Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 5, 2003
Отбор новостных поводов на «Евроньюс» очевидно целенаправлен. Катастрофами и скандалами отнюдь не брезгуют, но при этом выполняют задачу: показать Европу бастионом прочно налаженной жизни, где проблемы уверенно преодолеваются, в отличие от окружающего нестабильного мира.
У наших новостей задача кажется совершенно противоположной. Россия в них предстает мировым эпицентром сплошного и нескончаемого неблагополучия. При этом тревожные новости из остальных регионов планеты оказываются своеобразным способом информационной интеграции России в глобальную современность.
Глобальность и районность. Однако как телевидение не сводится к мировым, европейским или федеральным российским каналам, так и новостные поводы не сводятся к хаосу. Чем локальнее телевидение, тем благополучнее информация. Верх оптимистической выдержанности представляет районное телевидение, например, московская телекомпания «Столичный север» или подольская «Кварц». Здесь происходит следующее: управа района «Аэропорт» проверила состояние дворов и приняла меры к их благоустройству; в подольском училище состоялся конкурс юных слесарей; открылся социальный магазин для пенсионеров; проведена школьная спартакиада…
Но и региональное телевидение стремится к эмоциональному благополучию. Полезно сравнить «Новости столицы» (городской канал) с программой «События. Время московское» (ТВЦ — московский, но федеральный канал). Там, где в первом пойдет речь о развитии городского спорта или готовности призывников такого-то района к армейской службе, во втором говорится об угрозах отключения воды в подмосковных городах, задолжавших Мосводоканалу, или о проблемах в связи со сносом рынков, угнездившихся на стадионах. Впрочем, стоит также сравнить новости ТВЦ с аналогами на телеканале «Россия», не говоря уже об НТВ или ТВС. Там, где последние разворачивают апокалиптические картины сноса чеченских лагерей в Ингушетии (и приводят суждения ОБСЕ о преступном нарушении прав человека — о том, как вообще плохо в России), первый дает интервью с вице-мэром Шанцевым о росте тарифов на коммунальные услуги (и Шанцев уверяет, что совсем плохо не будет).
Итак, есть различие между «большим» и «малым» информационным вещанием. Чем больше охват вещанием территории, тем дела обстоят хуже; чем меньше аудитория, тем меньше апелляций к шоку и кошмару. Между прочим, это перевертыш ходячего представления о «центре», о центральной власти. Обычно говорят: федеральная власть хочет как лучше, но все портят чиновники на местах. А тут получается, что на местном уровне жизнь идет лучше, чем на федеральном. Глобальное — хаос. Местное — норма.
Между тем региональные и районные телеканалы существенно беднее федеральных и тем более мировых. Получается, что информационное благополучие как-то связано с бедностью. Или так: чтобы быть богатым, надо выдавать преимущественно плохие новости.
Рентабельность хаотизации. Мы показываем то, что есть, и рассказываем о том, что есть, и нас не в чем упрекнуть, говорят журналисты. А что на самом деле есть? Хаотизирующие явления и разного рода аномалии, как пугающие, так и нестрашно-курьезные, конечно, случаются. Очевидно, однако, что происходят не только они, иначе действительность, и прежде всего отечественная, уже расползлась бы под ногами и провалилась в небытие.
Выходит, статусом новостей — событий, достойных широкого публичного внимания, — у нас выборочно наделяются главным образом деструктивные факты. И напротив, за события не принимаются факты конструктивные, связанные с налаживанием и поддержанием порядка жизни — например, с трудом. Ведь если тема работы в новостях затрагивается, то только в связи с голодовками медиков или с захватом предприятий новыми акционерами… Жизнь без эксцессов и вообще всякая стабильность лишаются интереса и ценности. Они словно бы отсутствуют в нашей текущей истории.
Очевидно, в российской прессе действует стойкий предрассудок, что достойны общественного внимания преимущественно те события, которые свидетельствуют о разладе реальности. Все прочее общества не касается и как бы даже не существует. Нерефлектируемую аксиому нестроения можно объяснить парадоксами «четвертой власти».
Фундаментальное условие четвертой власти: необходимость позиционирования независимости масс-медиа. У нас независимость, после десятилетий монолитно-жизнеутверждающей пропаганды, отождествляется с критическим, разоблачительным пафосом, а ему нечем питаться, кроме сбоев налаженной жизни.
Но независимости как таковой (то есть прежде всего финансовой) у подавляющей части СМИ нет. Потому их конкуренция определяется линиями противостояния владеющих печатью бизнес-групп. Деструктивные новости во всем мире так или иначе задевают рыночную конъюнктуру, иногда столь эффективно задевают, что новость не грех и выдумать (так было с компьютерной проблемой-2000, под которую заинтересованным фирмам удалось отхватить громадные средства), а уж раздуть — так за милую душу. Кто знает, какие будут новости, тот владеет опережающей информацией о состоянии рынка. У нас новости также участвуют в олигархических и политических атаках, инициаторы которых стремятся задействовать ресурс государства — прокуратуры, например. И, конечно, всевозможные разоблачения оказываются в такой ситуации ходким товаром.
Есть и чисто корпоративные причины, ведущие к преобладанию в наших СМИ новостного негатива. Тревожные факты, в отличие от нейтральных или тем более позитивных, сюжетогенны, к ним можно возвращаться вновь и вновь, прослеживая событие от первых известий о ЧП до похорон и, если угодно, далее — 9 дней, 40 дней, годовщина со дня похорон… Мрачные новости сберегают финансовые ресурсы. Не надо искать новые темы, переезжать на новые места съемки — экономия средств. Можно в течение недели интервьюировать одних и тех же участников событий. И рейтинг тут как тут. Ведь крупная плохая новость гарантирует длительные зрительские переживания — телевизор будут смотреть.
Кроме того, плохое порождает споры — тоже способ продержать зрителей у экранов покрепче и подольше. Заодно в спорах можно дать высказаться комментаторам, политологам, политикам различных взглядов и тем самым раскрутить их рейтинг, а на это у нас, где многие политические антрепризы носят сугубо коммерческий характер (как, например, предприятие В. Жириновского), всегда есть платежеспособный спрос.
И о специальной психологической причине тяги к деструкции. У нас в обществе доступ к доходам дает главным образом власть. Потому журналистика любит предъявлять себя обществу как четвертая власть (отсюда такое множество аналитических программ, в которых люди власти становятся шоу-персонами, а телеведущие причащаются власти). Четвертая власть: амбиции серьезные. Но в ходовом исчислении она не только четвертая, а и вторая — в ряду древнейших профессий. Речь идет о такой власти, которой не слишком доверяют, априори приписывая ей лживость и продажность. И она за это мстит, описывая лживость и продажность первых трех властей, а уж заодно и нестроения в обществе и природе, как бы вытекающие исключительно из неэффективности правящих структур. Также и поэтому факты отбираются помрачнее.
И снова есть выгода: укрепление влияния СМИ. Пусть бы даже писалось и снималось не о коррупции в прокуратуре, а исключительно о природных катаклизмах, — к силе, вносящей в повседневность постоянное ощущение опасности, первые три власти легкомысленно относиться не будут.
Но сплошные взрывы, пожары, побеги вооруженных дезертиров, экономические срывы и политические скандалы, уплотненные на экране, неизбежно притупляют восприятие. Смотреть новости массовую публику заставляет не столько острое чувство включенности в общественность, сколько потребность в сторонних пересудах — практически такая же, какая удовлетворяется чтением неполитической желтой прессы. Диспозиция такова. Вот аудитория; она живет своей частной ролевой жизнью. И вот общественная жизнь; она если и не фантом, то сценическая площадка, на которую можно праздно поглядывать, когда нет других дел. Но пристально не вглядываются — на сцене однообразно разыгрывают одни и те же сюжеты, к тому же коробящие восприятие.
Под агрессивной анестезией новостей люди перепоручают собственную общественную жизнь ньюсмейкерам. Так задним числом самоучреждается (и самоутверждается) четвертая власть.
Странности четвертой власти. Вообще говоря, мы живем в пору кризиса легитимности. Даже государство под вопросом. Как оно узаконено нынче — при преобладании ненаследственного, избираемого правления, кризисе идей гражданства, попытках аннексии национальных суверенитетов международными организациями, ползучем пересмотре границ? Но уж власть средств массовой информации не легитимирована вовсе никак.
