Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2009)
При советской власти командовал председатель колхоза или управляющий объединением. Тот же луг берегли. С него накашивали сена на весь совхоз.
Теперь нет ни казаков, ни колхозников, ни атаманов, ни председателей.
У нынешней сельской администрации много обязанностей, но мало прав.
Степь горит два ли, три раза за лето у всех на глазах. И никто не тушит. Выгорают вековые деревья в лесистых балках, займищные лес, лесопосадки, не говоря о травах. Уже не осталось ни смородины, ни жердел-абрикосов, ни обыкновенного “сибирька” для веников. Все родники скотина, затоптав, превратила в болота. Пастьба скотины по редким теперь озимым хлебам — дело обычное. Выпасы да бывшие сенокосы превращают в толоку. Хозяина нет.
А всякий дом, большой или малый, держится хозяином. Это — вековой закон.
Но кто теперь хозяин в Набатове, Большом или Малом, в той же Большой Голубой, в Осиновке?
Жители коренные ушли с хуторов и теперь не вернутся. Новые поселенцы, на мой взгляд, пока остаются временными насельниками, приехавшими на заработки. Тридцать лет они живут на этой земле, сменяя друг друга: одни уехали, другие на их месте селятся. За все эти годы знаю лишь один новый дом, построенный Русланом Дадаевым в Голубинке. А прежние, коренные жители первым делом строили дома для себя, для детей и внуков, которым здесь жить.
Еще одно, очень важное: всех умерших новые поселенцы хоронить увозят в Чечню, в Дагестан, на родину. Значит, эта земля — не своя. Большинство кавказских семей живут на два дома: здесь и на родине. Дети, родители, братья, сестры… Уезжают, приезжают, работают, снова уезжают.
У нас жили и живут татары, калмыки, казахи, мордва, чуваши, не говоря о братьях-славянах. Женятся, выходят замуж, на национальность не глядя. А вот с кавказскими выходцами смешанных браков нет. У них свой круг. “Поматросить” и бросить могут. Но замуж русскую ли, украинку не возьмут.
Еще одно: для всех очевидное, порою (особенно у молодых) показное пренебрежение к обычаям, нравам, вековым житейским законам здешних людей. Угон чужого скота — событие рядовое, почитаемое чуть ли не доблестью. Отношение к молодым женщинам, девушкам… Недаром стихийные массовые протесты не раз вспыхивали в Клетском, Ленинском районах, в той же Голубинской. Власти гасили их пустыми обещаниями. А что делать? Выселять не получится. Не получается даже диалога. Где-то уже писал я, как могучий десант руководства Калачевского района во главе с начальниками всех “ветвей власти”, в том числе “силовых”, прибыл в поселок Крепь для серьезного разговора с “кавказской диаспорой” по поводу… По многим поводам, о которых я упомянул. Начальство прибыло. Но разговора не получилось. Другая сторона на встречу демонстративно не явилась, показав, кто на этой земле хозяин.
И когда все это вместе сводится: дом, родительские могилы, браки, то невольно появляется мысль о том, что донская земля для этих людей тоже чужая. “Поматросил” и бросил. Раньше говорили откровеннее: “Поживу десять лет, построю дом в Грозном и уеду”. Потом была война. Нынче, слава богу, утишилось…
Но ведь по-прежнему пасут на чужих хлебах скот, до голой земли “выбивают” луга, губят невеликие леса, займища; две сотни голов скота, и нет ни гектара земли, хотя бы в аренде. Это чтобы “земельный налог” не платить.
А ведь нынче кончилось время неопределенности, когда гадали и думали: “брать” землю или “не брать”, оформлять по закону или погодить? Уже несколько лет, как состоявшиеся фермерские хозяйства поверили и поняли: обратного пути не будет, и потому активно занимаются межеванием, регистрацией, получая законное право уже на сотни, на многие тысячи гектаров земли. В Задонье, в Голубинской округе по-прежнему тишина; тысячи голов скота пасутся и кормятся на “ничейной” земле. Казачество вывелось и ушло, для новых поселенцев тридцать лет, может, и не срок. Но пример земель, превращенных в пустыню, он и для нас урок.
Кто новый хозяин этой просторной русской, донской земли? Ответа нет.
Мой зимний путь от хутора Большой Набатов до станицы Голубинской был неспешен и потому долог.
Славный солнечный день. Просторное лоно замерзшей реки. По левую руку — молчаливое лесистое займище, справа — высокие обрывистые холмы, надежный укрыв от ветра.
Заглянул я и в займище. Там — тихие озера, с редкими бобровыми хатками. Снегу нынче выпало мало. И потому замора рыбы в озерах не будет.
Побывал в займище, миновал Малоголубинский хутор, дремлющий в зимнем, стариковском бытье: ни рыбаков на льду, ни ребятишек с клюшками ли, санками. Шагал и шагал по льду, а потом стал подниматься на высокий берег, к Городищу.
Этот древний курган, словно могучий богатырь, уже многие тысячи лет высоко вздымается над округой, охраняя покой земли и воды. Все он видит, все знает, но молчит. Потому что род людской, суетный, муравьиный, мудрости высокой постичь не в силах.
Приходит ветер, и уходит ветер, словно пыль, сметая могучие племена и великие государства.
Сколько было здесь славных витязей, могучих пахарей и черного люда уже в пору недавнюю: казаки, мужики, голытьба, “востропузая чига”, “иногородние”, “белые”, “красные”. Кровь и вражда, вражда и кровь. И земля всех принимает, кормит, потом покоит; а ветер сдувает память. И попробуй пойми: чья это земля?
Только вчера, еще живой, великий трудяга Виктор Кравченко, чуя скорый уход, предлагал новому соседу: “Купи мою усадьбу, мою землю!” Новый поселенец лишь плечами пожал: “Зачем? Ты уйдешь и землю с собой не возьмешь. Она здесь останется”, — сказал он; не ведал, но простодушно повторил прозвучавшее еще во времена библейские: “Род преходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки”.
Вот она — вечная истина. Понять ее можно. Труднее принять. И не только нам. Примеров тому не счесть. Но свое — больнее.
Конечно, Россия — страна немалая. Но внимательно поглядите на карту: ведь больше — Сибирь да Сибирь. А от Руси исконной, что на Русской равнине, разве много осталось? На Запад уплыла Малороссия, на Восток — просторные уральские степи, и наше Междуречье, словно живое горло, сжимается до узкого перехвата. И кажется, что вот-вот оборвется, отрезая самые богатые земли: Кубань, Ставрополье, низовья Волги и Дона, Причерноморье.
Шестьдесят пять лет назад, освобождая от врага Задонье, советский воин — майор Кузьминых, чувствуя сердцем свою гибель, в короткий час успел полюбить эту красивую землю и наказал, в случае смерти, похоронить его на высоком кургане, над Доном. Месяц спустя он погиб под Сталинградом. Боевые товарищи его волю исполнили, привезли сюда, похоронили. “У майора” называется это высокое место возле хутора Большой Набатов: широкий простор, донские воды, вольный ветер.
В ту же военную пору на вечный покой приняла земля Прибалтики своего воина-освободителя Василия Черняховского. Но спустя полвека пришлось тревожить его прах, чтобы избежать поруганья на вчера еще нашей земле.
Мы по-прежнему отступаем, отдавая землю свою за рубежом рубеж. Уходим… И не придется ли скоро тревожить прах майора Кузьминых и увозить его из Задонья куда-нибудь к Уралу, в Сибирь? Просторна Россия-матушка…
А горечь униженья скрасим звоном бокалов да праздничным салютом в честь наших бывших побед.
Уходящая натура
Кузнецов Виктор Владимирович — писатель, очеркист. Родился в 1942 году в Узбекистане, жил и учился в Казани. По основной профессии — геолог; работал в Якутии и на полуострове Мангышлак. Кандидат геолого-минералогических наук. Публиковался в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Дружба народов”, “Вопросы литературы” и др. Лауреат журналистских конкурсов (1995, 1997). Живет в Москве.
О чем могут беседовать двое старых русских, чей суммарный возраст изрядно перевалил уже за сто лет? Настоящее эфемерно, будущее более чем сомнительно, зато прошлое — как на ладони. (Это не ностальгия, а всего лишь взгляд назад, попытка измерить разрыв между тем, что мы застали на заре жизни, и тем, что видим сейчас.) Моим ровесникам есть что вспомнить из не столь еще отдаленного прошлого. Прежде всего — это вещи. Мир ведь меняется через предметы, наполненные тем или иным смыслом…
Телевизор и магнитофон
— Давайте начнем с предмета номер один нашей эпохи — телевизора, — говорит один из нас другому. — Вы когда его впервые увидели? Я, например, — осенью 1962-го; до этого у нас в нефтяном татарском Альметьевске смотреть было просто нечего. Но вот в соседнем Лениногорске заработала студия, и отец принес домой красивый полированный ящик “Рубин-102”. Клавиши и ручки напоминали радиолу, особенно тембровые — “речь”, “концерт”, “смягченный звук”. Ежедневное вещание шло два часа — мультфильм, документальный и художественный. Диктор с прилизанными волосами стал нашим кумиром — когда он приехал на какой-то фестиваль, мы всем двором сбежались поглядеть.
