Уильям Гэсс - Картезианская соната
— Я ждал, пока он остынет.
— Неплохая идея!
Встречаясь с ним после занятий, которые уже подходили к концу, я каждый раз болезненно ощущал окружающую среду, но не столько яркий полированный пластик «Поцелуя коровы», сколько нашу позицию в самом центре, демонстративную, ничем не прикрытую и не защищенную, и негромкий, но пронзительный голос Пеннера, и его экспансивные манипуляции ложечкой. Наши разговоры были не из тех, которые могут понять посторонние. И я замечал, как на нас косятся, пока глаза Пеннера шарили в темной пустоте, застывшей в ожидании первого слова. И компании завсегдатаев, и одиночки явно обращали на нас внимание; во всяком случае, мне так казалось. Я тосковал по деревянным панелям, по неяркому свету ламп, по банкеткам, обитым красным винилом, по высоким перегородкам — мне хотелось хоть чуть-чуть интимности.
Желание мое не исполнилось. В последний день занятий вечером хлынул страшный дождь, и Пеннер покатил сразу домой сквозь завесу воды, накрывшись темным брезентом; он растворился, как тот самый призрак, и долгое прощание, на которое я рассчитывал, не состоялось. Кроме «до свидания» — ничего: ни адреса, ни «рад был познакомиться», ни «давайте как-нибудь встретимся», ни телефона. Потом я сообразил, что тоже не оставил ему ни адреса, ни телефона. Не поблагодарил за беседы, не предложил зайти в какое-нибудь тихое местечко на чашку кофе… нет, я тоже уехал в ливень, не сводя глаз с дороги, сгорбившись в своем непромокаемом плаще, как бездомный, — да я и был бездомным в некотором смысле.
У меня оказалось достаточно времени, чтобы поразмыслить над проклюнувшимся манихейством Пеннера, но меня больше поражало, как в наши дни кому-то вздумалось пробудить эту древнюю ересь. Еще мне казалось, что эту теорию легко можно истолковать превратно и воспринять как сатанизм. К сожалению, эта мысль оказалась пророческой. Если бы кто-нибудь расслышал там, в кафе (а это было нетрудно), как он говорит: «Бог ненавидел Люцифера за интеллект, он всегда предпочитал слепую веру», что подумал бы? От меня не укрылось также, что Пеннер избегает женщин, он попросту не разговаривал с ними и даже не смотрел на них.
В этом, видимо, заключалась причина его неладов с квартирной хозяйкой, миссис Олли Сауэрс. Лютер в то время снимал три комнаты в мансарде высокого, выстроенного над обрывом дома миссис Сауэрс на Пик-стрит. Когда я пришел его навестить, мне пришлось долго взбираться. Широкая лестница с деревянными перилами зела к парадной двери прямо на второй этаж, поскольку первый как бы висел в воздухе. Лестница на третий была, естественно, уже, но достаточно удобная. Однако Лютеру приходилось пользоваться черным ходом (когда-то предназначенным для слуг) всю дорогу до своей мансарды. Пеннеру это не мешало, он ценил наличие собственного входа, хотя лестница была узка и темна, ступеньки круты, а у миссис Сауэрс была неприятная привычка складировать уборочный инвентарь и стопки старых журналов на различных ступеньках, причем как попало, и потому невозможно было предсказать, где именно натолкнешься на препятствие, и заранее приготовиться к обходному маневру. Лютер указывал миссис Сауэрс на то, что, неся объемистый пакет или сумку с продуктами, он не видит своих ног и не может распознавать опасность, а потому не лучше ли ей найти другое место для ведра и швабры или позапрошлогодних дамских журналов?
Лютер утверждал, что говорил с ней вполне вежливо, и я ему верю, потому что грубияном он не был, но миссис Сауэрс стала брюзжать и продолжала баррикадировать его лестницу своими швабрами-вениками. И однажды Лютер столкнул пачку журнала «Либерти» вниз по лестнице. К сожалению, журналы так и остались лежать там, где рассыпались, и восхождение стало еще более опасным. «Под ноги глядите, вот и пройдете», — сказала хозяйка таким высокомерно-презрительным тоном, что просто взывал к отмщению. Пеннер, проявив простоту решений и самоотверженность, свойственные гениям, однажды утром бесстрашно свалился с верхней ступеньки, зажав в кулаке намазанную маслом булочку, — впечатляющая деталь! — и пролежал на площадке второго этажа, страдая от боли в сломанной ноге, целый час, пока его вопли были услышаны.
По иронии судьбы именно перелом ноги позволил мне вновь отыскать его, потому что в местной газетенке была заметка о происшествии и о последовавшем судебном разбирательстве, где упоминалось, в какой больнице Лютер находится на излечении. Я решил, как говорится, стать на его сторону. Он удивился и явно обрадовался, завидев меня, и вскоре мы разговорились так же свободно, как прежде. Пеннер повторил одну из своих прежних ошибок: не учел всех последствий.
Он не рассчитывал, что получит столько повреждений: сломанное ребро, перелом, если не ошибаюсь, голени, куча синяков, распухший нос. Впрочем, он не горевал: хоть его как раз накануне и собрались турнуть с очередной работы, но уведомили-то, как положено, за десять дней, а потому фирма еще обязана была выплатить ему страховку, что, несомненно, послужит им должным уроком.
Сфера моих научных интересов позволила мне дать ему несколько советов по юридическим вопросам, к тому же я провел проверку фактов по его делу. Вдова Сауэрс заявила, что парень — так она его именовала — был невыносим, потому что неопрятен, от него дурно пахло, и он отворачивался, разговаривая с ней. «Чудной, как поздние яблоки», — так она выразилась. У Лютера, дескать, было достаточно места, чтобы поставить по крайней мере одну ногу, а этого вполне достаточно. Нужной суммы у вдовы Сауэрс не было, и ее страховой компании пришлось раскошелиться — на сколько конкретно, Пеннер мне так и не сказал. Этого Лютеру хватило, чтобы поселиться в доме с лифтом (ему пришлось какое-то время ходить с палочкой), но он жалел, что пришлось оставить вид с обрыва из дома вдовы на железнодорожные пути, и за ними сквозь кроны редких чахлых деревьев иногда просвечивала лента реки.
Пока он выздоравливал, я приходил посидеть у его кровати, и Пеннер с горечью объяснял причины своего поступка. Месть правит миром. Он знал это, и это было его кредо. Увы, он не мог устроить свою жизнь в соответствии со своим идеалом, прежде всего потому, что еще не сформулировал его. Миссис Салли Сауэрс, по его мнению, что-то заподозрила, и ему пришлось заплатить болью и увечьем, чего не случилось бы, сумей он правильно разыграть свою карту.
Во время пребывания в больнице Пеннер решил отпустить бороду. Он щеголял (если позволено применить столь предсказуемое слово) короткими, плохо подстриженными усиками и столь же скромной и неухоженной козлиной бородкой. То и другое соединялось узенькими полосками волос по сторонам рта, и в этих зачатках бакенбардов, как в норе, прятались теперь его зубы россыпью мокрых камешков.
Устроившись на новой квартире, Пеннер пригласил меня на кофе. Мы сидели в его кухоньке-нише за эмалированным складным столиком, откидную доску которого Пеннер неуклюже поднял, чтобы я мог просунуть туда ноги. Он выглядел усталым, но, так сказать, по внутренним причинам. Столько нужно сделать, пожаловался он, и каждый день возникает что-то новое. В велосипедной мастерской, куда он отнес залатать покрышки, парнишка-приемщик высмеял их жалкое состояние. В магазине «Здоровое питание», куда он зашел купить натуральные, экологически чистые крендельки, пожилая продавщица собрала целую очередь, потому что каждому покупателю приходилось ждать, пока она близоруко копалась в складочках кошелька, собирая нужную мелочь для сдачи, и тем самым ставила свои личные мелкие проблемы выше терпения других людей. А девушка на контроле — если, конечно, она была девушкой — высказала предположение, что он, Пеннер — вегетарианец. Совершенно незаслуженное оскорбление! А еще сегодня утром он нашел в почтовом ящике извещение о задолженности, хотя он просрочил всего-то неделю! Когда Лютер переходил улицу, буквально через секунду после переключения светофора, какой-то местный охламон задудел на него. Он запомнил этот автомобиль. Пеннер составил список. Он был длинен, как я сам мог убедиться, и занимал чуть не целый рулончик кассовой ленты. Некоторые пункты в нем были зачеркнуты.
— Еженедельная ведомость оскорблений и возмездий, — пояснил он. — Этот рулончик — за прошлую неделю. Я знаю, где этот бибикальщик паркует свою машину, знаю, где живет, но еще не придумал, как заставить заткнуться его гудок. Для этого потребуются специальные изыскания.
— А это не опасно в некотором роде, — спросил я, — ковыряться в чужой машине? Ваши намерения могут ложно истолковать.
— Рискнуть стоит, — живо ответил Пеннер. — Может, сработает настойка корня алтея. На музыкальных автоматах она срабатывает. Я не могу допустить случайного повреждения или просто неудобства, это будет нечестно. Нужно попасть в самую точку. Тогда по счету будет заплачено. И делать это как можно скорее, иначе (он помахал передо мною свитком) вас завалит с головой.
