Бернар Клавель - В чужом доме
— Ваш свояк умер неожиданно, — сказал господин Петьо. — А какой крепкий был человек. Сколько ему исполнилось?
— Между нами разница в четыре года. Я призыва девяносто третьего, а он девяносто седьмого. Так что ему исполнился шестьдесят один год.
— Немного.
— Славный был человек, — вставил мастер.
— Здесь все его очень любили, — подхватил господин Петьо. — Он был весельчак, умел пошутить.
— Надо сказать, что для такого человека, как он, крепкого, но нервного, который и минуты не сидел на месте, это хорошая смерть, — заявил отец Жюльена. — Уж лучше помереть сразу, чем годами лежать прикованным к постели и влачить жалкое существование.
Все согласились с ним. Жюльен думал о доме дяди Пьера, о тетушке Эжени, о Диане, о реке Ду, которая медленно катит свои воды мимо большой липы. «Хорошая смерть… Хорошая смерть». Слова эти звучали у него в голове.
Освободив печь, хозяин положил лопату и обернулся.
— Найдется у вас свободная минутка, чтоб выпить со мною стаканчик? — спросил отец.
— Именно это я и хотел вам предложить, — со смехом ответил господин Петьо.
— Может, и мастер пойдет с нами?
— Разумеется, — сказал хозяин.
— Только ненадолго, — отозвался Андре. — Вы ступайте, я вас догоню.
Хозяин вышел в сопровождении отца Жюльена.
— А твой отец, видать, славный, — сказал мастер.
— Если бы здесь был Дени, — вмешался Виктор, — он сказал бы, что господин Дюбуа совсем не похож на хозяйчика.
Мастер кончил украшать торт, выдавил остаток сливочного крема из воронки в миску, ополоснул руки в баке для мытья посуды и быстро вышел из цеха. Отсутствовал он всего несколько минут. А возвратившись, объявил:
— Нынче утром мы хозяина больше не увидим. Он теперь толкует о войне четырнадцатого года с отцом Жюльена и владельцем кафе.
Через минуту госпожа Петьо позвала Жюльена:
— Пойдите сюда, голубчик. Тут ваша матушка. Мать ожидала в столовой. Она была в черном. Старомодная шляпа закрывала часть лба и уши.
— Госпожа Петьо тебя отпускает, — сказала она. — Я хочу купить тебе костюм. Ты из всего вырос.
— Да, он и впрямь сильно вырос. Не знаю, в чем дело, может быть, сытная еда, но со всеми нашими учениками происходит одно и то же: когда они возвращаются к себе, родители их не узнают — до такой степени мальчики поправляются и мужают.
Выйдя из дому, Жюльен с матерью направился в центр города. Некоторое время они молчали, потом мать спросила:
— Ты видел дядю Пьера?
— Я там был. И видел тетю Эжени… Но в спальню к дяде зайти не решился.
Мать замедлила шаг и посмотрела на него.
— Почему? Не надо бояться покойников.
Жюльен пожал плечами.
— Не знаю… — пробормотал он.
— Надо было проститься с дядей Пьером. Ведь ты очень его любил. Он был чудесный человек. И всегда тебя баловал.
— Все это так, только не знаю… Я не мог.
— Надо было это сделать ради тети Эжени. Она, верно, сильно огорчилась.
— Нет. Она сказала, что я прав — лучше, если я сохраню его в памяти живым.
Он говорил тихо, подбирая слова.
Они вошли в магазин одежды. Жюльен примерил несколько курток, потом одни брюки, другие. Мать обсуждала качество ткани, внимательно разглядывала ее, щупала своими жесткими негнущимися пальцами. Иногда она подходила к самой двери и, стоя на пороге, разглядывала расцветку ткани на свету, потом возвращалась и просила показать что-нибудь еще. Приказчик был очень высокого роста, и всякий раз, когда он говорил, мать, которой мешала шляпа, приподнимала голову и поворачивалась в его сторону.
В конце концов она остановилась на синем костюме в белую полоску.
Купила также белую сорочку и синий галстук. Приказчик сложил все это в большую картонную коробку, и мать направилась к кассе.
— Вы должны мне сколько-нибудь уступить, — сказала она.
Кассир произвел подсчет и сбросил два франка. Жюльен и мать вышли из магазина.
— Терпения у них хватает, — заметил мальчик.
— Это их обязанность. Если б деньги доставались нам легче, я бы столько не торговалась, можешь не сомневаться.
Они шли теперь по Безансонской улице.
— А башмаки? — спросила мать. — Они еще впору?
— Сандалии пока хороши. А вся остальная обувь жмет.
— Гогда надо купить и башмаки. Пойдем.
Они двинулись к площади Насьональ. Дойдя до церкви, мать внезапно остановилась и посмотрела на Жюльена.
— Я очень расстроена, — пожаловалась она.
Он подумал, что она говорит о смерти дяди Пьера.
— Еще бы! — сказал он. — Я тоже.
Она опустила голову, потом вновь посмотрела на сына.
— Мы так редко видимся, — промолвила она. — А в письмах не обо всем напишешь. Хочу воспользоваться тем, что я здесь, и поговорить с тобою. Знаешь, ты сильно огорчил меня.
Жюльен нахмурился. Мать колебалась. Мимо шли люди. Она некоторое время провожала их глазами, потом снова заговорила:
— Когда ты приезжал в Лон, то ходил к брату. Его, помнится, не было, и ты видел Мишлину?
— Да. Ну и что?
— Так вот, дня через два после этого мы оказались с ней с глазу на глаз. Пора тебе знать, что есть вещи, о которых матери слышать не очень-то приятно.
— Не понимаю, — буркнул Жюльен.
Она вздохнула.
— Ты не слишком рассудителен, сынок. Словом, ты отлично знаешь, что… что… — Она умолкла, немного подумала, потом прибавила: — Ты отлично знаешь, Мишлина меня недолюбливает. И она была очень рада мне досадить. Когда мы встретились, она спросила: «Ну как, есть вести от вашего коммуниста?» Неужели ты думаешь, мне приятно выслушивать такие слова?
— Но… Но я никогда ей ничего такого не говорил…
— Разве ты не рассказывал ей о профсоюзе, о конфедерации труда и уж не знаю о чем еще?
Жюльен покачал головой.
— Неужели ты думаешь, что умно поступил? — настаивала мать.
— Не думаю, что я поступил неправильно. К тому же она как будто одобряла меня.
— Ох, сынок, да она что хочешь скажет, только бы развязать тебе язык!
— А потом, все это ее не касается.
Мать помолчала. Лицо ее приняло горестное выражение.
— Ну, а мне? — спросила она. — Почему ты мне ничего не сказал?
— Просто в голову не пришло.
— Не хитри. Ты ничего не сказал потому, что великолепно понимал: меня это не обрадует. Зачем ты дал себя уговорить?
— Никто меня не уговаривал.
— Не самому же тебе пришла в голову мысль записаться в члены конфедерации? Разве до приезда в Доль ты когда-нибудь слышал о ней?
— Не знаю… Созвали собрание, все пошли туда.
У матери был смущенный вид.
— Надо выйти из этого профсоюза, — сказал она. — Не хочу, чтобы ты оказался в руках всяких проходимцев.
— Они вовсе не проходимцы, мама.
— Ты их не знаешь.
Жюльен поколебался и посмотрел на мать: в глазах ее застыла мольба.
— Это ты их не знаешь, мама, — прошептал он.
— Ох, сынок, если только отец узнает!..
— Надеюсь, ты ему не сказала?
— И ты еще спрашиваешь, дрянной мальчишка! Я взяла слово с Мишлины, что она тоже ничего ему не скажет. Не думаю, что она посмеет… Она мне обещала.
Перед мысленным взором Жюльена возникла маленькая контора и Мишлина, сидящая в кресле. Он сжал кулаки.
— Не то что я ей очень верю, — продолжала мать, — но думаю, она не посмеет. В свою очередь, я обещала ей хорошенько пробрать тебя. Объяснить, что представляют собой эти люди.
Она остановилась. На лице ее появилось напряженное выражение: она размышляла. Длинные морщины протянулись от глаз к впалым щекам, другие морщинки обозначились в углах рта.
— Не делай глупостей, милый. Не надо. Я так беспокоюсь о тебе.
Жюльен покачал головой.
— Я-то хорошо знала, что ты еще слишком мал, что тебе рано уезжать из дому.
Мать произнесла эти слова очень медленно, тихим, дрожащим голосом. Потом прибавила со вздохом:
— Ох, сынок, сынок… Совсем-то ты еще не разбираешься в людях.
Они двинулись дальше. Несколько раз мать повторяла, что он должен остерегаться; потом, после долгой паузы, снова сказала:
— Теперь ты уже достаточно взрослый, можешь понять. Ты ведь знаешь, Поль мне не родной сын. Он меня недолюбливает, но особенно надо остерегаться Мишлины.
Она прошла несколько шагов в молчании, остановилась возле витрины обувного магазина, с минуту смотрела на нее, потом прошептала:
— Как подумаешь, до чего все бренно на земле, невольно спрашиваешь себя, что за радость людям быть такими злыми?
Взявшись за дверную ручку, она обернулась и спросила:
— Носки-то у тебя хоть чистые?
— Да, я надел их только сегодня, — сказал Жюльен.
Они вошли в магазин.
45
Жюльен и его родители приехали после полудня. В просторной кухне собралось уже много народу; тетушка Эжени сидела рядом с сыном и какими-то родственниками, которых Жюльен не знал. Все негромко разговаривали между собой. Одни входили в спальню к дяде Пьеру, другие выходили оттуда. Женщины плакали, мужчины только уныло и беспомощно пожимали плечами. Мать взяла Жюльена за руку и повела за собой в спальню.
