Тереза Тур - Выбрать свободное небо
— Последнее предложение я не понял. Должно быть что-то очень патетическое.
— Он своей смертью вырвет у судьбы победу!
— Грустно.
— И мне грустно, поэтому я драконов забросила совсем.
Они помолчали. Тереза в Москве. Роберт на съемках. Осень. Печаль…
— Слушай, — осторожно и как-то смущенно спросила Тереза, — а ты Лизе звонить перестал?
— Тереза, — поморщился он, — остановись.
— Можно спросить: почему?
Роберт разозлился. Надо же, хоть какие-то чувства пробились сквозь пустоту этих двух недель…
— Слушай, можно я расскажу тебе, как все выглядело с ее стороны? — Тереза поняла, что он сейчас хлопнет крышкой ноутбука, и поэтому заговорила быстро. — Ты приехал, такой успешный, известный, блестящий… Ей было неловко на твоем фоне. Она придумала себе какую-нибудь галиматью из разряда: я ему не нужна, это жалость…
— Тереза, — раздался с той стороны вселенной его голос — сухой и надменный. — Тереза. Stop. Ты мой друг. Но даже ты не имеешь права так навязчиво вторгаться в мою личную жизнь.
— Извини, — что она еще могла сказать.
— Давай лучше о драконах, — добавил Роберт уже мягче. Ему очень хотелось спросить у Терезы, что такое «галиматья» — но он не стал…
И разговор вернулся к планам Терезы относительно Ральфа — Черного дракона. Владетеля. К планам автора убить своего главного героя.
Глава одиннадцатая
«Как быстро человек привыкает к хорошему!»
Лиза сидела возле своего старенького дешевенького телефона, как собачонка на привязи — и даже не могла рисовать. В голову лезла всякая банальщина. На душе было муторно. Он не звонил. Не звонил с тех самых пор, как уехал на съемки.
Ноутбук сломался совсем — отказывался включаться — и только смотрел на мир черным-черный, почти как Лизино настроение, экраном.
Прошла неделя. Потом вторая — она как раз уезжала из Питера. Теперь же она вернулась. И сидела у телефона. Ждала. Чего? Непонятно… Наверное, чуда.
Только сейчас она поняла, как ей дороги разговоры с ним. Легкие, нежные, светлые. Такие чудесные, что она, словно в одеяло, заворачивалась в воспоминания о его голосе, о его взгляде. Снова и снова представляла его улыбку. Иногда позволяла себе нарисовать его… Она думала, что и ему дорого это общение… Он не звонил.
За окном тихо плакал дождик. Из-за туч, обложивших небо время от времени неожиданно показывалась удивленное солнце, смотрело пристально на землю, вспоминало, что уже осень… И исчезало.
— Этого и следовало ожидать! — решительно сказала она сама себе. — Это-то как раз и нормально.
Лиза только что вернулась с кладбища. Отец упокоился, наконец, рядом с мамой. Она уезжала, чтобы организовать его перезахоронение. То, что он лежал в земле где-то очень далеко… Это было не правильно.
И поэтому, как только появились деньги — Лиза сделала то, что должна была. Это наполняло ее сердце умиротворением. А то, что Роберт не звонит… В конце концов жизнь отучила ее верить в сказки. А любовь… Любовь — это тоже сказка. Сказка, возможная лишь среди равных.
Лиза вздохнула — и уселась перебирать старую коробку. Там были ее сокровища. Мамина кокетливая сумочка с письмами для папы. Отец был на службе, а мама оставалась в Ленинграде с крошечной Лизой. Рост дочери в полгода, вес. Надо же, даже окружность плеча… Вложенные в письма фотографии. Какие они с мамой тут потешные…
В отдельных конвертах семейные фотографии. По годам. Это папа уже порядок наводил, когда они переезжали в коммуналку. Их квартиру пришлось продать, когда заболела мама. Они с отцом не могли смириться ни с диагнозом, ни с прогнозами — и верили в то, что маму можно спасти…
Лиза тяжело вздохнула — и постаралась сосредоточится на ее сокровищах в коробке и радостных воспоминаниях, с ними савязанных…
Еще тут были сложены смешные открытки — Лиза всегда их любила и одно время коллекционировала. А вот мамин любимый календарь с репродукциями — умилительные домики, увитые плющом, свет в окошечках, дети в оборочках… Сочные цвета. Красота. Какую очередь Лиза когда-то отстояла в Доме Книги, чтобы купить маме именно этот календарь… Было много лизиных наброски, разложенные по папкам, несколько стихов. Занятно. Она вчитывалась в слова, написанные аккуратным детским подчерком — и не могла поверить, что их писала она.
Принцесса выберет того,Кто будет на коне!Но ослик — тоже ничего, —Бубенчик в колпаке…
Кто путь ее озолотит —За тем она пойдет!Но… золото листвы осенней —Тоже подойдет.
Принцесса выберет того,Кто по листве осеннейНа ослике ей принесетОдин тюльпан весенний
Когда это было? Неужели она сама это писала?.. Да! Ей надо было подарить маме что-то на День рождения. Точно. Маме. И Лизе было… Лет четырнадцать, должно быть. Какой была ее жизнь… Краски, кисточки, мольберты. Пленэры — все-таки как глупо и напыщенно звучит это слово…
Папа тогда подарил маме ведро тюльпанов. Именно ведро — у папы было свое понимание романтики. Мама так хохотала… А потом вытерла глаза — она часто плакала от умиления. Как мама любила тюльпаны! «Это — сама нежность!» — говаривала она.
А Лиза тогда смастерила самодельную открытку и написала туда сказочное стихотворение. Фон она расписала разноцветными голландскими тюльпанами — теми, у которых были острые края лепестков. Лиза стала их любить больше всех остальных цветов, когда мамы не стало, как и надежды в то, что новый день будет лучше предыдущего…
Так. Надо взять себя в руки начать рисовать. Нельзя терять шанс, который дала ей жизнь в лице Терезы Тур.
Лиза еще покопалась в коробке и потянулась уже за крышкой, чтобы ее закрыть, как вдруг обнаружила возле картонной стенки деньги. Пятьсот современных рублей. Их здесь быть попросту не могло… Но они были. И она могла сама — да, сама — позвонить Роберту.
Дальше она бежала. Пять лестничных пролетов. Двор. Хруст розоватой гранитной крошки под ногами. Яркая детская площадка. Помойка рядом с ней… Пешеходный переход, еще один двор, обсаженный кустами поникшей сирени, с нелепо торчащими ветками. Терминал для оплаты. Ряд цифр.
— Лиза! — его голос в трубке. — Лиза! Вы позвонили…
И было в интонациях восхитительное ликование, нескрываемое торжество и такая радость, что Лизе стало неловко: почему же она не позвонила раньше.
— Лиза! Это so wonderful, чудесно! Почему же вы молчите?
— Не знаю, что сказать, — честно ответила она. — Я счастлива слышать вас. Я так тосковала, что эти недели не могла даже рисовать…
— Почему тогда…, - он запнулся, но Лиза его поняла.
— Я подумала: кто вы, а кто — я… Я так явственно видела в глазах презрение…
— В чьих глазах? — недовольно протянул Роберт.
— Что? — испугалась этого недовольства Лиза.
— Я спрашиваю: в чьих глазах вы видели презрение? В моих?
— Нет, нет. Что вы…, - смутилась она.
— А что вы видели в моих глазах? Вы же художница и должны быть внимательны к деталям…
Лиза молчала — нет, это действительно происходит с ней!
— Что? — продолжал он. — Восторг? Желание? Любование? Радость?
— Нежность, — прошептала она.
— Так какое значение имеет то, как на вас смотрели посторонние, незнакомые люди?
— Вы правы. Я просто не смогла поверить. Не посмела поверить и…
— Глупости! — фыркнул он довольно. — Слушайте, это моя жизнь, она у меня именно такая. Я всегда улыбаюсь, всегда фотографируюсь. Я действительно очень и очень уважительно отношусь ко всем моим фанатам. У меня как-то, пару лет назад, тяжело заболела мама. Оказалась очаговая пневмония, но снимок был совсем не хорошим. Страшным. Нам сказали, что все возможно. И мы сидели с отцом, ждали результатов extra анализов. Это как ждать приговора…
— Я знаю, — почти беззвучно сказала Лиза, но он ее услышал.
— Простите. Я не подумал, когда начал рассказывать…
— Нет, продолжайте. С вашей мамой все хорошо.
— Да. Как я уже сказал, это оказалась воспаление легких. Тяжелое, но… Не важно. Так вот, когда мы с отцом сидели и ждали, меня узнал какой-то парень, мой фанат. Представляете, в больнице. Он радостно подбежал, попросил автограф, разрешения сфотографироваться со мной.
— И вы? — Лиза была вне себя от такой бестактности.
— Поднялся. Улыбнулся. Подписал. Сфотографировался. Это же моя работа.
— Я просто… просто не вижу себя рядом… — выдохнула Лиза.
— Но тебе этого хочется?
Лиза была готова откусить себе язык, но слова уже вырвались. Мысли, которые не давали ей спать, оказались озвучены… И поэтому она продолжила:
— На самом деле ведь не важно, чего хочу я. Все слишком сложно.
