Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года

Мы забрели в какую-то гостиницу недалеко от пристани. Похоже, постояльцев было много, так как царили суматоха и гомон. После того как паренёк проводил нас до нашей комнаты, Юнсу, нахмурившись, проворчал:

— Что это так шумно?!

Паренёк с виноватой улыбкой ответил:

— Цирковая труппа остановилась. Однако только на эту ночь, завтра утром они собираются на остров, так что станет потише. А вы надолго?

— Ну, пока не знаем, сегодня переночуем, а там видно будет… — неопределённо ответил я. Юнсу тоже вслед за мной лишь кивнул головой. Парнишка сходил за регистрационными карточками приезжих и подождал, пока мы их заполним. Самым трудным пунктом оказался «род занятий». Я назвался студентом, а Юнсу, склонив голову набок, что-то написал, после чего повалился на пол и, схватившись за живот, принялся хохотать как сумасшедший. Я заглянул в его листок. В строке «род занятий» Юнсу старательно вывел «поэт». Поэт. Поэт, который не может выжать ни строчки, поэт, что ждал только осени, но вот и она уже позади, а он, забыв обо всём на свете, отправился на острова. Я тоже расхохотался. И в один момент начисто рассеялось моё раздражение по отношению к Юнсу, которое накопилось в душе. Мой милый поэт!

Паренёк, не понимая причины нашего смеха, заискивающе хихикнул вслед за нами и, забрав регистрационные листки, уже собрался было выходить, как Юнсу вдруг подскочил, будто ему пришла в голову какая-то мысль, и спросил:

— Послушай, а на какой остров отправляется труппа?

— Говорят, что поедут на Комундо, — ответил парень и добавил. — Вообще-то цирк на островах не выступает, но в этом году решили, видно, попробовать, что из этого получится…

Юноша вышел, а Юнсу, хлопнув меня по плечу, предложил:

— Слушай, а давай и мы вместе с цирком поедем! Это будет презабавно!

Мы опять позвали паренька и расспросили у него, где находится остров и когда отплытие. Он сказал, что надо сесть на корабль и плыть на юг что-то около восьми часов. Отправление назначено на девять утра. Посмеиваясь, он прибавил, что если нужно, то завтра он проводит нас.

Я сходил в туалет, а когда возвращался, приметил мужчину, похоже, одного из циркачей, сидящего с отстранённым видом на краю мару[76]. В тусклом свете лампочки этот небольшого роста мужчина лет за сорок выглядел ужасно одиноко. Особенно бросались в глаза его синеватые щёки со следами от бритвенных порезов. Я чуть ли не просверлил его взглядом, но он продолжал сидеть, уставившись в землю, будто не замечая меня. Когда я вернулся в комнату, Юнсу не было. Я укутал ноги в одеяло и сел, прислонившись к стене, пытаясь подражать настроению того мужчины, которого только что увидел, но в это время вошёл Юнсу, держа в руках большую бутылку соджу и поджаренного кальмара. Я, нахмурившись, глянул на него, словно бы спрашивая, зачем он это притащил, а он, как будто оправдываясь, проговорил:

— Ну, так у нас с тобой разные цели путешествия…

При этом он захихикал, но почти сразу же умолк. Мне стало стыдно. Я вылез из под одеяла, потянулся и, подсев к нему, сказал:

— И я с тобой.

Тут я вдруг вспомнил про одинокого мужчину и, попросив Юнсу подождать, вышел наружу. Незнакомец по-прежнему продолжал сидеть на том же самом месте. Я потихоньку приблизился к нему и сказал:

— Простите, может, не откажетесь от рюмочки за компанию?

Он поднял на меня глаза и снова опустил голову. Я, сконфузившись, собрался уже было пойти обратно, но тут он молча встал и последовал за мной. Мужчина, принимая от нас наполненные рюмки, скупо отвечал на наши вопросы, не заговаривая первым. Хотя застолье наше было весьма унылым, на душе у меня было очень хорошо. Человека этого звали Ли, и, как я и предполагал, он оказался одним из членов цирковой труппы.

— И сколько же лет вы проработали в цирке?

— Без малого тридцать.

Надо же — тридцать лет! Впечатляющий срок, можно только позавидовать!

— Вы, должно быть, с раннего детства на арене?

— Это точно, совсем пацаном начинал. Ещё с тех пор, когда мы жили в Маньчжурии.

Юнсу снова сходил за бутылкой. Чем больше мы пили, тем лицо нашего собеседника становилось бордовее. Я тоже порядочно опьянел от четырёх рюмок и с любопытством малого ребёнка только и делал, что спрашивал его то об одном, то о другом.

От него мы узнали, что нынешнее выступление циркачей на острове будет последним: из-за трудностей цирк собирались распустить. Опустошая рюмку, он признался, что за тридцать лет работы в цирке несколько раз переживал распад труппы, но в этот раз на душе было особенно скверно.

— Старый я стал, так что в цирке уже работать не придётся. Мне бы найти какую-нибудь вдовушку да хозяйство завести, но для этого же средства нужны.

Поглаживая сизый подбородок, он словно через силу улыбнулся — впервые за всё это время:

— Конечно, для других это, может, и пустяк… а всё же, как подумаешь, что полжизни на это дело отдал, так тоскливо становится… Совсем немного — и всему конец, а я всё ещё не знаю, что мне делать, как быть…

Он просидел с нами до самой ночи, опустошая рюмку за рюмкой тридцатиградусной соджу, и напоследок проговорил:

— Ну, раз говорите, что составите нам завтра компанию, то я пойду уже.

Пошатываясь, из стороны в сторону, он вышел наружу. Вскоре со стороны мару послышалось, как его полощет. В то же время раздались голоса женщин, которые, видно, куда-то ходили и только что вернулись:

— Ой, это же заму по репетициям плохо стало…

— Надо же, видно, перебрал.

— Может, что-то случилось. Он ведь обычно спиртным не увлекается.

Затем послышались шаги, спешащие к находившемуся не в лучшем состоянии Ли. Мы с Юнсу некоторое время переглядывались друг с другом с округлившимися от удивления глазами.

Самое удивительное же произошло тогда, когда мы уже собирались ложиться. Зашёл прислуживающий нам паренёк и заискивающим голосом предложил:

— Девушки не нужны? Очень даже привлекательные!

Выпитое ударило в голову Юнсу, и он с шутливой улыбкой на покрасневшем лице заявил:

— Если окажутся не красавицами, то от тебя рожки да ножки останутся!

На что парень ухмыльнулся и самоуверенно возразил:

— На что поспорим? — И всё тем же вкрадчивым голосом продолжил. — Это девушки из цирка, я вам самых-самых приведу.

Юнсу ошарашено спросил:

— А что, циркачки тоже продаются?

В свою очередь удивившись нашему неведению, юноша ответил:

— Разве ж одним цирком заработаешь? Ну что, привести?

Я возмущённо посмотрел на Юнсу, мол, чего это ты, и собрался уже было остановить направившегося к выходу парня, когда Юнсу удержал меня:

— Погоди! Давай хоть посмотрим…

И указал юноше глазами на дверь, дав понять, чтоб тот скорее приводил девушек.

Я с головой накрылся одеялом, решив, пусть делает, что хочет. Вскоре стало слышно, как открылась дверь — судя по всему, пришли девушки. Юнсу, срывая с меня одеяло, велел вставать, мол, хватит уже тебе прикидываться, так что мне ничего не оставалось, как нехотя подняться и присоединиться к компании. Девушки на удивление выглядели очень юно — лет так на восемнадцать-девятнадцать. Обе были весьма худощавы, и хотя это было не совсем то, о чём говорил парень, были довольно милы. Юнсу довольно ухмыльнулся в сторону приветливо улыбающихся девушек, потом все встали и застелили всю комнату одеялом. Ту ночь мы провели за игрой в хватху — карты купил по нашей просьбе прислужник. И хотя девушки устали и хотели спать, Юнсу, подбадривая их, вынудил играть до рассвета.

В ту ночь где-то около четырёх часов утра я не смог перебороть сонливость и, повалившись, как был, поверх одеяла, уснул, преисполнившись доверием к Юнсу и уважением к девушкам. Утром я узнал, что Юнсу сполна заплатил девушкам за ночь и отправил их спать.

Следующий день был тёплым и тихим, как ранней осенью. Мы с Юнсу проспали, поэтому, даже толком не умывшись, в сопровождении парнишки из гостиницы поспешили к пристани и поднялись на корабль. Цирковая труппа уже была на месте. Перед самым отплытием мы узнали, что часть коллектива уже распущена и не поедет на остров, а останется в Ёсу в поисках нового заработка. Когда раздался гудок парохода, члены цирковой труппы — все без разбора, бросились друг друга обнимать, разразившись рыданиями. Были здесь и мечущиеся с жалобными сетованиями женщины, и молчаливые мужчины с мокрыми от слёз глазами. Вчерашний наш знакомец Ли с синеватыми порезами от бритвы на щеке тоже держал за руку тощего и очень высокого мужчину: они оба трясли головами, из их глаз текли слёзы. Мы же с Юнсу сидели в носовой части корабля, наблюдая за этой сценой и не переставая улыбаться. Один из матросов поторопил провожающих, чтобы те поскорее сошли с палубы, те толпой спустились на причал и снова, уже в последний раз, с рыданиями стали прощаться. На фоне зимнего моря это расставание выглядело, как прощание каких-то чужеземцев; так необычно было наблюдать за всем этим.