Генри Миллер - Нексус
15
Все шло как по маслу. Жизнь была не хуже, чем в первые дни в нашем японском любовном гнездышке. Если я выходил на прогулку, то даже засохшие деревья вдохновляли меня; если навещал Реба в его магазине, то возвращался домой, полный новых идей, а также рубашек, галстуков, перчаток и носовых платков. При встречах с квартирной хозяйкой мне не приходилось теперь волноваться из-за задержанной квартплаты. Деньги текли к нам рекой, и, захоти мы получить кредит, отказа бы не последовало. Даже еврейские праздники проходили теперь не без приятности, мы отмечали их то в одном, то в другом доме. Стояла поздняя осень, но в этот раз я не переживал ее так тяжело, как обычно. Для полного счастья мне не хватало разве что велосипеда.
Я взял еще несколько уроков вождения и теперь мог сдать экзамен на права в любое время. Получив права, я смогу возить Мону на прогулки, как советовал Реб. За это время я успел познакомиться с неграми-квартиросъемщиками. Как и обещал Реб, все они оказались прекрасными людьми. В день сбора квартплаты мы всегда возвращались домой под хмельком и в приятном возбуждении. Один из жильцов, работник таможни, разрешил мне пользоваться его библиотекой — уникальным собранием эротической литературы. Все книги он выкрал на службе в порту. Столько непристойных книг, столько похабных фотографий я не видел за всю свою жизнь. Сколько же подобных запретных плодов таит Библиотека Ватикана, постоянно изымающая подобные изделия, подумал я.
Иногда мы ходили в театр, обычно на переводные пьесы — Георга Кайзера, Эрнста Толлера, Ведекинда, Верфеля, Зудермана, Чехова, Андреева… Заставил говорить о себе ирландский театр. Ирландцы привезли к нам «Юнону и павлина» и «Плуг и звезды». Шон О'Кейси — великий драматург. После Ибсена такого не было.
Солнечные дни я проводил в парке «Форт-Грин» за книгами — «Праздные дни в Патагонии», «Бедро, Брюшко и Челюсть» или «Трагическое ощущение жизни людей и народов» (Унамуно). Если хотелось послушать пластинку, которой у нас не было, я мог позаимствовать ее из фонотеки Реба или квартирной хозяйки. Когда все надоедало, мы с Моной играли в шахматы. Она не была сильным игроком, но и я тоже не блистал. Еще занятнее было разбирать партии из шахматных пособий, особенно полюбился мне учебник Пола Морфи. Или читать книги об эволюции шахматной игры или об интересе, проявляемом к ней где-нибудь в Исландии или Малайе.
Даже мысль о предстоящем визите к родным на праздник Благодарения не угнетала меня. Ведь теперь я имел полное право сказать им, что получил заказ на книгу, и это только наполовину было бы ложью. И мне за нее заплатят. Это им понравится! Теперь в моей душе зарождались только добрые мысли. Все то хорошее, что случилось со мной прежде, поднялось на поверхность. Хотелось сесть за стол и написать благодарственные письма такому-то и такой-то за то добро, что они мне сделали. А почему бы и нет? Хотелось выразить свою признательность также и некоторым местам, подарившим мне блаженные минуты. Я настолько впал в слабоумие, что специально поехал в «Мэдисон-Сквер-Гарден» и принес слова благодарности стенам, за которыми пережил восхитительные мгновения в прошлом, где видел игры «Баффало Буллс» [85], а также борца Джима Лондоса, «маленького Геракла», швырнувшего через голову гиганта поляка, шестидневные соревнования велосипедистов и другие невероятные подвиги мужества, при которых мне посчастливилось присутствовать.
Неудивительно, что, пребывая в таком радужном настроении — душа нараспашку, — я, встречаясь с миссис Сколски, подолгу говорил с ней, а она только восхищенно взирала на меня огромными круглыми глазами. Я мог простоять с ней полчаса или даже три четверти часа, выплеснув на нее за это время множество названий книг, заморских улиц, домашних голубей, буксиров, рассказать свои сны и много чего другого; я выбалтывал все, что приходило мне в голову, за словом в карман не лез, и все потому, что был счастлив, раскован, беззаботен и абсолютно здоров. Я всегда вел себя безукоризненно, хотя знал — и она знала, — что на самом деле должен привлечь ее к себе, расцеловать, приласкать, заставить почувствовать себя женщиной, а не квартирной хозяйкой. «Да», — говорили ее груди. «Да», — мягкий, теплый живот. «Да». Всегда да. И скажи я ей: «А ну-ка подними юбку и покажи, что у тебя там есть», — не сомневаюсь, она послушалась бы меня. Но у меня хватало ума не делать таких глупостей. Меня устраивало мое положение — вежливого, разговорчивого, весьма необычного (для гоя) жильца. И даже выйди она ко мне абсолютно голой, с блюдом картофеля под густым соусом, я и тогда бы пальцем ее не тронул.
Нет, я был слишком доволен судьбой, чтобы думать о случайных связях. Как я уже говорил, единственное, чего мне не хватало для полного счастья, был велосипед. Автомобиль Реба, который он усиленно мне навязывал, не мог его заменить. Сейчас я остался бы равнодушен даже к лимузину с шофером, предоставленному в полное мое распоряжение. Даже поездка в Европу не занимала меня теперь. На какое-то время Европа ушла в тень. Меня не тянуло туда. Приятно говорить о ней, мечтать, изумляться, и не больше. Мне было хорошо и здесь. Сидеть за работой, выдавать каждый день по нескольку страниц, читать любимые книги, слушать хорошую музыку, гулять, ходить на концерты, захочется — выкурить сигару — что еще нужно? Ушла в прошлое грызня из-за Стаси, не нужно больше шпионить и вынюхивать, просиживать ночи в томительном ожидании. Все шло как надо. И Мона была — что надо. Я надеялся, что скоро услышу рассказы о детстве — этом таинственном времени в ее жизни, которое разделяло нас. Как радостно видеть ее, возвращавшуюся домой с полными сумками, раскрасневшуюся, с блестящими от возбуждения глазами! Меня уже не волновало, где и как она провела день. Она была счастлива, я был счастлив. Даже птицы и те были счастливы. Они пели в саду целый день, а когда наступал вечер, указывали на нас клювиками и на своем птичьем языке говорили друг другу: «Давай споем для них перед сном!»
Наконец наступил день, когда мне предстояло покатать Мону по городу. Реб считал, что я достаточно овладел мастерством автомобилиста и могу ездить один. Но одно дело сдать экзамен по вождению и совсем другое — взять на себя ответственность за жизнь жены. Выезжая из гаража, я дрожал как осиновый лист. Чертова колымага была такой громадной и неуклюжей! И очень мощной! Меня бросало в пот, я боялся, как бы она не рванула вперед. Проехав несколько миль, я каждый раз останавливался, где возможно, чтобы успокоиться, и потом заводил снова. Я старался выбирать тихие улочки, но все они как назло выводили меня на шоссе. Через двадцать миль я был весь мокрый. Во мне теплилась надежда доехать до Блю-Пойнта, где я мальчишкой проводил летние каникулы, но это так и осталось недосягаемой мечтой. Возможно, и к лучшему! Позднее я побывал там, и у меня чуть сердце не разорвалось — так там все изменилось.
Пристроившись у обочины и глядя на идиотов, проносившихся мимо, я поклялся, что никогда больше не сяду за руль. Мона наслаждалась моим позором.
— Автомобиль — это не твое, — сказала она.
Мне оставалось только согласиться.
— Я даже не знаю, что делать, если лопнет шина.
— И все же, что бы ты сделал в этом случае? — спросила Мона.
— Вылез из машины и пошел пешком.
— Похоже на тебя, — сказала она.
— Ничего не говори Ребу, — попросил я. — Он думает, что очень помог нам. Не хочется его огорчать.
— Мы идем к ним сегодня на ужин?
— Конечно.
— Только давай уйдем пораньше.
— Тебе хорошо говорить, — отозвался я.
На обратном пути машина забарахлила. К счастью, нам помог водитель грузовика. Затем я врезался в ветхий драндулет, но шофер перенес столкновение стоически. И наконец — опять гараж… Ну как загнать такую махину в узкий проход? Я уже наполовину въехал, но вдруг передумал, дал задний ход и чудом не задел автофургон. В конце концов я бросил автомобиль на обочине. Его задние колеса утопали в грязи.
— Да пошел ты к черту! — сказал я в сердцах автомобилю. — Выпутывайся сам как знаешь!
Нам оставалось пройти квартал-другой, не больше. По мере удаления от четырехколесного чудовища, я веселел. Как прекрасно ходить на двух ногах! Я благодарил Бога за то, что Он сделал меня олухом в механике, а возможно, и в других областях. Есть рубящие дрова и черпающие воду [86], а есть чародеи механического века. Я, например, человек эпохи роликовых коньков и велосипедов. Как все-таки здорово иметь крепкие руки и ноги, быть ловким, иметь хороший аппетит! На своих ногах я с легкостью пройду до Калифорнии и обратно. Если считать, что, путешествуя на транспорте, делаешь в среднем по семьдесят пять миль в час, то я могу продвигаться гораздо быстрее — в мечтах. Моргнуть не успеешь, а я уже побывал на Марсе, и без всякого прокола шин…
Мы первый раз ужинали у Эссенов. Прежде нам не приходилось встречаться с его женой, сыном и дочерью. Нас уже ждали, стол был накрыт, свечи зажжены, огонь весело полыхал в камине, а из кухни доносился восхитительный аромат.
