Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
На «Свободе» мне тоже приходилось нелегко: эмигранты всех правых направлений (левых в русской эмиграции не было даже по самоидентификации!) негодовали по поводу моих передач и всячески пытались склонить американское начальство к тому, чтобы их запретить, но американцы не поддавались. Они не разделяли идейную направленность моих передач, однако терпели их во имя плюрализма.
Р.Р.S. Я часто говорил о «швейковском» юморе чехословаков, об их веселости. Недавно, перечитывая «Иосифа и его братьев» Томаса Манна, я обратил внимание на слова Иосифа перед встречей с братьями в Египте: «И внести в это нужно как можно больше праздничного озорства и веселья. Веселье, друг, и лукавая шутка — это самое лучшее из всего, что дал нам Бог, и самый лучший ответ на запутанные вопросы, задаваемые жизнью... Только в веселье человеческий дух может подняться над ними, чтобы душевно шутя над неразрешимым, вызвать улыбку, пожалуй, у самого Бога, у этой величавой неразрешимости».
Лукавая шутка — это и есть суть того, что я называю «швейкованием».
На конгрессах движения «Третий путь» (в Западной Германии) установилась традиция: каждой национальной группе проводить вечеринку, приглашая на нее всех участников конгресса. Я бывал на вечеринках немцев, французов, голландцев и других групп, но самые веселые и озорные вечеринки были у чехословаков, и собирали они самое большое количество гостей.
После освобождения Чехословакии от «освободителей», т. е. после падения там в 89-м году просоветского режима, я несколько раз бывал в Чехии, в Праге. Знакомые, милые лица на улицах, и среди них — новые лица: агрессивные девочки-проститутки, всяческие уличные умельцы, зарабатывающие себе гроши на прожитье, безработные, западная реклама, супермаркеты, рестораны — все как полагается, и — ощущение провинциальности, обочины, сумеречный свет на всем.
В 68-м году народ Чехословакии засиял звездой первой величины и мог стать героем мировой истории. Это не шутка — проложить путь в новую эру.
Но Россия погасила звезду Чехословакии, как позже и звезду Польши. И, видимо, точнее подходит для нашей страны не образ «черной горы», а образ «черной дыры», как называются массы сверхплотной материи в космосе, обладающие таким сильным гравитационным полем, что они притягивают, не выпускают, поглощают свет и потому представляются наблюдателям как черные дыры. Цветаева в 38-м году еще ничего не могла знать об этом феномене. Однако ее интуиция поэта, ее видение мира точно выделило главную функцию тогдашней, тоталитарной Германии: «О черная гора, затмившая весь свет!».
В заключение этой главы хочу предложить читателю сокращенный текст из доклада Ота Шика, сделанного им во Франкфурте-на-Майне в 1970 году перед эмигрантами-соотечественниками,[15] чтобы читатель мог получить представление об идеях и духе Пражской весны из первых рук.
Доклад Ота Шика
«Дорогие друзья! Это — мой первый доклад в чешской среде после того, как я оставил родину. К сожалению, я не могу вам сказать того, что вас — и меня тоже — больше всего интересует, а именно: когда и как изменится обстановка у нас на родине...
Вскоре после революции многие из нас осознали, что мы во время войны, концентрационных лагерей и задолго до этого желали совсем не того, что было осуществлено на практике...
Думаю, что в коммунистическую партию пришло немало людей с искренним желанием служить социализму. В особенности, по-моему, такой была коммунистическая молодежь до войны. Сегодня мы хорошо видим, что тогда у нас были упрощенные представления: мы считали, что достаточно лишь упразднить буржуазную власть, капиталистическую собственность, ввести планирование, как сразу воцарится порядок и все станет лучше, чем было раньше.
После ХХ съезда КПСС передо мной возник вопрос: выходить из партии или попробовать что-то изменить?
Нас было мало: группка людей в Высшей партийной школе. Интересно, что именно так мы себе и сказали: если дело в этом, то нам следует попытаться исправить наши собственные ошибки, вернее, изменить присущие системе качества. Мы способствовали их внедрению, мы и попробуем их исправить. С 1956 года мы начали работать в этом направлении. Сегодня я сделал бы то же самое. Я полагаю, что такое решение — более принципиально и серьезно, чем просто выйти из партии. В то время я был еще мало кому известным молодым человеком, и для меня было бы куда проще со всем этим разделаться. Но, как видите, мы стали подготавливать изменения, готовили их около десяти лет, и нам это почти удалось.
Примерно в 1957 году я начал теоретически разрабатывать иную модель социалистического общества. Я и сегодня подтверждаю, что остался социалистом. Однако при этом я делаю принципиальное различие между социализмом и коммунизмом. Для меня понятие «коммунизм» просто тождественно известной нам практике и теории, и внутренне я давно уже порвал с такими основными принципами коммунистического общества, как диктатура пролетариата, ведущая роль одной партии, государственная собственность, централизованное директивное планирование и т. д. Это — основные столпы коммунистической системы, и я принципиально их отвергаю.
Мы пытались добиться изменений путем реформ, которые должны были завершиться упразднением перечисленных принципов. Это я хотел бы особенно подчеркнуть. Однако не думаю, что все это должно означать отход от социализма.
Я и сегодня не изменил своей критической точки зрения на западное капиталистическое общество. Наоборот, во время пребывания за границей некоторые мои критические взгляды лишь углубились и укрепились. И этого я никогда не скрываю. Я читаю лекции в двух швейцарских университетах, читаю их по всему миру, главным образом в университетской (студенческой) или «деловой» среде, везде выражаю открыто свое критическое отношение к коммунистической системе, но это вовсе не означает, что я перешел на позиции нынешнего капиталистического общества. Напротив, гораздо больше, чем раньше, я убежден, что на Западе развитие приведет к созданию определенной модели социалистического общества, которое, однако, будет иметь совсем иной характер, чем в теперешних так называемых социалистических странах.
Модель управления
Значит ли это, что мы предполагали совсем расстаться с планированием? Нет, мы с ним расстаться не хотели, так как не были такими наивными «товарными» идеалистами-экономистами, какими нас беспрерывно изображают на Западе. Все это пустая демагогия. Мы ведь все-таки знали, что сегодня ни одна западная страна не имеет абсолютно свободного товарного хозяйства, что везде существуют элементы планирования...
Но мы знали, что и этого еще мало. Мы стремились к такому планированию, которое не только обеспечивало бы равномерный и относительно постоянный рост хозяйства, но и развитие хозяйства в направлении, отвечающем интересам большинства народа. А без государственного вмешательства, при стихийном развитии торговли, этого добиться нельзя. Без государственного вмешательства, даже при существующем уровне государственного регулирования, производители, особенно монопольные предприятия (концерны), сегодня еще достаточно сильны и независимы. Они, я бы сказал, дирижируют производством и насилуют государственное экономическое развитие в угоду своим узким монопольным интересам. Поэтому должен существовать какой-то более компетентный общественный орган, который смог бы, вопреки узким интересам производителя, добиваться удовлетворения широких общественных интересов. Иначе говоря, мы хотели прийти к так называемому макроэкономическому планированию, которое, с одной стороны, не ставило бы предприятиям никаких связывающих целей, но с другой — должно было бы служить основой экономической политики власти. Планы же, и мы подчеркивали это, должны были носить демократический характер. Это значит, что во всех комиссиях, от низовых до самых высших инстанций, до парламента, всегда, грубо говоря, должны быть две «палаты», представляющие интересы производителей и непроизводителей. Непроизводители — это люди, представляющие иные, не чисто производственные, а скорее гуманистические интересы общества. Они могли бы, например, поднимать проблемы улучшения школьного образования, социального обеспечения, медицинского обслуживания, сокращения рабочего времени, вопросы урбанизма, охраны природы и т. п., иначе говоря, интересы производителей должны были бы постоянно уравновешиваться интересами непроизводителей. При таком демократическом способе планирования, что мы опять-таки подчеркивали, должен был бы разрабатываться не один, а два-три варианта плана, чтобы высшие демократические органы имели возможность выбора одного из вариантов или компромисса между двумя вариантами. В этом — радикальное отличие от прежнего планирования, при котором план составляло плановое учреждение, а выбора вообще никакого не было.
