Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр
— Я замужем.
— Он подождет. Пожалуйста. На одну чашку чая. Я очень прошу.
— Не могу. Не проси лучше. Я не поднимусь.
К тому же меня заливает, у меня цикл.
— Я не хочу… оставаться один.
— Позвони какой-нибудь знакомой девочке.
У тебя их много. До свиданья, Алеша. Я должна ехать, меня ждут.
Она перегибается через мои колени и открывает дверь. Я выхожу. Она разворачивается и уезжает. Я в полном недоумении.
Через час она звонит как ни в чем не бывало:
— Алешенька, не уезжай, останься на неделю, я тебя прошу. Я люблю тебя, я не могу без тебя.
И вдруг:
— Давай поженимся! Ты согласен? Давай возьмем и поженимся.
— Это не телефонный разговор.
— Все ясно, тебе это не надо, нечего выяснять. Ты единственный мужчина, которого я упрашиваю на себе жениться. Ненавижу тебя, я с тобой все закончила два дня назад. Не звони мне, не хочу с тобой разговаривать, имею я на это право?! Не желаю с тобой общаться!!
Она швыряет трубку. Я прихожу в себя после очередного ушата помоев. Поборов гордость, звоню ей, чтобы успокоить. К моему удивлению, все время включается автоответчик. Но муж ведь дома!.. Трубку никто не берет.
Около одиннадцати вечера возле киностудии я встречаю девочку из сигаровского училища, которая ходила тогда со мной в театр.
Секс глаза в глаза, как с актрисой. Следуя ее совету, я позвонил. Надо уравнивать фигуры на шахматной доске. Впрочем, девочка тоже будет актрисой. О, боги!
Я взбешен и не знаю, как выразить свою злость. Секс успокаивает и отвлекает. Но ненадолго. Всего на пять минут, потом я опять думаю о ней…
Я все никак не могу понять: почему она вдруг стала так бояться своего мужа?
К четырем часам я подъезжаю к воротам Имперского театра. Помощница Репина, представившись Татьяной Брильянтовой, проводит меня через многочисленные лестницы, коридоры, пока мы не останавливаемся перед темной инкрустированной дверью, на которой написано «Олег Репин».
— Он вас ждет, — с улыбкой говорит она. — И дал мне читать вашу книгу.
Я вежливо киваю, думая, что возможно в этом театре…
— Алексей Сирин, приветствую, — говорит, поднимаясь из кресла, главный режиссер.
Я озираюсь в громадном кабинете. Красивые застекленные шкафы заставлены всевозможными книгами и собраниями сочинений. Письменный стол, длинный стол для заседаний.
— Ты голодный?
— Да так, спасибо.
— Как себя мама чувствует?
— По-прежнему плохо.
— Давай спасай, вытаскивай ее из больницы. Передай привет от меня.
Я улыбаюсь и благодарю. Он любимый мамин киноактер.
— С моей помощницей ты уже познакомился? Татьяна! Без нее шагу ступить не могу! Сечет.
Я склоняю голову, разглядывая Татьяну. Ладная девушка, в цвету. Хотя и второй молодости. Но бедра, грудь, плечи — все на месте.
— Дал ей читать твой роман, тот самый. Надо образовывать молодежь! — Он смеется. И ей: — Ну скоро они там заседание закончат? Есть хочется.
Татьяна объясняет:
— Дирекция театра сейчас подписывает контракт на наши гастроли, а потом внизу в ресторане будет банкет. Собственно, мы можем уже спускаться.
— Ну, неудобно без них, — тянет маэстро.
Я разглядываю его без стеснения. Поражает то, что он ничего не делает, чтобы нравиться. А оторваться не можешь.
Мы спускаемся вниз какими-то мудреными лестницами. В ресторане главный стол стоит на своего рода возвышении, остальные — чуть пониже, в зале.
За «возвышенным столом» — самые высокие гости: губернаторы, ответственные за культуру. И естественно, в центре стола — маэстро.
Татьяна распоряжается всем, и меня сажают рядом с самим господином Репиным. И сразу по столам, я слышу, несется шепоток: «Кто такой?» Я вижу лица знаменитых актеров и актрис. Все напряжены, никто еще не знает результатов. Репин встает:
— Друзья! Всего пять минут назад главы регионов Сибири и наша дирекция подписали контракт о первых и самых продолжительных гастролях театра в Сибири. Это большой шаг в развитии искусства и в культурной жизни целого северного края, куда, как мы знаем, ссылались в разные века от великих мыслителей до великих поэтов. Мы будем играть в самых крупных городах, а также проплывем по прекрасной сибирской реке Лене. Я хочу от всего театра и от себя лично поблагодарить руководителей этой великой земли зато, что они сумели найти силы и финансовые возможности устроить гастроли нашего театра.
Раздаются аплодисменты. Я смотрю на него с любовью. Он, бесспорно, Цезарь этого театра. Император. И стоит, как патриций, в своем «френчовом» костюме.
За столом сидят восемь человек, и меня поражает, с какой скоростью все набрасываются на еду.
— Хочу вам представить, — говорит маэстро, — это американский писатель Алексей Сирин, некогда наш соотечественник.
Расправившись с первым чувством голода, все набросились на меня — с вопросами об Америке. Я вежливо отвечал, пока Татьяна ухаживала за мной, раскладывая что-то на тарелке. Только в этой стране женщины еще ухаживают за мужчинами. Только некоторые женщины.
Репин «выздоравливал» и ничего не пил, я пил таблетки. Нас было двое за столом, кто пил французскую слегка газированную воду.
На горячее все заказали себе отбивные из свинины. И я опять поразился любви этой нации — к свинье.
Во время смены блюд маэстро продолжает:
— Я говорил Алексею: как можно писать на русском языке, не побывав на Лене? — Он бросил им кость. Сразу последовали восклицания, удивления и приглашения в Сибирь.
Он выслушал речи «великих мужей» с знаменитой лисьей улыбкой, после чего, как бы подводя итоги, сказал:
— Значит, решено: едешь с нами в Сибирь и плывешь по Лене.
— Я панически боюсь летать даже на наших самолетах, а на ваши у меня смелости не хватит.
Все стали уговаривать и убеждать, какой прекрасной стала русская авиация!
Правда, каждые пару месяцев какой-нибудь самолет разбивался в Империи, но это пустяки! Кто считает, у них столько самолетов…
— В общем, ты, — говорит маэстро, — не рассуждай особо, а чтобы к первому июня прибыл в Москву. Все остальное возьмет на себя театр.
— И управления культуры в Сибири, — сказала дама в очках.
Я поблагодарил всех от души. Все стали пить за дружбу между Россией и Америкой.
Принесли горячее. Но запеченную курицу я есть не смог. Как можно угробить курицу?! Но здесь могли угробить не только это.
Маэстро, глядя на меня, исподтишка улыбается:
— Привык к заморским кушаньям!
Я виновато улыбаюсь, ссылаясь на отсутствие аппетита.
К семи он и Татьяна тащат меня с собой на постановку «Мертвых душ» какого-то модного режиссера.
Мы едем в моей машине, и постовые, видя, кто сидит на переднем сиденье, лихо козыряют. Нам разрешают поставить машину прямо в середине Манежа, напротив Кремля.
— Тяжкое бремя славы! Что значит знакомство с великими! — шучу я.
— Шути, шути, — говорит он с задумчивой улыбкой.
Мы сидим прямо возле сцены, на стульях. Актеров можно коснуться рукой. Это был самый великолепный, стилизованный спектакль, который я видел за все свои приезды сюда. Я потрясен как режиссурой, так и актерской игрой.
После спектакля подвожу их домой.
— Хочешь подняться на чай? — предлагает маэстро.
— Нужно к маме в больницу.
— Ну ладно, «русский путешественник», звони!
Я открываю ему дверцу. Мы неожиданно целуемся в щеки. Три раза.
Я несусь к маме. И вспоминаю какие-то обрывки разговора: что она «едет в Дубну, с мужем, на 50-летие его отца» и вернется очень поздно. «Я вернусь поздно, так что ты не звони».
Анечка у мамы в палате. Собираются ложиться спать. Я выгружаю фрукты и овощи, которые мама заказывала. Дарю Анне шоколадные конфеты и бельгийское печенье. Она смущается, благодарит, но берет. Просто Золушка.
Поздно вечером я подъезжаю к ней во двор. Машина стоит у подъезда, прямо на тротуаре. Это была ее привычка — ставить прямо на тротуар. Окна темны. Доехав домой, через час звоню. Старуха, которая обычно никогда не брала трубку, говорит:
