Марина Ахмедова - Дневник смертницы. Хадижа
Я знала, что будет утром, ведь одно утро в селе похоже на другое. Бабушка встанет, нальет в чайник воды и поставит его на огонь. Надира согреет воду в тазу, чтобы все могли умыться. Потом мы будем пить чай с лепешками и сыром и ждать вечера — тогда Надира будет варить хинкал. На все уйдет только кувшин, а мы принесли вчера два с половиной. Бабушка спросит меня: зачем ты идешь на родник, если в доме полно воды? Но если я не приду, он подумает, я разлюбила его, и уедет в город к Сакине. Мне стало так жарко, что я могла вылить себе на голову весь кувшин холодной воды и ничего не почувствовать.
Босиком я выскочила в сарай, схватила ведро и налила в него воду из кувшина. Как сумасшедшая я стала тереть мокрой тряпкой полы, заходила во все углы, но они были чистыми. Тогда я сняла с печки верхний круг, окунула тряпку в золу и только успела закрыть печку и вернуть тряпку в ведро, как услышала голос бабушки за спиной:
— Хадижа, ты что творишь?!
Я так испугалась — она все видела!
— Ты зачем так рано полы моешь? — спросила бабушка.
Она стояла в длинном ситцевом платье, в котором всегда ложилась спать. На ее плечи был наброшен шерстяной платок.
— Бабушка, вчера, когда я увидела, какие у нас полы грязные, мне даже стыдно стало, — сказала я.
— Чистые у нас полы, — бабушка смотрела на меня так, как будто не верила тому, что видит. — Надира их мыла до твоего приезда.
— Клянусь, бабушка, грязные! Посмотри, какая черная вода!
Бабушка подошла и наклонилась над ведром. Кончик ее длинной косы окунулся в воду. Бабушкина коса на кончике оставалась черной, а сверху уже была седой. Я тоже наклонилась над ведром, и вода, черная от золы, показала наши лица — мое и бабушкино. Как будто вода стерла бабушкины морщины, и мне первый раз в жизни показалось, что мы с бабушкой похожи. Я толкнула ведро, чтоб вода не обманывала, она закачалась, вместе с ней закачались наши лица. Бабушка выпрямилась.
— Наверное, Надира забыла печку закрыть, вся зола вылетела. Поменяй воду, эта уже грязная, — сказала она.
Я потратила полтора кувшина на полы. Потом мы согрели чайник, и я вымыла всю посуду.
— Хадижа, успокойся, да, — ворчала бабушка. — Это тебе не город, вода сколько хочешь из крана не льется.
— Бабушка, зачем экономить? Что, в роднике воды мало? — говорила я.
В обед мы с Надирой пошли на родник. Мы прошли все село, обходя лужи грязи. Здесь, что понедельник, что воскресенье, все одинаково — тихо и спокойно. Только старики с утра ходят на годекан как на работу и сидят там до вечера, будто их приклеили. На холодном воздухе краснел нос и изо рта шел пар. Уже начался обед, и соседки тоже пошли на родник. Прежде чем поздороваться, они оглядывали меня с головы до ног. Среди них была Анна-Ханум. Но сегодня я даже рада была ее видеть, потому что, по сравнению с Миясаткой, Анна-Ханум — просто подарок. Я улыбалась всем — такое у меня было настроение.
Анна-Ханум шла впереди нас. Кувшин на плече закрывал всю ее узкую спину. С тех пор, как я видела ее в последний раз, она еще больше похудела. Такое было чувство, что Анна-Ханум не худеет, а сохнет, как будто ей не хватало воды, хотя каждый день она носила ее на спине с родника.
— Ты слышала, сын генерала Казибекова приехал. — Она повернула узкое лицо к Надире, у нее изо рта шел пар.
— Даже видели мы его вчера у родника, — сказала Надира, — под деревом стоял.
— Ты смотри, — сказала Анна-Ханум, — никогда он не приезжал. Зачем приехал, тоже никто не знает. Только слухи разные ходят.
— Какие слухи, скажи мне тоже. — Надира догнала Анну-Ханум.
Я не стала бежать за ними, чтобы послушать, хотя мне очень хотелось узнать, что это за слухи ходят о Махаче. Но я приказывала себе идти медленно. Со вчерашнего дня я верила, что Махач приехал в село из-за меня. И даже если это не так, я не хотела этого знать. Я не бежала за Анной-Ханум потому, что ее слова могли уколоть меня в сердце.
Махач стоял возле дерева. Он скрестил руки на груди и смотрел на женщин, которые подходили к роднику. Увидев его, Анна-Ханум резко остановилась.
— Ты смотри, это он под деревом стоит, — начала быстром шепотом говорить она. — Валла, непонятный какой. Ему еще в прошлом году засватали прокурорскую. Зачем ему здесь стоять?
Все знают про Сакину! Если он ее засватал, зачем шлет мне свои проклятые эсэмэски?!
И без того узкое лицо Анны-Ханум вытянулось, когда она смотрела на Махача. Клянусь, она бы полжизни отдала, чтобы узнать, зачем он в село приехал. У меня все горело от ревности. Пусть стоит под своим деревом, ни разу на него не посмотрю! Пусть убирается к своей Сакине!
Я самой первой подошла к роднику и набрала воды в кувшин. Ничего, понесу полный, злилась я. Пусть испорчу шубу, зато завтра больше не пойду за водой, чтобы его не видеть. Он стоял и на всех свысока смотрел, можно подумать — король! Если он Сакину засватал, значит, меня обмануть хотел. Пусть хоть до утра тут стоит, даже не повернусь в его сторону, пообещала себе я.
Я встала справа от Надиры и завела с ней разговор о ее старших сыновьях, которые ушли на каникулы в соседнее село к ее родственникам. Поэтому, когда мы проходили мимо Махача, я все время смотрела на Надиру и в сторону от него. Я делала вид, что меня очень интересуют ее дети, кивала головой, соглашаясь, смеялась, когда Надира смеялась, но я ее не слышала. Дерево осталось позади. Махач — позади. Я не бросила ни взгляда в его сторону. Что ты наделала? — спросила я себя. Разве не чтобы увидеть его ты пришла? Разве раньше ты не знала про Сакину? Я все знала, но надеялась, что, раз он мне пишет и зовет на родник, у него ко мне серьезные намерения. Не может ведь он хотеть меня опозорить, когда мы из одного села?
Больше он никогда мне не напишет, пришла мне в голову страшная мысль. Никогда не захочет увидеть меня. Что я наделала?!
— Что с тобой? — спросила Надира. — У тебя такое лицо, как будто что-то случилось.
— Голова болит, — ответила я. — Наверное, простыла.
Я сразу поднялась на второй этаж и легла на бабушкину кровать. Она больше не казалась мне такой большой и праздничной. Я вспомнила, как лежала на ней в детстве и она подбрасывала меня то вверх, то вниз, а рядом сидела мама и гладила мое лицо. От этого воспоминания я расплакалась. Если бы мама была рядом, она бы подсказала мне, как вести себя с ним.
— Вай, Хадижа, что стало? — в комнату зашла бабушка. Ты почему лежишь?
— Голова болит, бабушка. Я простыла.
— Ты не простыла! — громко сказала бабушка. — Я знаю, что с тобой! А ну давай быстро вставай!
Аллах, откуда она узнала?! Как она могла догадаться, что я ходила на родник к Махачу? Я испугалась.
У бабушки было очень строгое лицо. Она даже выпрямилась, и мне показалось, что сейчас она, как в детстве схватит палку, и начнет бить меня по спине.
— Ты не заболела, — строго сказала бабушка. — Я все знаю, что с тобой…
— Бабушка, клянусь тебе, заболела! — стала кричать я. — Вот, хочешь, потрогай мой лоб, он весь горячий. Это потому что я полы сегодня холодной водой мыла. На, если не веришь, потрогай!
— Меня не обманешь, — сказала бабушка, и мое сердце провалилось от страха. — Кого хочешь обманешь, а меня нет.
Она подошла ко мне, сузила глаза и смотрела на меня, как Ума Саидовна смотрит на братьев Гасановых. Я чувствовала, как под ее хитрым взглядом краснеют мои щеки.
— Надира, давай быстро беги сюда, соль неси! — крикнула бабушка, и я услышала быстрые шаги Надиры по лестнице.
Бабушка наклонилась ко мне и три раза плюнула мне в лицо.
— Вай, зачем, да? — стала плакать я. — Что я тебе сделала?
— Молчи, да, — сказала бабушка.
Она еще больше сузила глаза, и я думала, что умру под ее взглядом, но, слава Аллаху, прибежала Надира с пачкой соли. Бабушка засунула туда руку, вытащила соль в зажатом кулаке и стала водить им вокруг меня сверху вниз.
— Эти сельские сплетницы сглазили мою внучку, даже температура у нее поднялась! Так сглазили, что прямо соль в руке горит! — говорила бабушка и плевалась.
Потом она быстро выбежала из комнаты выбрасывать соль.
Я упала на кровать и начала хохотать. Однажды в детстве бабушка точно так же снимала с меня сглаз солью, но это было так давно, что как будто не со мной. Бывает же такое. Я хохотала, пока у меня не заболел живот.
— Вай, — качала головой Надира, — Хадижа, скажи, что с тобой? Нельзя так смеяться, Асланчика разбудишь, он спит.
Махач мне больше не прислал ни одной эсэмэски. И никогда не пришлет, поняла я, потому что я даже не посмотрела на него, пока он там стоял под деревом, ждал меня. Я стала плакать. Пусть, пусть он женится на своей Сакине, повторяла я про себя.
— Вай, что с ней? — стала спрашивать Надира, когда бабушка вернулась.
— Это сглаз так отходит, — сказала бабушка с довольным лицом.
Я лежала до вечера и смотрела на свою трубку. Почему он мне не пишет, не понимала я, когда я так люблю его? Я так хотела, чтобы он написал мне. Аллах, почему это невозможно, когда я так этого хочу, спрашивала я, и просила Аллаха — заставь Махача взять свою трубку и написать мне!
