Альва Бесси - Люди в бою
Даже ночью заметно, что укрыться здесь негде, — здесь нет деревьев, нет кустов, в скалах нет пещер. Здесь не земля, а камень — здесь даже не окопаешься толком. Здесь нет укреплений, нечем защититься от противника. Бойцы Листера сделали все, что могли: выдолбили неглубокие окопы на самой вершине, оградили их невысокими каменными брустверами, на брустверы кое-где взвалили мешки с песком. Вот как выглядят позиции, которые нам предстоит защищать, жизненно важные позиции: если противник отобьет у нас эту высоту (на наших картах она значится под номером 666) и удержит ее за собой, он будет господствовать над нашим главным предмостьем у Моры и наш сектор станет невозможно оборонять. Чем объяснишь, почему на этот участок направлен батальон Линкольна, намного уступающий в боевой мощи другим батальонам XV бригады, — разве только тем, что такие вещи иногда случаются.
Перед рассветом Аарон расставляет бойцов на позициях; штабных выдвигает впереди окопов, расположенных на самой вершине, метров на сто ниже по склону, у невысокой скалы. Здесь штабные будут прямо на линии огня, но больше их девать некуда, и их оставляют здесь. Хуже места не придумать: сюда не доставить ни продовольствия, ни воды, и, если даже пули нас пощадят, от солнца тут пощады ждать не приходится. Сэм Спиллер, Антонио Антон, Рафаэль, парнишка с наголо остриженной, круглой, как кокосовый орех, головой, другие посыльные, наблюдатели, Вирхили и Альбареда, парикмахер Анхель, каптенармус Лара, наш писарь-американец Кёртис и наш писарь-испанец Санс, санитары и фельдшер Ли принимаются за работу — у подножия скалы сооружают из камней нечто вроде люлек, по виду очень напоминающих современные ванны. Когда рассветает, мы забираемся в них вместе с полевым телефоном и прикомандированным к нам батальонным телефонистом. Аарон уходит на передовую, там бойцы поносят на чем свет стоит никуда не годные укрепления, из-за которых мы здесь на виду у фашистов, ничем не защищены от них.
На рассвете мы наконец можем разглядеть, где нам предстоит воевать, перед нами одиноко торчит в небе голая скалистая вершина, чуть ниже нас располагается хорошо укрывшийся противник. Гандеса в километре или около того от нас, Корбера справа от нашего сектора, на шоссе внизу; позади нас, слева, Пинель. На нашем левом фланге стоит канадский батальон — Мак-Папы, за ними, в резерве, — Британский батальон. На правом фланге у нас — горы, отвесно спускающиеся в лощину, через которую идет дорога на Гандесу. Вокруг зияют воронки, валяются осколки, корпуса снарядов (куски шрапнели покрупнее мы пускаем на брустверы). Подошва нашей скалы раздвоена, на одном подъеме размещаются наши штабные, другой пустует, но санитарам по пути в санчасть, расположенную по правую руку от нас, приходится тащить через него носилки.
Весь день мы маемся на жаре, ждем воды. Наконец привозят воду — в нее подмешали для дезинфекции йод и сдобрили испанским коньяком; вода совсем теплая и мерзкая на вкус. Над нами проносится эскадрилья фашистских самолетов, сбрасывает бомбы слева от нас, на Мак-Папов. Мы обреченно ждем, когда они доберутся до нас, но они нас не замечают.
Они прилетают и улетают, не обращая на нас внимания, но Кёртис знай твердит:
— Господи, вот они летят! Господи, сейчас они нам дадут жару!
Мы пропускаем его слова мимо ушей.
— Хуже места не выберешь! — говорит Кёртис.
— Ты прав.
Кёртис тихо, как мышь, лежит в «ванне» рядом с моей вместе с телефонистом.
— Что?
— Я сказал: ты прав!
— Неудачнее места не выбе… Нет, ты только погляди на них! — говорит он. — Тридцать два самолета зараз! Ох и зададут они нам жару!
— Заткнись!
— Почему? — говорит он. — Что я такого сказал? Я сказал только: погляди, сколько их налетело…
— Мы тоже умеем считать…
— Да что ты на меня напустился, что я такого сказал… Господи ты боже мой! — стонет он.
В штабе, расположенном по другую сторону горы, совещаются командиры рот. Мы лежим, солнце жарит вовсю — за день ни одной тучки, во рту у нас пересохло от жары, жажды, напряжения. Аарон возвращается перед самыми сумерками вместе с новым комиссаром Арчи и Диком Рушьяно; он сообщает нам, что этой ночью мы пойдем в атаку — нам предстоит взять одиноко стоящий на нашем склоне утес, занятый противником. «Это нам раз плюнуть, — говорит Аарон. — Тут хватит и горстки людей». Ночь Аарон проводит на передовой, время от времени он посылает мне записки: велит не отлучаться от телефона и, едва придет приказ, тотчас отрядить к нему кого-нибудь из посыльных. Я лежу в укрытии, которое мы соорудили для Аарона, лежать жестко, что вполне естественно, когда лежишь на камнях, жду. Поздно ночью поднимается перестрелка, слышатся разрывы гранат, пулеметные очереди, перестрелка длится десять-пятнадцать минут, но никакого приказа с передовой не поступает, вдобавок мне было велено ни в коем случае не отлучаться с моего поста, вот я и не отлучаюсь.
Утром нам сообщают, что наша четвертая рота захватила этот утес без единого выстрела, без единого раненого; когда они туда ворвались, оказалось, что там нет никого, однако фашистам на других горках почудилось, будто мы пошли в наступление, — они пустили в ход гранаты, минометы и артиллерию, а позже, решив, что наша атака отбита, ликуя, грянули песню! Становится известно, что не сегодня-завтра и батальон, и бригада, и дивизия бросят все силы в наступление, наша цель — захватить ряд высот к югу от Гандесы. Спозаранку стоит туман, но к полудню солнце уже жарит вовсю, и воздух дрожит от самолетного гула. Предыдущую ночь нам ежечасно подвозили еду, и всякий раз мы будили бойцов; нам привезли кофе (довольно горячий), что-то вроде овощных котлет, поджаренных на оливковом масле, сардины, хлеб, фрукты, печенье и вино. Привезли и почту, с ней пришли сигареты от Карновского и Бранд из театра «Груп» и от моего аэроклуба. Утром мы глядим друг на друга: мы черны как негры — ничего удивительного, мы всю ночь карабкались по закопченным камням, продирались сквозь обгоревшие кусты.
— Господи! Опять они налетели! — твердит Кёртис.
В три часа дня мы выступаем, согласно приказу переваливаем через вершину на другой склон — там нам предстоит ждать начала атаки. Нам обещана поддержка артиллерии и авиации, сейчас на этом отлично просматриваемом с воздуха склоне скопилось сотни три бойцов; мы лежим, сидим, ждем. Сидим, привалясь к каменистому склону, глядим в длинное ущелье — если идти по нему, оно в конце концов выведет на шоссе, ждем. Мы обливаемся потом, хоронимся за нагретыми солнцем обломками валунов, изо всех сил жмемся к земле. Мы почти не переговариваемся; одни утоляют голод сардинами с хлебом, другие просто смотрят себе под ноги.
Ровно в три тридцать пробуждается наша артиллерия, мы ликуем, когда над нами с таким треском, будто рвется шелк, проносятся снаряды. Когда треск стихает, вдалеке становятся слышны взрывы — один, два, три. Снаряд летит за снарядом, огневым валом это не назовешь, но противнику наш огонь не дает скучать, заставляет его пошевеливаться. Когда артобстрел прекращается, над нашими позициями разом появляются все пять наших «chatios», пикируя, они проносятся над нашими позициями, обстреливают из пулеметов фашистские укрепления. Пусть их немного, мы все равно им страшно рады, однако не проходит и пяти минут, как они улетают. Приказа нет, мы продолжаем сидеть как сидели. Я гляжу на Ната Гросса, который лежит рядом со мной, его чешский пулемет обернут куском одеяла. Морщины на его молодом жестком лице сегодня обозначены жестче, четче, чем обычно, но он ухмыляется. «Далековато мы забрались от Уолл-стрит, — смеется он. И продолжает: — Этого следовало ожидать».
Фашистская артиллерия, взъяренная нашим обстрелом, открывает ответный огонь, забрасывает нас снарядами. Поначалу снаряды падают далеко — перелет; мы не без интереса следим, как они взрываются ниже по склону. «Смотри, а они в англичан метят, в наш резерв!» — говорит Нат, и мы заливаемся смехом. Мы, наверное, сами того не сознавая, чуть сильнее прижимаемся к изрытому воронками каменистому склону, добываем банку сардин и принимаемся за еду. Как ни поглощены мы едой, мы все же замечаем, что фашисты перенесли огонь (над нами все время кружит фашистский самолет-разведчик), мы следим (приказа отойти все еще нет), как разрывы снарядов поднимаются все выше по склону, подкрадываются все ближе к нам. Мы глядим, не появится ли посыльный: по идее ему давно бы пора появиться, передать нам приказ рассредоточиться, но посыльного не видно. Мы глядим, как сотни людей невозмутимо лежат, следя, как разрывы поднимаются все выше по склону, все ближе и ближе к нам; бойцы остаются на своих местах — чистят винтовки, едят, лежат, переговариваются, пытаются задремать. А снаряды падают теперь так близко, что сохранять спокойствие становится трудно, и мы буквально срастаемся с землей. Снаряды рвутся всего в нескольких сотнях метров от нас ниже по склону; я вижу, как два парня тащат носилки (пустые), мой взгляд падает на них совершенно случайно, еще миг — и их нет. Шрапнель злобно воет над нашими головами, цокает по каменистому склону. До меня доносится разговор двух бойцов из канадского батальона (не знаю, почему они затесались в наше расположение):
