Игорь Губерман - Закатные гарики. Вечерний звон (сборник)
«Здравствуйте, много уважаемая мной Роза, не сочтите наглостью, что я не знаю, как по батюшке. А это пишет с извинением, что помешал Вашей красивой быстрой жизни, бывший только что военнослужащий, сержант запаса Игорь Бесфамильный. Понимаю, Роза, что мое само образование не позволяет мне надеяться на Вашу склонность, только я на службе в армии один раз видел Ваш большой смеющийся автопортрет в журнале „Советский экран“. И это фото Ваше потрясло меня до глубины души и до корней волос. Хотя из нашей роты многие смотрели так на это фото, будто они вечером в казарме и уже на койке и никто не видит, чем они там занимаются. А вчера я Вас увидел на экране и опять немало пережил. Роза, неужели Вы такая же и в жизни или это все парик из грима? Если Вы такая же, то я бы взял Вас на руки и нес, не покладая рук, куда глядят наши с тобой глаза. Я после службы в армии живу в столице нашей Родины, где я работаю вахтером на заводе оборонного значения. А вечером я очень хорошо играю на баяне, и поэтому если Вы мне ответите, то, может быть, и Вам со мной немного будет интересно. Я хотя живу тоже в Москве, но посылаю Вам письмо авиапочтой, чтоб дошло скорее. А еще могу прислать Вам фотографию свою размером шесть на девять. Остаюсь с надеждой, Игорь Бесфамильный».
Не прошло недели, как меня приятель отыскал в библиотеке, чтобы сообщить отменно радостную новость: клюнула рыбешка, так письмо это сыграло, что я зван на день рождения, который состоится завтра. И не просто зван, а Роза нынче в ссоре со своим давнишним хахалем, и легкая надежда есть, что приглашение мне послано не зря.
Как я летел на этот день рождения! Но почему-то опоздал почти на час, и вся компания уже довольно крепко выпила. Мне предложили тост произнести, а он был загодя и очень тонко мною подготовлен. Только здесь придется мне назвать фамилию того, с кем Роза находилась в ссоре, мы знакомы не были, однако же фамилию я знал. Мой тост был краток, но красноречив:
Как говорил Жан Жак Руссо —к ебене матери Куксо!
Все довольно дружно засмеялись, только как-то странно: глядя на человека, сидевшего в углу дивана. Кажется, он тоже засмеялся. Это был как раз Куксо, с которым накануне ночью Роза помирилась.
Так попал я внутрь сюжета тривиального донельзя, водевильного, однако же еще минут пятнадцать высидел из чистого упрямства. На меня старались не смотреть, и налитую самому себе вторую рюмку я украдкой выпил.
Есть еще одно необозримое пространство пошлости. Вам не встречался бюст Шопена, отлитый из парафина, с фитилем на макушке? И есть Наполеон такой, и даже Иисус Христос.
Еще забыл упомянуть я пошлость нынешних бесчисленных тусовок, презентаций и фуршетов по любому поводу. Но тут у пошлости примета есть, висящая над этим скука (если не нашел себе случайно собеседника). Однако же могу себя легко я опровергнуть. С помощью истории одной (судите сами).
В некоем большом российском городе все это было. К моему приятелю-врачу повадилась ходить лечиться дружная компания каких-то мелких бизнесменов (а возможно – и бандитов, это нынче трудно различить). Шестеро их было, если память мне не изменяет. И один однажды заявился с общей просьбою от всех. Им необходим был срочно венеролог, только непременно – свой, надежный человек. Поскольку только что все шестеро одновременно подхватили триппер, а еще успели передать его и женам. И не только вылечить их всех был должен врач, но и шепнуть их женам, что не гнусный это триппер, а обычный вирус, часто попадающийся в банях – даже в самых фешенебельных и чистых. Мой приятель им немедленно врача сыскал, но любопытства удержать не мог и с осторожностью спросил, как ухитрились заразиться они вместе и одновременно. И посланец снисходительно ответил:
– Презентация, профессор!
А еще бывают пошлыми – причины, по которым совершаются прекрасные на первый взгляд поступки, только, если присмотреться к их истокам, восхищение сникает. У меня такое тоже тесно связано с Сашей Ароновым, которого я преданно любил. Одна из его давних жен была немыслимо слаба на передок. При этом волновали ее – только творческие личности. Похоже, это качество она ценила много выше остальных мужских достоинств. Те, на кого падало ее недолгое внимание, о нем нисколько не болтали, проявляя деликатность и сочувствие. И вдруг узнал я, что один поэт повсюду хвалится своим успехом у любвеобильной этой дамы. Так за Сашку стало мне обидно! До поры, пока в молчании все это протекало, мне настолько не было обидно. И когда мне сообщили (мы сидели где-то, выпивая), что в кафе неподалеку обретается этот болтун с приятелем, немедленно и я туда помчался. И дождался я, покуда они вышли, и влепил пощечину хвастливому поэту. Но за те минуты, что он делал вид, как будто порывается ответить тем же (аккуратно позволяя своему приятелю удерживать его), настолько я себя конфузно чувствовал, что помню это до сих пор. Чью честь я защищал? О легковейности порывов Сашкиной жены все знали и без этого злосчастного поэта, и ужасно пошлой (а ничуть не рыцарской) теперь мне виделась сама пощечина моя. Заметить еще надо, что поэт был невысок, телосложения изящного, и риска, что побьют, у меня не было. Поэтому еще слегка паскудным было явленное действо. Только это пронеслось в башке моей, когда я свою глупость уже сделал. Я много лет спустя перед поэтом извинился, кстати – он пожал плечами и сказал, что ничего не помнит. И опять я молча мудаком себя назвал.
Я сейчас подряд любое вспоминаю, чтобы оттянуть то главное, ради чего я, собственно, главу эту затеял. В собранном мной перечне той пошлости, с которой мы все время сталкиваемся по жизни, оказалось нечто, чем я сам давно грешил с огромным удовольствием. Когда приходит в голову какое-нибудь значимое имя, то ужасно тянет изречение к нему пришпилить. Не цитату, нет, избави Господи, а что-нибудь пустяшное, банальное и бытовое. Такое нечто, напрочь приземленное. И это совмещение высокого и низкого (звучащего для слуха имени – с расхожим пустозвонством) становится забавным и читабельным. И более того – становится игрой. На этом я попался и немедленно втянулся. Сочинить хотел один-единственный пример, а провалился – в зыбкую и дивную пучину. Я подряд два дня как будто бы отсутствовал: я ел и пил, чинил машину, был в гостях и принимал участие в каких-то разговорах, но на самом деле непрерывно сочинял четверостишия. И я бы даже вдохновением назвал эту блаженную отключку, но не поднимается рука на святотатство. Всю скоропалительно возникшую продукцию вставлять в текущие стихи – никак не получалось. И решил я поместить отдельно краткий опыт обращения с почтенной древностью. Случился, дескать, у порывистого автора недолгий приступ неоклассицизма. Изысканная будет у меня прокладка между главами, подумал я конфузливо и нагло.
А прокладка эта – и название имела: «Грецкие огрехи». Но по ходу вольных измышлений властно вклинились мыслители других народов. И название пришлось переменить.
Брызги античности
Предупреждал еще Гораций —поэт, философ, эрудит,что близость муз и дружба грацийжитейской мудрости вредит.
Учил великий Аристотель,а не какой-нибудь балбес,что похотливость нашей плоти —совсем не грех, а дар небес.
Как нам советовал Овидий,я свой характер укрощаю,и если я кого обидел,то это я ему прощаю.
Не зря учил нас Гиппократ(а медик был он – первый номер):«Болеть – полезней во сто крат,чем не болеть, поскольку помер».
Есть очень точная страницав пустых прозрениях Платона:что скоро будет честь цениться —дешевле рваного гондона.
Отменной зоркости примерсыскался в книге Теофраста:пластичность жестов и манер —заметный признак педераста.
Я оценил в Левкиппе вновьего суждения стальные:«Кто пережил одну любовь,переживет и остальные».
Хотя Сафо была стервоза,но мысли – стоят дорогого:«Своя душевная заноза —больней такой же у другого».
Сказал однажды Геродот,известный древности историк,что грешник подлинный лишь тот,кому запретный плод был горек.
Заметил некогда Сенека,явив провиденье могучее,что лишь законченный калекане трахнет женщину при случае.
А чуткий к запахам Хилонвесьма любил, как пахнут кони,но называл одеколон —«благоуханием для вони».
Великий скульптор Поликлетваял роскошно и сердито:кто б ни заказывал портрет,он вылеплял гермафродита.
Был Демосфен оратор пылкойи непосредственной замашки,а если бил кого бутылкой —рука не ведала промашки.
Полезно в памяти иметьсовет интимный Авиценны:«Не стоит яйцами звенеть,они отнюдь не звоном ценны».
Прочел у некоего грека(не то Эвклид, не то Страбон),что вреден духу человекаизлишних мыслей выебон.
Писал когда-то Еврипид,большой мастак в любви и спорте:«Блаженный муж во сне храпит,а не блаженный – воздух портит».
Прекрасно умственной отвагойу Архимеда изречение:«Утяжеленность пьяной влагойприносит жизни облегчение».
В саду своем за чашкой чаясказал однажды Фукидид:«Мудрец живет, не замечаятого, про что кретин – галдит».
Был молод циник Диодор,но у него дыханье сперло:соленый мелкий помидорпопал в дыхательное горло.
Признался как-то Эпикур,деля бутылку на троих,что любит он соседских кур —гораздо больше, чем своих.
Жил Диоген в убогой бочке,но был он весел и беспечени приносил туда цветочки,когда гречанку ждал под вечер.
Как объяснил друзьям Эсхил,заплакав как-то ближе к ночи:«Когда мужик позорно хил,ему супругу жалко очень».
Виноторговец Аристиппничуть умом не выделялся,но был такой распутный тип,что даже скот его боялся.
Приятно мне, что старший Плинийсо мною схож во вкусах были плавность нежных женских линийвесьма и всячески любил.
А младший Плиний в тот моментписал совсем иные книжки,поскольку был он импотенти знал о ебле понаслышке.
Молился Зевсу жрец Пирейи от судьбы не ждал злодейства,но слух пошел, что он еврей,и с горя впал он в иудейство.
Солон писал законы все,чтоб обуздать умы и души,но сам один из них нарушил,за что в тюрьму позорно сел.
Сказал однажды Заратустра,что слышал он, как пела птица:«Не надо, люди, слишком шустропо этой жизни суетиться!»
Состарясь, ветхий Ганнибалв тени от лавра за колодцемдетишкам байки загибал,что был великим полководцем.
Как сам Лукулл, не мог никтоперед едой произнести:«Всегда идет на пользу то,что вред не может принести!»
И духом был неукротимый,и реформатор был Пиррон,нанес весьма он ощутимыйхозяйству Греции урон.
Мирил соседей Гесиод,когда они бывали злы:«Над нами общий небосвод,а вы ругаетесь, козлы!»
Рассеян был Аристобули влип однажды в передрягу:чужие тапочки обул,и в рабство продали беднягу.
У геометра Филолаябыла культура тех веков,и, сластолюбием пылая,он еб своих учеников.
Тоска томила Протагора,когда шептались прохиндеи,что он украл у Пифагорасвои несвежие идеи.
Все брали в долг у Феогнида,не отказал он никому,но иногда, такая гнида, —просил вернуть он долг ему.
Напрасно мучился Конфуций,пытаясь к разуму воззвать:«Не надо свой отросток куцыйкуда ни попадя совать!»
Учил маневру Ксенофонт(вояка был поднаторевший):«Бери противника на понт,пуглив и робок враг забздевший».
От чина к чину рос Люцилий,но потерял, увлекшись, меру:сошелся он с еврейкой Цилей,чем погубил свою карьеру.
Весьма гордился Поликрат:на рынке мудрость победила,и сдался споривший Сократ,ему сказав: «Ты прав, мудила!»
Учеников Анаксиментому учил больших и малых,что крутость резких переменродит мерзавцев небывалых.
Анакреон не знал сомнений,пробормотав на склоне лет:«Какой ни будь мудрец и гений,а тоже ходишь в туалет».
Весь век нам в это слабо верится,но Гераклит сказал однажды,что глупо смертному надеятьсяодну бутылку выпить дважды.
Оглянись вокруг себя
