Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
— Заскучала, да? — все еще смеясь, с издевкой бросил он.
— Да! да! иди ко мне…
— Надоело большое тело Меира?
— …Милый, любимый, потерянный мой…
— Ты, похоже, притомилась от груза?
— Боже, да иди же ко мне, дурак… ты же любишь меня, эта твоя девочка — жалкая моя копия…
— А как же — чувствовать на себе вес? Или он чересчур поправился?
— Молчи…
— …Приличный вес нормального мужчины…
— …Господи, заткнись!
— …А теперь от скуки тебе захотелось сожрать меня, малыша-кузнечика, да?
Она бросилась на него, ударила наотмашь по лицу и, как безумная, продолжала бить и бить — по щекам, по плечам, по груди, как когда-то в отрочестве; билась в воде, точно большая белая рыбина, — плача, скалясь, мотая мокрой головой. Толкнула его к скользкой стене грота и вдруг всем телом повисла на нем, как утопающий, будто спасти умоляла. И — жадно, взахлеб, тяжело дыша — они набросились друг на друга, бормоча неслыханные оскорбления, отталкивая и не отпуская друг друга, прижимая к себе, оскальзываясь, сообща стаскивая мокрые, тугие тряпки с ее тела… И наконец, тяжело ударил колокол в обоих телах, и бил, и гудел в воде, в ушах, в груди, раскатываясь древним эхом в солнечной пещере, солнечным громом в крови, пока Габриэла не закричала прерывистым голосом, вцепившись обеими руками в его плечи, пока не оттолкнулась, не откинулась на спину, не осталась бессильно лежать на воде, как всплывшая утопленница, глядя в солнечный потолок грота широко открытыми глазами.
А Леон, отирая ладонями мокрое от слез и брызг лицо, вдруг увидел в ослепительном проеме входа чью-то уплывающую прочь спину.
«Николь», — подумал с полнейшим равнодушием.
— Это Магда, — выдохнула Габриэла, проследив его взгляд. — Шпионка! Догадалась, куда иду… Плевать! Мне уже на все плевать…
Но то была Николь — судя по ее заплаканным глазам и молчанию всю обратную дорогу, в аэропорту и в самолете. (После приезда они расстались, не выясняя отношений, — удобный характер; а может, вековечные замки ́ на фамильных сейфах вырабатывают в наследниках чувство собственного достоинства?) Или все же то была Магда?
На какое-то время они прекратили переписку, и были моменты, когда ему до ужаса хотелось не просто написать, а позвонить ей и напрямую спросить о главном — особенно после той встречи с Шаули в Париже, когда его друг, приехавший по торговым делам (о, если б ты видел, какие завораживающие узоры попадаются на тебризских коврах! Иногда, знаешь, в их узорах до мельчайших подробностей зашифровано все: карта местности, количество строений, дорога к цели), вскользь сообщил новость: у Меира, мол, на днях родился сын. И Леон оцепенел, застыл, испытав физическую сердечную боль, целую бурю абсолютно противоположных чувств, так что на секунду ему показалось, что он раскрыл и обезоружил себя.
Вот тогда он и решил позвонить Магде — и будь что будет. Потерять Магду было немыслимо.
А тут она и сама прислала электронное письмо — без единого слова, но с вложенной фотографией. Письмо было озаглавлено «наш новый внук», предназначалось целой армии знакомых и друзей, разослано всем, чье имя значилось в списке электронных адресатов…
Три дня Леон не мог заставить себя щелкнуть на иконку вложенного фото. Три дня ноутбук стоял распахнутый: гильотина в ожидании повинной головы. Он просто не знал, что станет делать, если увидит на фото смуглого черноволосого младенца. А что станет делать Меир? Габриэла? Натан с Магдой?
На третий день вечером, вернувшись после премьеры — измотанный донельзя, мрачный, ибо, по его мнению, провалил партию и изгадил весь спектакль, — он решительно присел к ноутбуку и, оскалившись, как от внезапной боли, щелкнул по снимку в письме Магды.
На расцветшем экране рыжий улыбчивый Меир (очень располневший за последние годы) держал в огромных ладонях невероятно маленького, но уже явно рыжего новорожденного сына.
— Так-так, — сказал себе Леон, пытаясь понять, что́ испытывает: ненависть? смятение? злорадство? отмщение и полную свободу, наконец?
А может, неизбывную ревность, тоску и окончательную потерю Габриэлы?
Так и сидел, пришибленно улыбаясь, отстукивая ногтями по столу рваный ритм случайного мотивчика.
Глядел сквозь экран навылет — туда, где давняя гроза хлестала по небу кровеносной плетью незабвенной молнии:
— Так-так, значит… так-так… так-так…
Остров Джум
1Она подошла, спросила по-русски:
— Можно тут приземлиться?
Сняла с шеи камеру (как из хомута выпряглась) и положила на стол, за которым Леон сосредоточенно выклевывал из баночки вишневый йогурт.
Он не отвлекся от своего занятия. Неторопливо отправил в рот очередную порцию, поднял недоуменные глаза и, слегка разведя руками — в левой баночка, в правой ложка, — смущенно проговорил:
— Sorry, I don’t understand Thai.
— Да ладно тебе, — удивилась она. — Я видела, как ты пел «Стаканчики граненыя».
Плюхнулась на скамью напротив и, подперев кулаком подбородок, с оживленной улыбкой уставилась в его непроницаемое лицо.
— Не пугайся, никакой мистики: просто я глухая.
Привычным пояснительным жестом ладони взметнулись к ушам и упорхнули в стороны:
— Глу-ха-я! Читаю по губам.
Он по-прежнему смотрел на нее с вежливым недоумением.
Она слегка смутилась, подумала — может, и впрямь почудилось? Соскучилась по отцу, давно не слышала русский, ну и… показалось. И перешла на английский:
— О’кей, все в порядке. Значит, ошиблась. Просто эта штука сильно приближает, когда нужно, — она кивнула на свой Canon. — Я фотограф, сняла вас на той смешной доске… для серфинга, да? Вы как бы на воде танцевали, хороший кадр.
Он приветливо улыбнулся, кивнул. Спросил:
— Вам заказать кофе?
— О, пожалуйста!
Разумеется, он ее узнал: профессиональная память плюс привычка раздевать — развинчивать любую внешность, мысленно снимая грим, украшения, кепки-шляпки-очки-парики или, как в ее случае, — полтонны железа, без которого ее лицо выглядело беззащитным, но и бесшабашным (юный вольноотпущенник). К тому же ее хрипловатый упругий голос застрял бы в памяти не только у человека с абсолютным слухом.
С прической тоже произошла благоприятная метаморфоза: вместо омерзительного цветного бурьяна слева колосился короткий густой посев, а с правой стороны свешивались, закрывая половину лица, отросшие темно-каштановые пряди, которые она поминутно закладывала за ухо, свободное от колец-жерновов-цепочек-булавок. Тогда обнаруживалась единственная серьга — затертая монета, по виду подлинная, старая…
И брови прекрасные, вот что, подумал он: сильные крылья над ясными до донышка, улыбчивыми глазами. Впрочем, видали мы доверчивые лица с ясными глазами…
Свободная красная рубаха, раздуваемая бризом, казалась единственной тряпкой на ее теле. Позже выяснилось, что есть еще и шорты, но лучше бы их не было.
Позже выяснилось, что есть и сандалии, но ходила она босиком.
Память мгновенно воспроизвела ту же девушку на крыльце венского ресторана: в драных джинсах, с той же камерой в руках — заторможенную, угрюмо пожелавшую кому-то там «сдохнуть».
Все это было чертовски интересно.
Во-первых, он не любил дважды спотыкаться о случайных свидетелей его передвижений, слишком хорошо зная, как легко подобные случайности организовать. Во-вторых, его ошеломила легкость, с которой издалека, в невнятном бормотании губ, в движении на волне девица опознала «Стаканчики».
Да-да, камера отлично приближает, глухая читает по губам, но чтобы так сразу увидеть замшелый семейный куплетик столетней давности, его надо, по крайней мере, с детства на языке катать; знать так же хорошо, как он, последний по времени Этингер. А это просто немыслимо.
Тогда кто она такая?
— Два кофе, пожалуйста, — бросил он официанту, а девушка торопливо добавила:
— И что-нибудь еще, ладно? — Кивнула на блюдце, где лежала половина не доеденного им рогалика: — Вот что-нибудь такое… — И повернувшись к нему, доверчиво: — Можно?
— Разумеется, — любезно отозвался он.
Они сидели на террасе единственного в этих местах питейно-закусочного заведения с претенциозным названием «Молодая луна». В сущности, это был крошечный филиал островного мини-маркета — небольшое бунгало, обычное для любого тропического рая: стены, столы и лавки — вездесущий бамбук, поверху нахлобучена камышовая крыша. Здесь можно выпить кофе, заказать спиртное, даже пообедать, а заодно купить цветастые купальные трусы, пляжные шлепанцы, соломенную шляпу и полотенца диких расцветок. А если вдруг вам взбрело в голову «повидать красоты тайских морей», то вот на полке для этого запечатанная в пластик дешевая маска с частенько негодной трубкой.
