данных, рассматривает их в движении и создает образ будущего. Будь то поведение самолета в экстремальных условиях. Или картина сражений в воздухе, на земле и на море. Или состояние мировой экономики. Или прогноз погоды. Или эволюция человеческого общества через двадцать лет.
— Он сказал, что существует скорость тьмы, которая излетает из ада, и губит все доброе, прекрасное, светлое. Он сказал, что над Россией раскрылась «черная дыра». Он сказал, что я должна затворить врата ада. А это дается через муку и жертву.
— Милая, перестань себя угнетать. Убеги от своих предчувствий. Обмани предчувствия. Измени свою жизнь так, чтобы предчувствия, эти злые собаки, не нашли тебя. Поедем в Москву, пройдем по самым дорогим бутикам. Купим тебе новые платья, туфли, сделаем тебе другую прическу. Ты говорила, что пела в парижском кабаре. Уйди из музея, от этих окаменелостей и ветхих картин. Тебе нужен блеск, яркое общество, сильные талантливые люди. И предчувствия, эти злые гончие псы, пробегут мимо.
