Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
Все остальное было настоящим: широкая полоса белого песка ленивой дугой опоясала бухту, со стороны воды простеганную стежками небольших курчавых скал. Посреди бухты расселась плюшевая глыба, облитая глазурованной патокой влажной изумрудной растительности. Солоноватый бриз скользил по серебристой шерстке волн и улетал к ближним холмам, перебирая там перистые гривы гибких раскачливых пальм. Все это блистало и переливалось таким разнообразием оттенков сине-зеленого, что можно было до скончания века сидеть на этой террасе, наблюдая, как причаливают к берегу длиннохвостые, с брезентовыми тентами тайские лодки, как, наспех закатав штанины, выпрыгивают из них туристы и местный люд и бредут по мелководью к отмели.
— А еще я знаю, что вы певец, — продолжала она, улыбаясь. — Только фамилии не запомнила. Леон… и что-то такое почему-то немецкое, да? В противоречии с лицом.
Он молчал, демонстрируя ей располагающую, но и выжидательную улыбку. Непробиваемую улыбку серого волка.
— Ох, простите… Понимаю, как странно выгляжу! — Она всплеснула руками. Руки необычайно общительны: оживленные парламентеры между ней и окружающим миром, гораздо гибче, покладистее, чем ее неуживчивый упрямый голос. Руки порхают, ластятся, спрашивают, укоряют, демонстрируют, дублируя чуть ли не каждое слово. — Сейчас объясню: я вас чуть-чуть обслуживала — в ресторане, в Вене, вспомните…
Он поднял брови, сокрушенно покачал головой.
— Ну да. — Она слегка смутилась. — Я была совсем в другом образе: тяжелый панк, а? Много-много колечек, из ноздри к уху цепочка, крашеные дреды на полголовы… К тому же я все время была там как сонная муха — знаете, глухому трудно в незнакомом языке. Ну, вспоминайте! Я еще накинула огро-омную жилетку Шандора, официанта, и принесла вам рыбы… и вина… и что-то еще. Вы сидели с пожилым дядькой, совсем неинтересным, кроме того, что он смотрел разом во все стороны, не повернув головы… Послушайте, может, у вас и сигаретка найдется?
— Ни в коем случае. Буду вынужден вас задушить, — так же приветливо отозвался Леон.
Она зачарованно и в то же время озадаченно следила по его губам за каждым словом.
— Ну… ладно, придется оздоровлять атмосферу. — И, слегка закинув голову, короткими выдохами вытолкнула из горла отрывистый смех. Смех был странным: глуховатым, удивленным, отчужденным от ее лица. Но совершенно непритворным. — Мне тогда ужасно захотелось вас поснимать: таинственный шейх из «Тыщи-одной-ночи». И руки выразительные: ваш кулак на краю стола сжимался и разжимался, как пульсирующее сердце. Если снимать через этот кулак, то смысл снимка… ну, неважно. А голова была обрита наголо. Изысканный декадентский череп идеальной формы. Я еще подумала: он так лысину нивелирует. А вам, оказывается, волосы очень даже идут. Нет, честно!
Мг-м… Что мы имеем? Феноменальную наблюдательность. Все подмечено: кто как смотрит, кто где сидит, кто во что одет, форма черепа, беспокойная рука как деталь образа… Ай да золушка, ай да кухонная замарашка! Неясно только, зачем все это выкладывать «объекту» от чистого сердца.
Официант принес кофе и на блюдце рогалик, который девушка схватила еще до того, как блюдце коснулось стола, и мгновенно жадно запихнула за щеку.
— Просто, по совпадению, — продолжала она с полным до неприличия ртом, — в тот же день я проходила мимо театральной тумбы и увидела афишу с вашим портретом. Какой-то музыкальный классический пафос, да?.. У меня отличная память на лица! Я их столько наснимала в своей жизни. А имена — тут стоп машина. Имена — не очень. Но Леон ведь? Правильно?
— Правильно, — помедлив, произнес он. И очень приятно ей улыбнулся.
Тут произошло следующее: она кивнула на огрызок его рогалика и спросила:
— Вы будете доедать?
— Н-нет, — озадаченно сказал он.
— Я доем тогда, о’кей?
Схватила и слопала.
— Вам заказать что-нибудь поплотнее? — спросил он, с интересом ее разглядывая.
— Неудобно вас разорять, — с сомнением проговорила она. — Понимаете, торчу на пляже, караулю паром. Боюсь пропустить — вдруг знакомых увижу. Мне нужно в Краби. Осточертело здесь до ужаса. А башлей ни копья, причем давно. Так что полтора дня я не ела. — И встрепенулась: — Могу вернуться к Диле, конечно. Я у нее в бунгало живу, в деревне. Дила накормит, она страшно добрая, но…
Леон подозвал официанта и заказал суп «том-кха», который и сам любил, — легкий и в то же время сытный. Вряд ли ей стоило наедаться после длинного поста. А он видел, что голодна она всерьез — по тому, как глотала.
— Выпьете что-нибудь?
— Вы такой щедрый! Спасибо, не надо. Я, когда выпиваю, стервенею. Ну, обижаюсь, ищу оскорблений, в драку лезу… Я лечилась: наркотики, знаете? Но сейчас полный порядок и ни гугу. Нет, выпиваю, само собой, — я много работала в барах по всему свету, так что… Но не сейчас. Мне сейчас интересно с вами поговорить. А то упьюсь и буду валяться кучей! — Она опять хохотнула, будто удивилась собственному смеху и тому, что может выкинуть, сама за себя не ручаясь.
Так… Интересная у нас получается встреча, милая барышня. Что ж, бывают и совпадения. Почему бы девице, летом подрабатывающей в венском ресторане, спустя несколько месяцев не оказаться здесь, на острове? Почему бы ей и не быть фотографом? Судя по ее виду и вообще, по всему, она отчаянно мотается по миру. Есть такие любители вечной экспедиции в поисках пятого угла, обычно — люди невыносимые… Вполне возможная, дурацкая нечаянная встреча. Если бы не «Стаканчики».
Это было второе его появление в Таиланде, переполненном туристами, перенасыщенном запахами, изнемогающем от липкой пряной духоты. Даже себе Леон не признавался, что второй этот приезд вызван разочарованием и полным провалом первого набега: ничего не удалось ему нащупать. Все обстояло именно так, как и говорил Натан: никаких следов деятельности подставной фирмы Крушевича, переправлявшей оборудование Miracle Systems Ltd. из Бангкока в Иран. Да и самого Крушевича будто унес океанский прилив.
Всю неделю Леон болтался по клубам, ресторанам, дорогим спа-салонам и круизным пароходикам, популярным среди местных «русских», где можно самым неожиданным (и самым ожидаемым) образом увидеть знакомое лицо. Он был чрезвычайно общителен, мил и даже болтлив — у стойки бара, на палубе, среди танцующей толпы. Вытянул из собственной биографии и гальванизировал кое-какие российские знакомства, обнаруженные в Бангкоке. Одно знакомство дипломатического рода: помощник атташе по культуре посольства России. Страстный меломан, двоюродный брат баритона Кости Каменцова из «Стасика» (как в столичной тусовке называют театр Станиславского и Немировича-Данченко). Гриша. От Гриши перепало приглашение на бесполезную дипломатическую вечеринку (коловращение гостей, топтание на палубе яхты с бокалом в руках, любезное зубоскальство и безуспешные расспросы на предмет — кого еще из приятных русских людей можно встретить в этих широтах); все кануло во влажную и пахучую морскую тьму.
На другое, вполне симпатичное и давнее знакомство он возлагал некоторые надежды. Ирина Владимировна, супруга представителя крупной российской компании, большая поклонница «вашего головокружительного дара, Леон!». Умница и светская львица — ее квартира на Кутузовском в свое время стала для Леона перекрестком самых неожиданных маршрутов и связей. На вопрос о каком-нибудь петре-петровиче или самсон-самсоныче всегда отвечала с обстоятельным юморком, не вникая в причины интереса собеседника к персоне. Удобный и, главное, деликатнейший источник. На Ирину Владимировну ушел целый вечер воспоминаний. Очаровательный вечер: в свое время она была завсегдатаем московского кафе «Призрак оперы». А вы помните, Леон, что… а вы помните, как… — про себя он называл такие связи «знакомством нежного свойства», и вовсе не потому, что венчались они романом (его никогда не привлекало внимание зрелых дам). Но милые тонкие комплименты, выслушивание историй о… о чем угодно, хоть и об удобрениях для орхидей на ее даче; крошечные, ни к чему не обязывающие сувениры, обычная любезность милейшего молодого человека («Вас прекрасно воспитала ваша мама, Леон!») — все это недорого стоило, но иногда приносило самые благодатные плоды. На сей раз не принесло ничего.
Леон долго и остроумно рассказывал о своем оперном агенте: большой чудак, истинный француз, потомок лотарингских баронов, собиратель военных касок и хозяин поместья в Бургундии, из окон которого он в бинокль высматривает на поляне под домом белые грибы… Изображал Филиппа с придуманным биноклем в холеных руках, сильно утрируя; прости, Филипп!
Ирина Владимировна трогательно хохотала в нужных местах. Тонкое ухоженное лицо, упорная борьба хорошего косметолога с беспощадным возрастом, грусть в понимающих все глазах… Так и прижал бы эту стареющую голову к своей груди. (Это все та же твоя давняя тоска, милый, тоска по другой матери…)
