Кейт Уотерхаус - Конторские будни
Грайс торопливо оглянулся и увидел, что в типографию вошла Пам. Вернее, он, как и все остальные, увидел, что она застыла на пороге, весьма соблазнительная в своем темном берете, туго подпоясанном светлом плаще и черных колготках — теперь-то он точно знал, что это именно колготки. Словно бы проявляемые волшебным фонарем, на ее лице проступили стремительно сменяющие друг друга чувства — удивление, торжество, настороженность, испуг, панический ужас. Она повернулась, чтобы удрать, но у двери уже стояли три одноруких швейцара в полной форме, и каждый из них держал в единственной руке инструмент, которым только что работал, — мощные клещи, кирку и лопату.
Глава четырнадцатая
На этот раз члены Оргбюро не обрядились, к разочарованию Грайса, в театральные костюмы. Хотя они с Ваартом опоздали, потому что взять штурмом автобус на Лондонском мосту в часы «пик» было не так-то просто, собрание еще не началось. Грант-Пейнтон, Ардах и прочие оргбюрошники сидели на сцене как манекены, скрестив под стульями ноги и сложив на груди руки. Ни тебе пьес в руках, ни наклеенных бакенбард — они больше напоминали какой-то общественный трибунал, чем группу актеров.
Один стул на сцене пустовал — Пам еще не пришла.
— Вы не сомневайтесь, когда надо, она, стало'ть, явится, — уверил Грайса в переполненном автобусе Ваарт.
— А по-моему, стоило ее подождать, — озабоченно проговорил Грайс. — Я думаю, она бы ничего на собрании не сказала.
— На собрании-то — плевать, а нужно, чтобы она начальству своему не донесла.
— Да как они заставят ее молчать? Что они собираются с ней сделать?
— Ну, втолкуют по-серьезному, чтоб язык не распускала, и все дела. Они ей так втолкуют, что она, стало'ть, на веки вечные про типографию забудет.
— А если не забудет?
— У нашего Ферьера забудет, будьте уверены. Он и ослу чего хочешь втолкует. У него дар втолковывать, у нашего Ферьера. Он ей скажет: «Забудьте-ка вы, милочка, чего вы тут видели, а мы, стало'ть, забудем, чего нам про вас известно. Идет?» И она язычок-то как миленькая прикусит. Уж вы мне поверьте.
Грайс не сумел бы сейчас определить своего отношения к Пам. Она вроде бы оскорбила его в лучших чувствах, но ему как-то смутно представлялись «лучшие чувства». Он ей был не нужен, это ясно. Она небось даже и под ним представлялась, даром что завывала на весь Грэйн-Ярд. Ей небось просто хотелось, чтоб он до поры до времени молчал — пока она сама не доложит обо всем кому надо.
И однако, его опыт — очень, правда, скромный — общения с женщинами говорил ему, что так искусно представляться невозможно. Она проводила с ним время не только ради своего шпионства, как утверждали Ферьер и Ваарт, но и ради него самого, просто потому, что он ей нравился — если, конечно, не была оголтелой шлюхой.
— Да с чего вы так уверены? Есть у вас какие-нибудь серьезные доказательства?
— Ясное дело, есть! Серьезней-то, стало'ть, некуда! Вы вот поспрошайте хоть мамашу Рашман. Не успела она сказать, что сматывается из «Альбиона», эта вцепилась в нее ну ровно клещ. «Нет, вы скажите, почему вы увольняетесь!» — «Да потому что замуж выхожу, почему же еще». — «А почему не хотите вернуться после медового месяца?» — «Да потому что я сыта треклятым «Альбионом» по горло». — «Как это «сыта по горло»? Может, вы до чего-нибудь докопались?» — «Ни до чего я не докопалась, просто сыта по горло!» — «Нет уж, вы скажите, до чего вы докопались!» — «Ни до чего я не докопалась, я не копаюсь в дерьме!» — «Вот и видно, что докопались, иначе зачем бы вам увольняться с такой легкой службы?» — «Да затем, что мне эта служба обрыдла хуже горькой редьки». — «И все-таки, вы, наверно, до чего-то докопались, ну скажите откровенно, до чего вы докопались?» Короче, пристала, как треклятый репей. А потом еще Рона Сидза, своего хахаля, на нее напустила.
(Хотелось бы мне понять, что у них там за хаханьки, подумал Грайс. И ему очень захотелось узнать, не было ли у них своего гнезда из картонных коробок.)
— … Стал зудеть, ровно слепень. «Почему вы увольняетесь?» — «Потому что выхожу замуж». — «А вот миссис Фос, например, тоже замужем, и все-таки работает». В общем, они донимали ее, пока она не послала их куда подальше.
А ведь правильно, припомнил Грайс, Пам и Сидз очень странно переглядывались, когда в «Лакомщике» зашел разговор об увольнении миссис Рашман. Он так и не понял тогда, почему, собственно, они взволновались.
— Ну и что же это доказывает?
— Да то самое, стало'ть, и доказывает. Чего ей вроде бояться? А она наложила, стало'ть, полные портки — от страха, что мамаша Рашман наймется куда-нибудь на другую работу и начнет рассказывать про их треклятый «Альбион».
— Но это ведь только домыслы?.. Только догадки? — поправился Грайс, не зная, поймет ли Ваарт слово «домыслы».
— Были догадки. Пока я ее не выследил.
— Выследили?
— Во-во. Бегал за ней, как растреклятая собачонка. И знаете, куда она раз поперлась после работы? А не знаете — так я вам скажу. На Уайтхолл, где все эти растреклятые правительственные конторы.
— Так она же, наверно, просто отправилась к своему мужу. Он работает в Министерстве охраны окружающей среды.
— Это она вам поет, что он у ней там работает. А он даже и не на этой улице работает. Он ошивается в той самой правительственной конторе, куда она бегает на нас на всех доносить. Я и туда за ней ходил и торчал там полный час — а она, стало'ть, докладывала про альбионскую труппу или черт ее знает про чего еще.
— Да как вы могли узнать, о чем она докладывала? И в какое вы ходили за ней учреждение?
— Так у него и названия-то нет. Контора номер такой-то, вот и весь сказ.
— А откуда вы знаете, что это правительственное учреждение?
— Откуда? — с торжеством переспросил Ваарт. — Оттуда, что оно на Даунинг-стрит, а если там есть какие-нибудь другие… эти… учреждения, то я, стало'ть главный китайский инператор.
Три одноруких швейцара, словно бы чудом перенесенные сюда из типографии, настолько все они были неразличимы, рассматривали, как обычно, их членские билеты целую вечность. И Сидз опять стоял на часах за дверью зала. Пока Ваарт, не желая садиться в указанное Сидзом кресло, объяснял ему, что он, дескать, билетерша позорная, а никакой не начальник, и пусть, мол, не командует, кому где сидеть, Грайс молча разглядывал собравшихся. Он сразу же заметил нескольких, как он решил, завсегдатаев: Джорджа Формби, Фреда Астэра, родезийского премьер-министра и сержанта из учебного лагеря времен его армейской службы.
Ваарт все-таки переспорил Сидза и сказал Грайсу, что им лучше сесть в заднем ряду. Улыбкой извинившись перед Сидзом за своего сварливого спутника, Грайс отправился с Ваартом к последним рядам и по дороге увидел двух новичков — клерка из Отдела питания, похожего на Джека Леммона, и еще одного, тоже вроде бы смутно ему знакомого. Стало быть, он все же убедил непреклонного Джека Леммона, когда они беседовали в «Лакомщике», с удовлетворением подумал Грайс; но второго новичка, человека с багровым, словно бы от злости, лицом, он сначала никак не мог узнать — ему только было ясно, что ни на кого из артистов или политиков тот не похож. Он принялся обшаривать картотеку своей памяти и, когда Грант-Пейнтон объявил собрание открытым, неожиданно вспомнил. Ну конечно же! Если б новичок надел колпак шеф-повара, Грайс моментально бы его узнал — вот что значит привычная одежда или, если взять шире, привычная обстановка. Рядом с Джеком Леммоном сидел суровый начальник Отдела питания Льюк — именно благодаря казусу с его фамилией Джек Леммон и поддался на уговоры Грайса. Стало быть, Грайс уговорил Джека Леммона, а тот уж сагитировал своего начальника — воистину, однажды сказанное слово вечно творит деяния.
Грант-Пейнтон бормотал что-то не очень внятное. Вот ведь странно — без парика, бутафорского бюста и лимонного платья он походил не на властного председателя, каким Грайс видел его здесь в прошлый раз, а на беспомощного заместителя Копланда, не способного даже поддержать дисциплину в своем отделе. Ему, видимо, надо обрести женский облик, чтобы стать настоящим мужчиной, — объяснить это под силу только психоаналитику.
— … без подготовленной должным образом повестки дня ввиду экстренности настоящего собрания… — говорил, а точней, мямлил Грант-Пейнтон. Он выглядел, как показалось Грайсу, очень возбужденным или, пожалуй, до крайности взбудораженным. — Внезапно открывшиеся обстоятельства… Организационное бюро… собрать…. намеченного дня…
— Не слышно! — со смаком рявкнул Ваарт, приставив рупором ладони ко рту, как уличный торговец, которым он, возможно, в молодости и был. Грант-Пейнтон глянул на Ваарта и попытался взять себя в руки. Он заговорил чуть громче и более внятно.
— Ввиду внезапно открывшихся обстоятельств было решено созвать общее собрание Комитета Установления Истины, — повторил Грант-Пейнтон, — не дожидаясь заранее намеченного дня. Факты, коротко — говоря… — мог бы сказать и не коротко, подумал Грайс, — …таковы. За истекшие сутки один из членов нашего Комитета сделал два открытия, чреватых самыми серьезными последствиями и для нас, и для всего нашего треста. Во-первых, было установлено, что делами треста занимается правительство — на тайном совете директоров присутствовал не кто-нибудь, а министр…
