Эдуард Тополь - Ты самая любимая (сборник)
— Господи, прости меня! — сказал Илья. — Барух Ата Адонай, элухэйну…
Альбертович стал звонить по своему мобильному:
— Коля, поднимись за мангалом… — и сказал Маргарите: — Стол тебе оставить или как?
— Та нэ трэба, — сказал вдруг Василий. — Я куплю ей завтра.
— У тебя ж денег нет, — удивился Илья.
— На пьянку нет. А якусь-то мебель и кроватку дочке куплю.
Тут пришел Коля, водитель Альбертовича.
— Собирайте стол, стулья, — приказал всем Альбертович и пошел на балкон. — Учитель, берем мангал.
Все принялись собирать складные стулья и стол, выносить их за дверь.
— Эй, учитель! Блин! — снова позвал с балкона Альбертович.
— Опять начинаешь? — спросил Илья, выходя к нему.
— А я чё сказал? Я тя обидел?
— Пока нет.
— Ну и все. Без базара. — Альбертович взял мангал с одной стороны. — Бери с той стороны. И давай так, братан. Все уходят. Чтоб никто тут не остался! По-честному. Зашито?
— Зашито, — согласился Илья.
Вдвоем они вынесли мангал за дверь и вернулись.
— Ну что, Рита-Маргарита? — сказал Альбертович. — Посошок нальешь?
— А там осталось? — спросил Трофимов.
— Осталось, — сказала Маргарита и принесла поднос с текилой, солью и стаканами.
— О! Супер! — обрадовался Альбертович. — Допиваем и…
Маргарита разлила по стаканам остатки текилы.
Рядом с домом снова бабахнул гром.
— За Маргариту! — сказал Илья.
— За Катю! — добавил Альбертович.
— Дякую, спасибо, — сказал Василий. — За Катю.
— И за Маргариту, и за Катю, — обобщил Арсен.
— За Чехова! — сказал Трофимов.
— Это еще почему? — удивился Альбертович.
— А хороший был писатель, — объяснил Трофимов.
— «Муму» написал, — сказал Илья.
— Нет, «Муму», кажется, другой написал, — засомневался Трофимов.
— Петя, вы еще «Муму» не проходили, — заметила ему Маргарита.
— Ладно, поехали! — сказал Альбертович. — До дна!
Все выпили.
Гром.
— Всё, Маргарита, бывай! — сказал Альбертович и приказал всем: — Уходим! По быстрому. Вася, бери свой велик.
— А куды мне? — сказал Василий. — Мне некуды…
Сергей взял велосипед и пошел к выходу:
— Ничё не знаю. Все уходим! Маргарита, Катя на какой вокзал приезжает?
— На Курский, — ответила Маргарита.
— Ну вот, Вася, ночуешь на Курском, утром дочку встретишь.
— Маргарита, — сказал Арсен, — ресторан «Севан», в любой время. Такой сделаю табака!
Выталкивая всех за дверь, Альбертович сказал Арсену:
— Пошли, пошли! Я те сделаю табака!
Закрыв за ними дверь, Маргарита оглядела беспорядок в квартире:
— Боже мой! Еще уборка! Нет моих сил…
И села на диван.
Снова шарахнул гром.
Маргарита выключила свет и калачиком устроилась на диване.
За окнами начался дождь, переходящий в ливень.
Под шум дождя Маргарита уснула, но через пару минут вскочила, включила свет. И увидела, как с потолка каплет на диван — все сильней и сильней.
— Ё-мое! — сказала она в сердцах, бегом принесла с кухни таз, поставила под капель с потолка.
И заплакала:
— Ну вот, сняла квартиру! Дура…
В дверь постучали.
— Кто там? — испугалась Маргарита.
— Это я, — сказал мужской голос. — Открой.
— Кто?
— А ты не узнаешь, что ли?
Маргарита, подумав, сказала сама себе:
— Господи! Так они сейчас все вернутся…
* * *«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля!..»
Под этот замечательный марш поезд № 97, умытый ночным дождем, спешил на рассвете к Москве. Он клацал колесами, гудел тепловозным гудком и таранил утреннюю прохладу.
«Просыпается с рассветом вся советская страна…»
Но не только 97-й спешил в этот час к Москве. А еще десятки и даже, наверно, сотни поездов со всех сторон нашей необъятной России — с востока, юго-востока, юга, юго-запада, ну и так далее — мчались к Москве. Десятки, а то и сотни тысяч пассажиров спешили в столицу.
«Кипучая, могучая, никем непобедимая…» — пело в этих поездах дорожное радио.
Они, эти поезда, гремели на стрелках, клацали колесами, гудели гудками и — подъезжали к Москве, к ее двенадцати вокзалам. И тысячи детей стояли в коридорах вагонов с ранцами, как у нашей Кати, и нетерпеливо выглядывали в окна, ища глазами своих матерей…
«Страна моя, Москва моя, ты самая любимая!»
Конец
Май — сентябрь 2009
Япона коммуна, или Как японские военнопленные построили коммунизм в отдельно взятом сибирском лагере (по мемуарам японских военнопленных)
Киноповесть
Навстречу трудным ситуациям нужно бросаться храбро и с радостью. Помни поговорку: «Чем больше воды, тем выше корабль».
Из кодекса Бусидо
Много лет назад кто-то из моих читателей прислал мне удивительную рукопись бывшего японского военнопленного Ю. Ёсиды — написанная от руки, по-русски, с огромным количеством грамматических ошибок, она тем не менее так меня увлекла и очаровала, что я стал искать автора. А не найдя, начал собирать мемуары других японских военнопленных и даже разыскал одного из бывших оперуполномоченных НКВД по лагерям японских военнопленных в Сибири. Он рассказал мне много интересного из того, что никогда не было в печати — ни в российской, ни в японской. И весь этот материал лег в основу повести. А канвой ее стала рукопись Ю. Ёсиды, которого я считаю своим незнакомым японским соавтором.
От своего и от его имени посвящаю ее бывшим интернированным — так в Японии называют всех, кто побывал в советском плену.
Автор
9 августа 1945 года, с внезапного нарушения Красной Армией маньчжурской границы, началась советско-японская война, а через неделю, 15 августа, сразу после американской атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, император Хирохито подписал рескрипт о капитуляции Японии, и Квантунская армия в составе 670 000 человек разоружилась и сдалась советским войскам.
1
29 сентября, еще до рассвета, эшелон громыхнул сцепками вагонов и резко остановился. Все проснулись, в темноте послышались громкие удары по стенам вагонов и крики конвоиров:
— Японцы, подъем! Выходи с вещами! Все — на выход! Быстро, япона мать! С вещами!
Юдзи Ёкояма, единственный среди пленных, кто понимал по-русски, поскольку в университете изучал русский язык, испуганно выскочил из вагона. Бегая с конвоирами по платформе, он сообщал пленным, что всё, они приехали. Вагонов было больше двадцати, и вскоре полторы тысячи пленных столпились перед эшелоном и с недоумением оглядывались по сторонам — почему их выгрузили на какой-то захолустной сибирской станции, когда там, в Маньчжурии, им говорили, что отвезут во Владивосток и отправят домой?
Наконец поднялось солнце, вокруг стало светло. Японцы стояли на травянистом пустыре, мокром от утренней росы, и пораженно смотрели на местных жителей — своих победителей. Те окружали их со всех сторон, и их было очень много — старики, молодые, женщины, дети. Выглядели они ужасно нищенски. Впрочем, говорили меж собой японцы, как может быть богатым народ, который столько лет воевал с Германией?!
Но не успели они пожалеть своих победителей, как среди тех поднялся шум:
— Давай! Отдавай! Дай сюда!
Со всех сторон они набросились на пленных, стали требовать все, что видели, — часы, авторучки, одежду, фотоаппараты, даже туалетную бумагу. Особенно упорно вымогали у офицеров их офицерские сапоги. Смышленые поручик Хирокава и сержант Сакамото быстро обернули свои сапоги солдатскими обмотками, чтобы скрыть их. Но остальные были настолько растерянны, что местные жители буквально выхватывали у них все, до чего могли дотянуться, — шарфы, шапки, свитера…
Вдруг грянул оглушительный выстрел.
Японцы вздрогнули: что случилось?
Оказалось, конвоиры шарахнули в воздух, чтобы разогнать нападавших.
Японцы изумились еще больше — в Японии полиция никогда не применяет оружие по отношению к своему народу.
Но выстрел подействовал, местные жители отбежали от пленных и стали наблюдать за ними издалека.
Спустя какое-то время к пленным подошли седой майор и молодой щеголеватый лейтенант. Лейтенант приказал японцам построиться в колонну по пять человек в шеренге, пересчитал их и распорядился:
— Сто солдат остаются на месте, остальные — левое плечо вперед! За мной шагом марш!
— А почему сто остаются? — спросил у майора Юдзи.
— Не беспокойтесь. Они разгрузят вагоны и догонят нас.
Красноармейцы с винтовками и автоматами охраняли японцев спереди и сзади, молодой лейтенант цербером бегал вдоль колонны, покрикивая: «Не растягивайся! Шире шаг!» А Юдзи, шагая рядом с майором, спросил:
