Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 2

Девушка смотрела на нее осуждающе.

Причесываясь, Женя в зеркале видела этот откровенно непримиримый взгляд. Она с улыбкой спросила:

— Ну, теперь вы, наконец, поверили или нужны еще доказательства? И скажите, пожалуйста, кто вы такая.

— Вот что, — ответила девушка, — я бы к вам никогда не пришла. Вот еще. Вы мне скажите: зачем вам надо, чтобы Гриша Петров работал на Бумстрое?

Женя быстро обернулась:

— Ага! Вы — Тамара. Он мне рассказывал о вас.

— Зачем он вам? — спросила Тамара.

Она подбежала к двери и, всовывая ноги в свои пыльные босоножки, задыхаясь продолжала выкрикивать:

— Ну, зачем? Это стыдно, у вас муж есть.

С треском распахнув дверь, Тамара выбежала из комнаты. Женя бросилась за ней, позабыв, что она в халате.

— Постойте, Тамара! Ну куда же вы!..

Она догнала Тамару только потому, что та заплуталась и, как птица, билась среди запертых дверей. Тут она и попалась. Женя, схватив ее за плечи, повернула к себе и со всей строгостью, на какую только была способна, спросила:

— Не стыдно вам такие глупости говорить?

Всхлипывая и вытирая смуглыми ладошками слезы на щеках, Тамара отвечала:

— Он сам писал мне, что вы единственная, что только о вас он думает…

Обняв Тамару за плечи. Женя как можно сердечнее сказала:

— Ах ты, девочка. А я об этом ничего и не знала. Такие мальчишки все подряд влюбляются в молодых актрис. Ну и что же? Это у них болезнь. Как цыпки.

Она увела Тамару в свою комнату, заставила сесть и успокоиться. Пока Женя одевалась, Тамара, вздыхая и глотая слезы, рассказала, что она приехала в город на соревнования и решила зайти к Жене поговорить. Вернее, давно уже это решила, да все не было случая. Когда получили Гришино письмо о том, что он едет работать на Бумстрой, тогда же многие подумали, что все это из-за Жени. Ну зачем человеку работать шофером, если у него высшее образование?

— Да. Зачем? — спросила Женя.

Тамара простодушно ответила:

— Не знаю.

— Ничего, узнаешь, — уверенно пообещала Женя, закалывая волосы так, чтобы они не опускались на шею. Сломав заколку, она бросила ее на стол и строго сказала: — Я тебе должна сразу сказать, чтобы ты совсем уж ничего не думала: я не знала, что Гриша поехал на Бум-строй. Это для меня новость.

Когда Женя окончила свой несложный туалет, Тамара сказала, прищурив глаза:

— Теперь мне ясно, почему в вас все влюбляются. Я-то не мальчишка.

Рассмеявшись, Женя обняла ее:

— Если бы ты знала, как мне трудно было добиться настоящей любви!

— А я все знаю. Все, все. И Гриша в своей книжке про вас написал. Все говорят: «Вот как надо добиваться счастья, себя не жалеть». — Тамара вздохнула: — Я-то люблю…

А Женя уточнила:

— Гришу.

Тамара испуганно спросила:

— А вы откуда знаете?

— Догадываюсь, — рассмеялась Женя.

— Нет, вы, наверное, необыкновенная, — расширила Тамара свои глаза, — какой-нибудь час меня знаете и уже поняли все.

Она вдруг бросилась к Жене и, прижавшись к ее груди, замерла.

— Ах, девочка ты, девочка.

Тамара спросила:

— Скажите, артистка из меня выйдет?

— Не знаю. Это не так просто определить.

— Но все-таки это можно определить?

Женя хотела сказать, что прежде всего надо почувствовать в себе тоску по любимому делу, но, вспомнив, как это получилось у нее, решила лучше промолчать. Никакой такой тоски она тогда не почувствовала. Кроме, конечно, тоски по любимому.

Заглянув в широко распахнутые глаза Тамары, Женя не увидела в них ни тоски, ни любовного томления. Они были полны ожидания, любопытства и могучей молодой жажды преодоления.

— Вот что, — решительно сказала Женя. — Есть тут один человек. Мой учитель. Как он скажет, так и будет. Сегодня я поведу тебя в театр, там обо всем и договоримся.

На другой день в отдаленной комнате театрального фойе Тамара, глядя через широкое окно на светлое осеннее небо, по-ученически сказала:

— «Певец во стане русских воинов», стихотворение Жуковского.

Хлебников, полулежал на диване, прикрыв глаза. Женя знала эту его манеру: слушая, он расслаблял все тело и закрывал глаза, чтобы ничто, никакое усилие не мешало ему.

Но когда она сказала, что будет читать, он открыл глаза и спросил:

— Да?

— Да, — ответила Тамара.

Она стояла тоненькая, напряженная, закинув голову и заложив руки за спину. Ее лицо чуть побледнело, отчего еще ярче сделались пухлые губы и темные глаза под аккуратными ниточками бровей.

Читала она негромко и, оттого, что волновалась, — с неподдельным трепетом и восторгом:

…Отчизне кубок сей, друзья!Страна, где мы впервыеВкусили сладость бытия,Поля, холмы родные,Родного неба милый свет,Знакомые потоки,Златые игры первых летИ первых лет уроки,Что вашу прелесть заменит?О родина святая,Какое сердце не дрожит,Тебя благословляя?

Но, закончив, она повернула лицо к слушателям и, торжествующе вскинув голову, посмотрела на своих экзаменаторов совсем как школьница, ответившая трудный урок.

Хлебников улыбнулся и спросил у Жени:

— Ну, как ваше мнение?

И Женя по его улыбке поняла: он доволен Тамарой и оттого, что впервые обратился к ней, как к равной, она смутилась.

А Тамара стояла посреди комнаты и ждала. Женя, принимая ответственность, которую возлагал на нее учитель, ответила:

— Надо учиться.

Хлебников в тон ей заметил:

— А учить ее будете вы. И не бойтесь этого, не бойтесь. Я знаю, что вы еще только начинаете, что самой еще учиться да учиться. Дело наше такое, что надо учиться до гробовой доски. Каждая новая роль — новый курс того университета, который называется: жизнь на сцене. Тамара подошла и встала около кресла, на котором сидела Женя.

Хлебников продолжал:

— Не бойтесь учить тому, в чем сами твердо убеждены. Вы — актриса, и это так же определенно, как то, что сейчас день. Значит, вы имеете право учить тех, кто еще только хочет стать актером. А мы вам поможем. Всем, чем мы богаты, — все это ваше. Наше мастерство мы от народа получили и на народные денежки, поэтому мы всегда, всю жизнь в долгу у народа. Не забывайте этой ясной и простой истины. Но не забывайте, никогда не забывайте учиться и сама. Учиться каждый день, открывать себя заново, решительно преодолевать в себе все, что хоть чуть делается привычным. Привычка губит творчество. Всякое повторение хотя, как говорят, мать ученья, но в то же время это есть застой, а застой в наше время — шаг назад. Вот у вас там будет свой рабочий театр. Актеры пойдут к вам не потому, что это их профессия, а потому что их притянет могучий магнит — жажда творчества. А появится свой театр, должен появиться и драматург. Вот этот ваш друг, Петров, где он?

Женя ответила. Тамара положила руки на спинку кресла, как бы желая показать, что и она здесь не чужая, если разговор зашел о Грише.

— Пьеса у него хорошая, хотя и написана плохо. Наш театр не сумел поработать с автором. Вернее, автор не почувствовал театра. Ведь всегда сначала появляется театр, а уже потом драматург. Театр воодушевляет писателя, он будит его мысль, он подсказывает ему незаметно, как во сне, то, что бродит в сердце театра. Если есть такая связь между сердцем автора и сердцем театра, то появляется настоящая драматургия.

Так было у Чехова. Если бы не появился МХАТ, не было бы Чехова-драматурга. И Горький писал для театра, и Островский. Это так же верно, как то, что без книгопечатания не может быть литературы. У вас будет свой театр, будет и свой драматург. Мы, когда начинали создавать трам, совсем не думали о профессиональном театре. Мы просто не могли жить без театра. Нам без него не хватало какой-то составной части воздуха, необходимой для дыхания. Нам казалось, что без театра не может быть полного счастья. Впрочем, я так думаю и сейчас… Без высокого, настоящего искусства никогда не будет счастья.

Возвращаясь из театра, Женя спросила:

— Ну, теперь ты поняла, зачем Гриша уехал на Бумстрой?

Тамара тихо ответила:

— Не знаю. Кажется, понимаю. Не все.

МАРИНА ДОМА

Так и не узнали тогда, кто именно из шоферов придумал, будто в тайге вокруг диспетчерской бродит росомаха. Никто ее не видел, но все, особенно девушки-диспетчеры, долго не отваживались по ночам выходить из будки.

Почему это припомнилось в душный вечер, какие иногда вдруг наступают в августе, Марина и сама не знала. Тогда была тайга, военная зима, тяжелый труд, опаленные морозом лица, четыреста граммов хлеба, похожего на кашу, и каша, похожая на суп. Суп вообще уже ни на что не походил.