Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2009)
Но вскоре на прилавках появились прозрачные сменные стержни по 8 копеек. А самая массовая ручка подешевела с 70 до 35 (сей факт был даже увековечен на ее колпачке). Проблемы оставались лишь с длиной стержня (не всегда были подходящего размера) да с протеканием пасты в карманы. Сколько пиджаков, рубах и брюк я загубил, пока не приучился носить ручку в этой, как ее... барсетке!
Однако в старших классах, наряду с шариковыми, у нас были популярны и перьевые авторучки. Это считалось почти символом власти, как нынче галстук. Закрытое перо ценилось выше открытого, ибо меньше пачкало, поршневая накачка чернил — выше насосной, ибо была проще. Носить в портфеле пузырек с чернилами составляло предмет гордости, а торчащая из нагрудного кармана защелка смотрелась как орденская планка. Лишь позднее, уже студентом, я узнал от кузена, что в Москве так ходят только бригадиры на стройке.
А помните, какие вычурные шариковые ручки продавались в те годы? Старшеклассником я шокировал учителей, держа в зубах прямо на уроке “сигарету”, а на первом курсе вызывал любопытство студенток “гусиным пером” с профилем… почему-то не Пушкина, а Ленина.
В мое время еще можно было написать диплом от руки, лишь бы он был аккуратно подшит и поля соблюдались. Но вот в середине 1980-х я пробую атаковать редакции СМИ, и тут встает вопрос о главном орудии писателя… У нас в провинции машинки не продавались, а среди обывателей ходили слухи, что их положено регистрировать в милиции. Сначала мне уступил старенькую “Москву” один пенсионер, печатать на ней было изрядной мукой. За лентой и бумагой пришлось ездить в столицу.
Но вскоре советская индустрия освоила выпуск машинки “Любава” — это была рязанская версия знаменитой “Эрики” (которая, вспомним еще раз Галича, “берет четыре копии”), только из худшего металла. Москвичи уже тогда выпендривались югославскими штучками с памятью, но мне один хороший спец посоветовал взять за 220 более простую и надежную отечественную вещь. Прослужила мне рязанка верой и правдой десятка полтора лет. С ее помощью я пробился в разные издания эпохи гласности... А компьютер освоил во второй половине 1990-х.
Автоматы
От пишущей и показывающей техники перейдем к автоматам. Разумеется, не Калашникова и не к роботам, а к более милым сердцу шестидесятника — торговым.
Газвода, газировка — само это слово постепенно уходит, вытесняемое колами и спрайтами. Но вспомним достославные тележки с баллонами, у которых не очень молодые дамы наливали нам из высоченных сосудов сперва порцию сиропа (можно и двойную), а потом спрыскивали ее удивительной смесью, от которой полчаса фонтанировало в носу. Стакан с сиропом стоил три или четыре копейки (смотря из каких плодов), без сиропа — копейку.
С появлением автоматов цену пришлось унифицировать, ибо четыре копейки — нестандарт. В отсутствие продавца очереди удлинились: эгоист мог при желании наливать себе и друзьям хоть десять стаканов подряд. А поскольку последние часто похищались алкашами и студентами, то стояла еще и проблема посуды. И проблема размена. Хотя, если вы помните, одно время появились специальные автоматы, менявшие 10 и 20 копеек на медяки.
Еще надо отметить, что во многих местах самые первые автоматы отпускали отнюдь не газировку, а спички. Суешь копейку, жмешь рычаг и достаешь коробок. Потом таким же способом стали наливать растительное масло, а на юге — еще и вино. Еще на почте можно было купить конверт или открытку. Автоматы с газетами, столь популярные в Москве, до провинции так и не дошли.
А какая была удобная штука! На входе и на пересадке ждал десяток ящиков, откуда в считаные секунды ты мог взять любимую газету. Правда, опоздавшим доставалась только “Правда”.
В ГДР конца 1970-х на вокзалах можно было купить без продавца чашку кофе, вафли, сигареты, еще что-то… В Брюсселе и Лондоне конца 1990-х было много автоматов на станциях метро — с баночными напитками, мороженым или конфетами. Правда, товар имелся далеко не в каждом...
Что же мешает возродить хотя бы некоторые виды столь любимого народом сервиса? Поправку в ценах, наверное, можно делать более или менее регулярно… Из-за боязни грабежей если где-то и появляются автоматы, то только в закрытых местах. В офисах многих компаний с их помощью уже несколько лет ведется бойкая торговля чаем, кофе, прохладительными напитками, бутербродами, печеньем. Есть уже аппараты, принимающие не только монеты, но и бумажные деньги и умеющие дать сдачу с крупных купюр…
Мы еще не коснулись телефонов и билетных касс. Насчет первых — до сих пор сознание хранит поиск двушки, запечатленный в “Операции „Ы””. Изрядное облегчение принесла модель, наученная брать две монеты по копейке. Потом вандалы довели государство до того, что в ряде городов таксофоны пришлось сделать вообще бесплатными. В последующее время мы понемногу привыкали к телефонным картам. Вещь не слишком удобная, особенно если к номеру добавляешь кучу цифр, но вынести можно, особенно для дальних переговоров — междугородных и международных. Как и банковскую пластиковую карту, хотя в большинстве продовольственных магазинов ее пока не признают, особенно в провинции…
А вернутся ли автобусные кассы без кондуктора? Кто ж ее знает, нашу экономику? На московских маршрутах, где народу не так много, автоматика уже вовсю функционирует. А вот в других городах салоны автобусов, троллейбусов и трамваев битком набиты. И автоматы там явно не справляются…
Символ власти
Так с чьей-то легкой руки не так давно прозвали галстук. В 1960-е годы он был скорее символом образованности — наряду со шляпой, очками, ромбиком на лацкане и портфелем в руках…
Да, галстуки тогда носили почти исключительно служащие, интеллигенция. Я еще застал время, когда номенклатура донашивала “сталинки” — слегка оцивиленные офицерские кители. Но после выноса второго вождя из Мавзолея эта мода быстро сошла на нет, и начальство тоже нацепило галстуки. Поскольку завязывать их оно не умело, промышленность освоила выпуск моделей на резинке, зацепляемой сзади крючком.
Фасоны и расцветки различались мало, разве что варьировали от черных до светло-коричневых, полоска и горошек уже считались смелостью. Ну а рисунки на галстуке однозначно определяли стилягу.
Еще были галстуки типа “селедочка” — узкий — и “лещ” — широченный. А уровень благосостояния фиксировала заколка — чем она крупнее и вычурнее, тем богаче владелец.
Помню смешной эпизод: когда во время хрущевской химизации появились галстуки из пластмассы, преподаватель истории КПСС носил эту штуку как свидетельство успехов в построении коммунизма.
Мы в то время были пионерами, и наши галстуки стоили 48 копеек (штапельные) или 52 (шелковые). Были еще огромные лоскуты за рубль восемь, но их никто не покупал.
Класса с шестого отношение к галстуку становилось довольно непочтительным. Многие под разными предлогами их “забывали”, некоторые открыто называли собачьим ошейником. В этом не стоит искать какую-то фронду, просто в двенадцать лет чувствуешь себя старше, чем в девять.
В глубинке до самого окончания школы запрещали носить взрослый галстук. Многие впервые надели его только на выпускной вечер. Зато буквально через пару лет, приехав на каникулы, я не узнал родной город. Мои сверстники, кончавшие десятилетку, щеголяли в галстуках таких умопомрачительных колеров, что и москвичам не снились. Все это были самоделки, пошитые в ателье.
Сколько же лет длилась мода на широченные пестрые галстуки? Пожалуй, всю первую половину 1970-х. Студент, не имевший символа современности, чувствовал себя белой вороной. Младший брат надолго запомнил, как часа четыре простоял на лестницах ГУМа, дабы купить три не самые красивые, но вполне попугайные модели. Лишь к концу его учебы мода стала чуть сдержаннее, допуская однотонные галстуки в горошек или с орнаментом.
Галстук служил еще и символом дисциплины. “Дадим бой разгильдяйству!” — говорил каждое утро сосед по общаге, желавший казаться солиднее. Кроме того, раз в неделю галстуки требовала надевать военная кафедра, причем одобрялись более узкие и близкого к защитному цвета. Нещадно боролась военка и с длинными волосами, так что студента второго курса всегда можно было отличить от первогодка.
Поступив на работу в коллектив с вольнолюбивым духом, брат оказался под влиянием двух стремлений. С одной стороны, там подчеркивали свою интеллигентность ношением галстука и портфеля. Последний вызывал условный рефлекс у церберов на входе в офис — не потому, что они могли что-то вынести, а потому, что явно пытались что-то внести. И правда, брат и его коллеги таскали на работу книжки по специальности, а начальство полагало любое чтение на рабочем месте безнравственным делом.
