Аля Аль-Асуани - Чикаго
— Я приготовил кое-что, что тебе поможет. Посмотри на экран.
Она только сейчас заметила, что рядом на тумбочке стоял ноутбук. Он включил его, и перед ее глазами стали мелькать кадры из эротического фильма. На экране белая женщина совокуплялась с чернокожим мужчиной и стонала от наслаждения.
— Прошу тебя, выключи! — закричала Кэрол.
— Что?
— Не выношу эти фильмы!
— Почему?
— Потому что это неестественно и глупо.
— У тебя с этим проблемы?
— Нет, я абсолютно нормальная.
Он укоризненно посмотрел на нее:
— Послушай… Сегодня я должен снять одну-две сцены. Не надо портить мне работу.
— Дай мне шанс. Дай мне быть самой собой, и у меня все получится.
Он безнадежно посмотрел на нее, она же толкнула его, чтобы он встал за камеру:
— Давай!
Фернандо попятился как провинившийся школьник, которого учитель выгнал из класса. Кэрол закрыла глаза и погрузилась в воспоминания о прекрасных моментах, которые у нее были с Грэхемом, в пронизывающее насквозь наслаждение, которое она с ним испытывала. Постепенно она забыла обо всем, что окружало ее, и чувствами была уже далеко. Когда она смутно начала понимать, что слишком яркая лампа слепит ей глаза, она, не обращая на нее внимания, продолжала витать в своей фантазии, пока не очнулась от голоса Фернандо, который положил ей руку на плечо:
— Браво! Отличный кадр!
Они сняли ролик за несколько сессий, и Кэрол каждый раз возбуждала себя подобным образом.
Ролик имел полный успех (если не принимать в расчет одну статью в чикагской «Сан таймс», где журналист осудил рекламу за аморальность и покушение на личную жизнь американцев). Через несколько дней Фернандо пригласил ее на ужин и после двух бокалов красного вина — если не считать своей традиционной марихуаны — начал снова осыпать Кэрол комплиментами.
— Где же ты была раньше? — сказал он с горящими от восторга глазами.
— Все дело в твоем таланте.
Фернандо смотрел на нее с нерешительностью, а затем сказал с детской непосредственностью, которая всегда ее привлекала:
— Хозяин компании хочет с тобой встретиться.
— Да?!
— Фортуна всегда тебе благоволит. Эта встреча может изменить всю твою жизнь. Генри Девис, владелец компании «Дабл икс», — один из самых богатых людей Америки. Ты представляешь, я сам до сих пор его ни разу не видел. Несколько раз просил о встрече, но под разными предлогами мне отказывали.
— У меня совсем другая ситуация. Ты просишь о встрече, он отказывается. Со мной же он сам хочет встретиться, а я не знаю, идти мне на встречу или нет, — пошутила она, но Фернандо было не до смеха. Он посмотрел ей прямо в глаза и серьезно произнес:
— Ты должна ценить, насколько я тебе доверяю. Любой другой на моем месте не позволил бы тебе встретиться с владельцем компании до тех пор, пока не подпишет эксклюзивный контракт.
— Я ценю все, что ты для меня сделал.
— Ты должна мне это доказать. Я дам тебе номер телефона его офиса, чтобы ты договорилась о встрече. Ты же не подписывай с ним ничего, не посоветовавшись со мной.
— Хорошо.
— Обещаешь?
— Да.
32
— Это Салах, Зейнаб!
От волнения он задыхался, как будто после тридцатилетней разлуки увидел ее на улице и бежал за ней, пока не догнал. Собственный голос показался ему странным, каким-то чужим. Фантастика! Он не может поверить, что разговаривает с ней. Как будто и не было всех этих лет, как будто он тысячу раз не пытался забыть ее, как будто тысячу раз не сходил по ней с ума и тысячу же раз не проклинал ее. Его голос говорил больше слов: «Это Салах, Зейнаб. Помнишь меня? Тот Салах, который любит тебя, как никто не любил. Потеряв тебя, Зейнаб, я перестал жить. Тридцать лет я прожил впустую вдали от тебя. Я пытался, но не смог, Зейнаб. Я возвращаюсь к тебе».
— Салах? Не могу поверить!
Несмотря на возраст, она говорила все также эмоционально.
— Я звоню в удобное для тебя время? Не хочу отрывать от работы.
— Я работаю в государственном учреждении, Салах. Работать здесь — значит просто присутствовать на работе. У нас всегда полно времени.
О Боже! Тот же чудесный смех. Она сказала, что не может описать своего счастья, что они вновь нашли друг друга. Она рассказала ему о своей жизни: после смерти мужа она живет одна, а единственная дочь вышла замуж. На его вопрос о Египте она ответила с сожалением:
— Сейчас в стране сложилась очень плохая ситуация, Салах, как будто то, ради чего мы, я и мои товарищи, боролись, было миражом. Демократии мы не добились и не избавились от отсталости, невежества и коррупции. Все только ухудшается. Мракобесие распространяется по стране, как эпидемия. Представь себе, в отделе планирования я единственная мусульманка из пятидесяти служащих, которая не носит хиджаба.
— Почему наша страна так изменилась?
— Репрессии, нищета, несправедливость, неясное будущее, отсутствие общенациональной идеи. Египтяне и не надеются на справедливое устройство мира и живут с мыслью о загробной жизни. Однако набожность египтян не истинная. Под религией скрывают всеобщую депрессию. И хуже всего то, что египтяне, работавшие долгое время в Саудовской Аравии, принесли в страну идеи ваххабизма, а режим способствовал их распространению, поскольку ваххабизм помогает ему удерживаться.
— Каким же образом?
— Ваххабизм осуждает неповиновение правителю-мусульманину, даже если тот угнетает народ. Ничто не волнует ваххабитов больше чем то, чтобы женщина закрывала свое тело.
— Не может быть, чтобы мышление египтян стало таким примитивным.
— Более того, сегодня женщины в Египте носят перчатки, чтобы ничего не почувствовать, если им придется протянуть руку мужчине для рукопожатия.
— А не Абдель Насер ли в ответе за это?
Она засмеялась, и от этого его сердце забилось чаще.
— Хочешь продолжить нашу дискуссию по поводу Насера? Я до сих пор считаю его самым великим из тех, кто стоял во главе Египта. Однако его огромная ошибка в том, что он не ввел демократическое правление, оставив военный режим своим последователям, которые оказались не столь принципиальны и компетентны.
Она замолчала, затем, вздохнув, сказала:
— Слава Богу, насколько я потерпела поражение в общественной деятельности, настолько я счастлива в личной жизни. Моя дочь — инженер, у нее все в порядке и на работе, и в семье. Она родила мне двух прекрасных внуков. А чего ты достиг в жизни?
— Я получил докторскую степень и работаю профессором в университете.
— Ты женат?
— Был женат, теперь разведен.
— А дети?
— У меня нет детей.
Ему показалось, что его ответ ее обрадовал. Они проговорили почти два часа. И с этого момента его жизнь изменилась. Теперь он жил только ночью. Если бы он рассказал кому-нибудь о своем волшебном мире, люди приняли бы его за сумасшедшего, поэтому он хранил свой секрет. Дневное время он проживал без интереса, но как только наступала ночь, подобно сказочным героям, превращался в другого человека и, как на крыльях, переносился в прошлое. Он надевал старую одежду, смотрел черно-белое кино шестидесятых и слушал песни Умм Кальсум и Абдель Халима Хафеза[33]. А когда наступало время ее прихода на работу, он звонил, просил позвать ее к телефону и откровенно рассказывал все, что с ним произошло, как мальчик, вернувшийся из школы, бросается обнимать мать, которая его расцелует, переоденет и умоет. Однажды ночью они вспоминали прошлое, и ему было так хорошо с ней, что он спросил ее:
— А что, если я приглашу тебя в Америку?
— Зачем?
— Сможешь начать новую жизнь.
Она засмеялась:
— Ты стал рассуждать, как американцы, Салах. Какая новая жизнь? В нашем возрасте Аллаха просят дать спокойно умереть.
— Иногда я не могу на тебя не злиться.
— Почему?
— Потому что ты была причиной нашего расставания.
— Это старая история.
— Я не могу перестать об этом думать.
— Какой смысл думать об этом?
— Зейнаб, почему ты бросила меня?
— Ты сам решил эмигрировать.
— Ты могла убедить меня остаться.
— Я пробовала, но ты был упрям.
— Почему ты не поехала со мной?
— Я не могла уехать из Египта.
— Если бы ты меня действительно любила, ты бы уехала со мной.
— Сейчас глупо ссориться из-за того, что было тридцать лет назад!
— Ты до сих пор считаешь меня трусом?
— Почему ты помнишь только плохое?
— Не уходи от ответа. Скажи мне, в твоих глазах я трус?
— Если бы я считала тебя трусом, неужели я бы дружила с тобой?
— Последний раз ты сказала: «Мне жаль, что ты оказался трусом!»
— Мы поругались, вот и сорвалось с языка.
— Долгие годы мне было больно от этих слов.
— Мне жаль…
— Не думаю, что это случайные слова.
