Фэнни Флэгг - Дейзи Фэй и чудеса

А вы знали, что есть медицинское судно специально для мужчин — утка?

Мы прибыли в ресторан «Алоха» часов в семь вечера. Он был декорирован под Гавайи, с гавайской музыкой и официантками в настоящих гавайских костюмах.

Тути заказала для вечеринки целого молочного поросенка, и мы пили разные забавные коктейли. Первый мне подали в кокосе. Потом я выпила еще один под названием «Май тай», потом еще один, «Скорпион».

Ели закуски, креветки и куриную печенку с беконом, и мне было весело, и вдруг мистер Сесил словно привидение увидел. Я сидела к двери спиной, и он сказал:

— Не оборачивайся.

Я спросила:

— Почему?

Он сказал:

— Не оборачивайся.

Потом Тути почти беззвучно сказала:

— Не оборачивайся.

Разумеется, я обернулась, а в дверях стоят Рэй Лейн и Энн. Он увидел меня в тот же миг, что я его. Я чуть под стол не полезла. Сижу я, значит, с четырьмя бумажными зонтиками от коктейлей в волосах, а на шее у меня шесть бумажных гирлянд. Он подошел, поздоровался и представил Энн всем присутствующим, включая меня. Я сказала:

— Здравствуйте.

Что я еще могла сказать?

Хелен, которая уже порядком накачалась, говорит:

— Присоединяйтесь.

Тути так двинула ей ногой под столом, что она пролила коктейль. Но парочка не присоединилась. Когда они ушли, мистер Сесил спросил, может, я хочу уйти домой? Я ответила — с какой стати, незачем портить всем праздник. Потом выпила еще три кокосовых коктейля. Молочного поросенка мы так и не съели. Бедняга умер зазря. Ну почему Рэй выбрал именно этот ресторан, их же в городе полно?

Потом отправились к Тути. Тут-то мне и пришла в голову идея, что мистер Сесил должен спрятать меня в шкафу. Я надела старое зимнее пальто Тути, не вынимая из него плечики, а мистер Сесил поднял меня и повесил в шкаф. Мне тогда казалось: вот будет умора, когда они найдут меня в шкафу, среди висящих пальто. Одного я не учла, что мистер Сесил был уже никакой и забыл, куда меня дел. Я провисела в этом шкафу больше часа, пока не отключилась.

На следующее утро, проснувшись и увидев перед носом лисью шубу Тути, я начала лягаться и вопить. Первой добежала до меня Долорес и открыла дверцу. Я спросила:

— Какого черта я делаю в шкафу?

Она сказала:

— Понятия не имею. В эту ночь никто не пошел домой. В жизни не видела сразу столько страдающих от похмелья людей. Эти фруктовые напитки смертельны.

Но я пропустила лучшую часть вечера, потому что Долорес так нализалась, что выдала всем, сколько ей лет, и мне теперь не говорят.

Мы сидели в квартире кто где, приложив к голове лед, часов до пяти. Тути пришлось позвонить в аптеку, чтобы нам принесли «Алказельтцер», аспирин, кока-колу и мороженое. В жизни больше такого не сделаю. Слава богу, была суббота. Добравшись домой, я провалялась в постели все воскресенье. Хорошо, что Джимми Сноу улетел опылять. Если бы он, по своему обыкновению, врубил телевизор на полную громкость, я бы не выжила. Не знаю, от чего мне хуже — от того, что Рэя увидела, или от того, что башка раскалывается.

Папе нужны были деньги. Я не могла позволить ему потерять бар. Он у всех пытался занять, я знаю, но никто не дал ему ни цента. Он бы не попросил у меня, если бы не отчаянное положение. Он знал, с каким трудом я накопила эту сумму.

Сначала я разозлилась и не хотела давать. Потом вспомнила, что он сделал ради меня, когда я была маленькой, как рисковал на всю жизнь загреметь в тюрьму, и не смогла ему отказать.

Я уверена, что он отдаст. К тому же я всегда могу попытать счастья на конкурсе в следующем году. Подумаешь, один год.

Джимми Сноу узнал, что я отдала папе все деньги, и пришел в в ярость!

— Как ты могла быть такой дурой?! — заорал он как ненормальный.

Ворвался к папе в комнату, выдернул его из постели, назвал дрянным сукиным сыном и колошматил, пока я не вбежала и не оторвала его.

Джимми ринулся в другую комнату. У него было 40 долларов, которые он все пытался мне всучить. Я не хотела брать, единственное, чего я хотела, — это чтобы он перестал вести себя как псих. Он спросил, почему я отдала папе деньги, зная, что он их просто пропьет? Я ответила, что какой бы он ни был, он все равно мне отец, и я ему должна.

— Ты ничего не должна этому гнилому сукину сыну, — сказал Джимми.

И не успела я подумать, как у меня вырвалось:

— Разве он не убил ради меня Клода Пистала?

Впервые с тех пор, как мне было одиннадцать, я нарушила слово и произнесла это имя. И тут же пожалела об этом.

Джимми посмотрел на меня очень странным взглядом и переспросил:

— Что?

Я сказала:

— Слушай, Джимми, давай обо всем этом забудем, ладно?

— Нет, постой-ка. Какой там «забудем»! Ты о чем вообще говоришь?

— Я знаю, кто убил Клода, так что давай не будем об этом, а?

— И кто, по-твоему, убил Клода?

— Ты, папа и Рэйетта. Ты сам мне сказал.

Он посмотрел на меня как на сумасшедшую и говорит:

— О господи. Неужто ты поверила в эту мою историю про Рэйетту?

— Конечно, поверила.

— Дейзи, ни я, ни папа никогда никого не убивали.

У него был такой вид, будто он сейчас заплачет.

— Как так, убивали! Я сама видела бумажные пакеты с пистолетами, которые вам дала Пичи Уигам.

— Какими пистолетами?

— Два пакета, которые вы взяли у Пичи в ту ночь, когда Клода убили. Я видела, как папа на следующий день принес пистолеты назад. Хватит притворяться.

— Дейзи, в тех пакетах были никакие не пистолеты. Там были две бутылки контрабандного виски, мы с твоим папой их купили, чтобы пойти к Рэйетте. Обратно он принес в этих пакетах пустые бутылки.

— Погоди. А как же тогда папа мог узнать, что Клод мертв, до того, как ему сказал об этом полицейский?

— Тем утром я ходил на взлетную полосу кое-что взять из самолета, нашел Клода, позвонил папе в дом Рэйетты и рассказал ему.

Я не верила своим ушам.

— Но ты говорил, что пули были из пистолета Рэйетты.

— Бог мой, Дейзи, я был в тот вечер полупьяный, и папа попросил меня рассказать тебе эту историю, чтобы ты не бесновалась по поводу Рэйетты и разрешила ему с ней встречаться. Я не думал, что ты поверишь.

— Я поверила.

Тогда он начал плакать и говорить, что он очень виноват, что эта глупая история была просто шуткой. Я чувствовала себя так, будто меня ударили под дых. Не желаю больше их обоих видеть.

Я живу в Христианской организации молодых женщин и питаюсь в кафетерии «Моррисон».

Вчера после работы, когда я вошла в холл, меня там ждал Джимми Сноу.

Он схватил меня за руку и сказал:

— Пошли-ка, мы идем домой.

Я спросила:

— Вы кто? — и прошествовала мимо.

— Ты пойдешь со мной домой, даже если мне придется тебя волоком тащить.

Я направилась к мисс Присим, она сидит на коммутаторе, и сообщила, что вон тот человек, похожий на альбиноса, абсолютно мне не знаком, так что не могли бы вы вызвать полицию. Джимми продолжал шуметь, и мисс Присим так разволновалась, что, набрав номер, сказала:

— Алло, это полиция, — и повесила трубку.

Наконец Джимми сказал:

— Ладно, не хотел тебя пугать, но у твоего отца сердечный приступ, скорее всего, он не выживет, так что нужно срочно ехать.

Мы выбежали и сели в грузовик. Джимми сказал, что папу оставили в баре, потому что он слишком плох, до больницы не дотянет.

Это была самая долгая за всю мою жизнь поездка.

В голове крутилось: не прощу себе, если не успею сказать папе, что люблю его. Мы затормозили у бара, и я кинулась внутрь, но там было темно, хоть глаз выколи. Я заорала:

— Папа, ты где?

И тут вдруг зажегся свет и почти двадцать человек закричали: «Сюрприз!» А папа стоит среди них как ни в чем не бывало. Я так обрадовалась, что он жив-здоров, и так перенервничала, что расплакалась.

Здесь были все. Мистер Сесил и Сесилетки, Тути, Хелен, Долорес, Пэрис Найтс и Дж. Р., профессор Тисли и его мама, и все они запели:

— Он — славный малый, и никто не станет это отрицать.[108]

На стене висел здоровенный плакат: «Даешь „Мисс Миссисипи“!» Меня усадили на стул, и мистер Сесил ушел за занавеску в заднюю комнату. Папа включил притащенный откуда-то прожектор, и мистер Сесил вернулся в красном жакете с блестками и галстуке-бабочке, с огромной книжищей, на которой было написано: «Дейзи Фэй Харпер», и сказал:

— Устраивайся поудобней, Дейзи Фэй Харпер, потому что ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ. — И все захлопали. — Ты помнишь этого человека? Ты не видела ее с тех пор, как тебе исполнилось двенадцать.

Из задней комнаты донесся женский голос:

— Дейзи, последний раз мы встречались в Шелл-Бич в 1953 году.

Я никак не могла сообразить, кто это. Тогда Дж. Р. поставил пластинку «Я стану гулять одна», и я поняла: это же Бетти Колдуэлл, девочка-калека, которую я исцелила. Она вошла и обняла меня, выглядит она цветущей.