Лебедев Andrew - Трамвай желанiй
– Нет в этом никакого противоречия, – слегка как бы обидевшись, отвечал Баринов, – продукт моей работы выражается в словах, в этом особенность моей профессии.
Вот вы, например, вы смотрите на голых людей, которые перед вами, врачами не стесняются своей наготы, и в этом ведь особенность вашей profession de foi…
Вот вы о мужестве и об особенности мужественного человека меньше болтать и больше делать, правильно изволили заметить, так можно явам по этому поводу расскажу одну историю?
– Вот на остров нас на катере отвезете, тогда и расскажете! – отрезав, поймала Барнинова Раечка, – мы с Ольгой Петровной собираться идем, а вы нас в холле ждите, хорошо?
– Хорошо, – прошептал про себя Баринов, глядя на ладные стройные ножки питерской докторицы, удаляющейся к себе в кулуары, – хорошо, хорошо! А лучше, если бы… И усмехнулся, припомнив детскую дурацкую приговорку, – ах, эти бы ножки, да мне на плечи! …
До острова Гедос было полтора часа ходу на катере.
За полтора часа можно любую историю рассказать.
Если уметь рассказывать.
А Баринов слыл рассказчиком неплохим.
Барышни уютно расположились в шезлонгах под брезентовым тентом на корме и потягивали свою пурпурную сангрию с кусочками льда и ломтиками лимона.
– Витя Семин был мужественным в вашем понятии человеком? – риторически спрашивал Баринов. И сам тут же отвечал, – да, в вашем понятии, и мужественным и благородным, потому что по вашему, Ольга Петровна. Определению, он не распространялся как некоторые мужчины это любят делать, о своих сердечных делах, когда это касалось чести дамы.
– Ах, что вы такое говорите, – всплеснула руками Рая, – честь дамы! Да если бы этот ваш Витя Семин и стал бы трепать имя Риты, этот Сохальский, разве бы он вызвал на дуэль? Да что там дуэль! Просто даже по морде надавать за свою девушку у него бы ни духа, ни воспитания бы не хватило.
– И вы правы, – согласился Баринов, лаская взглядом загорелое тельце своей симпатии, – Сохальский бы не стал лезть в драку, прикрывая свою слабость химерами псевдо-интеллигентских принципов и приоритетов, но Семин то все же молодец, никогда не болтал о том, как он расстался с Ритой.
– А как он расстался? – спросила Ольга Петровна и с таким ждущим выражением посмотрела на рассказчика, что у того мурашки пробежали по спине и он вдруг поверил, что скоро-скоро… Что скоро-скоро сбудутся мечты.
***Семин расстался с Риткой внешне легко и просто.
Взял да и сказал ей, – иди, я тебя не держу!
А она – тоже гордая.
Если ее на коленях не стали умолять, – останься, останься, я умру без тебя, – то значит назло всем и себе и ему – надо уходить.
И люди, делая какой-то шаг назло себе и назло кому-то, порой не задумываются, что неверный, ошибочный поступок, может стать как тот камешек на горной осыпи, что незаметным на первый взгляд движением своим может вызвать разрушительное и страшное движение многотонной массы нижележащих камней, что только и ждут, когда чей-то грех выведет их из неустойчивого равновесия и обрушит, и обрушит, и обрушит…
Так и Ритка с Семиным.
Не они ли, расставшись в конце второго курса, не они ли вызвали потом тот камнепад страстей в неустойчивой душе их однокурсника – ревнивца Антошки Добровольских, приведший потом к тому, что он проклял их? … Это была ложная тревога. Ну, случаются у женщин задержки и сбивки в биологическом цикле. Только опытные взрослые женщины – они к этому относятся спокойно, а девушка, восемнадцати лет, когда у нее первый в ее жизни мужчина – она не может спокойно. Она сразу начинает думать о том, что хотела бы услыхать из уст любимого слова о его желании видеть в ней невесту и жену. И мать их общих детей.
Но разве дождешься таких слов от студента второкурсника!
Тем более – от веселого и красивого повесы – первого факультетского плейбоя с гитарой, гонщика в душе и по жизни…
– А если у нас будет ребенок? – спросила Рита.
– Зачем ребенок? – переспросил Виктор, поднимаясь с дивана за сигаретами.
– Ну, если будет, – настойчиво повторила Рита, – что тогда?
– Не надо допускать до этого и ты за этим должна следить, не я же! – сказал Виктор досадливо морщась.
– А тебя это разве не касается? – искренне обидевшись спросила Рита.
– Меня? – переспросил Виктор, – если на трассе машина ломается, ее надо чинить, а не подстраиваться под обстоятельства, де так получилось, я ведь не спрашиваю тренера, а что будет если на трассе карбюратор засорится!
– Меня тоже надо чинить? – сморщив личико спросила Рита, – я тоже сломалась? Я как твоя машина?
И нет бы ему тогда покаяться, да броситься к ней в ноги с объятиями, да поцелуями, да с заверениями в любви.
А он возьми, да и ляпни, мол, – везде есть свои правила. И в отношениях тоже. И каждый должен их соблюдать.
Как легко порой рушатся связи.
Был у Ритки пресловутый "запасной вариант".
Был у нее давний соперник ее Витьки Семина – ухажер и соискатель Игорь Сохальский.
А и плохо, что был.
Не было бы – не перебежала бы с такой легкостью. Подумала бы. Одумалась бы. Не повела бы "на принцип", тем более с таким гордым и тоже обидчивым парнем, как ее Виктор.
Но то, что жизнь – это вечный поиск компромиссов и искусство жить – это искусство улаживать и сглаживать конфликты, красивые женщины понимают только после того, как эта самая жизнь хорошенько их потрясет. Годам этак к сорока начинает слетать с них спесивость. А с иных и к сорока пяти.
– Не надо было Ритке от Семина уходить? – спросила Рая.
– Не надо было проклинать, – голосом Метрополитеновского сказал кто-то невидимый.
– Что? – переспросил Баринов – Хорошо бы всю эту историю теперь прочитать, говорю, – отозвалась Ольга Петровна.
Нет проблем, мадмуазель, – сказал Баринов, – я в Питере вам эту книжку привезу к вам в вашу поликлинику…
И Баринов, поглядев на молодую красивую женщину грустно подумал, что осталось только два дня, а там в Питере – жизнь совсем-совсем иная. И еще неизвестно, не проклял ли кто его за какие-то его старые грехи? И еще предстоит этот вечно неприятный перелет на самолете, которых Баринов всегда так боялся. А вдруг, в самолете соберется полный комплект проклятых?
А там – а там и до беды недалеко.
Антон открыл глаза. Вынырнул с тысячекилометровой глубины, где провел, наверное, не меньше тысячи лет. Сейчас он все мерил на тысячи, ничего меньше тысячи и представить себе не мог. Свет резал глаза, он хотел прикрыть их рукой. Руки часто не слушались его – были связаны. Лишнее доказательство того, что он и правда оказался в преисподней.
– По-моему, сегодня он выглядит вполне ничего!
– "Вполне ничего" – это такой медицинский термин?! Где этот, как его… "бюллетень"?
Он должен где-то здесь лежать или висеть…
– Где ты такое видела, родная? Во Франции?!
– Клиника высшего разряду, между прочим!
– Знаешь, матери пока ни о чем не говорили!
– Правильно, ни к чему! Впрочем, в ее состоянии ей должно быть все равно!
– О чем ты?! Думаешь, все вот такими становятся. Она все понимает, да и вообще скоро должны ее выписать!
– Что-то странное происходит, не находишь?
– Если ты про мать, то ничего странного – из психушек, знаешь, иногда выпускают.
А вот с ребенком и правда что-то непонятное… Впрочем, вот Каррерас тоже был с лейкемией и ничего – исцелился!
– Да, но не так быстро. Может, все-таки с диагнозом вначале была ошибка…
– Тоже исключено стопудово!
Стали говорить тише, удаляясь.
Антон напрягся. Что за ребенок?! И правда, был какой-то ребенок. Его ребенок?!
Он хотел позвать их, но голоса совсем затихли. Голоса казались знакомыми.
Морочат голову, оборотни. И сочувствие их тоже сплошное притворство, чтобы сбить его с толку, заставить поверить в их обман.
– Антон! Антон!!!
Кто-то звал его или ему это казалось?
Последнее время он провел в одиночестве, даже эти, из комнатки, перестали навещать. Впрочем, это только радовало. Он устал от обвинений, он все признал и хотел тишины. Иногда плакал, и слезы обжигали щеки. А ведь никогда раньше не плакал. Может, потому что не было причин Иногда из рядом появлялся другой – молчаливый и сильный. Антон так и называл его "другой". Его собственный словарный запас сократился, как сократился весь мир вокруг него до видимых пределов. И так было проще, так было лучше.
Другой. Небольшой семантический анализ – другой, друг! Почему никто этого не понял раньше! Открытие радовало. И настоящим другом был этот другой, потому что приносил успокоение. Пахло спиртом, быстрый укол в руку, и наступает блаженная тишина, в которой нет ни голосов, ни теней, ни всяких самозваных прокуроров в черных мундирах.
Сейчас руки были свободны, он поднес их к лицу и рассмотрел. Худые пальцы, ногти грязные. Прикрыл слезящиеся глаза ладонями. Люди или черти, которые стояли поодаль, расплывались в мутной дымке.
