Маргарита Хемлин - Дознаватель
На что Мирон сказал: «Лилька, хоть ты с ума не сходи. На что сгодится? Нету детей, нету! Комедию не ломай! Не перед Полиной. Приходи в себя немедленно, а то совсем плохо будет».
А Лилька улыбнулась: «Нету детей. Так Полина их и не ищет. Она похожих ищет. Чтоб как две капли воды на ее девочек похожи. Вот двойники — и у Гитлера был, и у Сталина, говорят. И артисты иногда бывают — так похожи, так похожи на кого-то, кого надо для исполнения, если немножко переодеть или прическу перечесать».
Лилька воодушевилась. Что окончательно повергло Мирона в страх. Он попрощался и пообещал сохранить в секрете все, что наговорила ему Лилька. Ну, потом ее загадочная смерть, появление Лаевской с милиционером и кисетом.
Мирон замолчал и перевел дух.
Заученно проговорил:
— То, что рассказывал вчера, подтверждаю с нынешним дополнением.
Я спросил, в чем же его преступление, по его мнению.
Файда с готовностью ответил:
— Кроме бланка — не знаю.
— Но в тюрьму приготовились? И семью приготовили?
— Бланк — это факт. Вы охотитесь за Полиной. Вы и накрутите остальное, что захотите.
— Ничего я не накручу, Мирон Шаевич. Вставайте. Будем прощаться.
Мирон медленно встал. Размял ноги.
Я подал ему руку.
Он пожал.
Напоследок я достал кисет, вынул оттуда деньги Довида.
Протянул Мирону:
— Если со мной что случится, передайте Любе, скажите, это Довидовы. Для детей. Мирон кивнул. Сима сделала вид, что не заметила моего ухода.
Про Зуселя я не заикнулся. Как не было его на свете. Если живой — пускай живет. Если нет, что я могу? Мирон первый не начал — и мне ни к чему.
На Десне помылся, переоделся в чистое. Начинался дождик. Потом полило страшенно. С громом и молнией.
Была суббота. День, на который я назначил себе встречу с Лаевской.
По дороге в Чернигов промок до основания. Сменил три попутки — загрузли в грязюке. Мысль о переодевании отбросил.
Явился к Полине в чем был.
Лаевская открыла дверь, улыбнулась, пригласила пройти.
— Мокрый! А я печку как раз топлю. Терпеть не могу сырости. У меня дрова всегда в порядке. В сарайчике. Садитесь, а лучше стойте. Или я вам сухое дам. Вы меня не стесняйтесь.
Свет горел еле-еле. Настольная лампа. Хоть и день — а пасмурно.
— А что вас стесняться, Полина Львовна. Портниха, как врачиха, — под одеждой человека видит.
Полина хихикнула.
— Хоть простыню дайте, завернусь, как в бане. Я к вам надолго, и обсохнуть успею, и погреться. Не против?
Полина из другой комнаты, где у нее, видно, хранилось барахло, ответила, что всегда мне рада.
Вынесла простыню. Не ушла, когда начал снимать форму. Я ей нарочно отдал портупею — сильно тяжелую от воды. Кожа толстенная. Тем более промокшая. В кобуру еще на речке засунул кисет.
Говорю:
— Пистолета не взял. Не бойтесь. Тут только кисет ваш. Посмотрите.
Полина расстегнула кобуру — заглянула. Не увидеть кисета не могла. Но не сказала ничего. Обвела глазами комнату — куда пристроить. Кинула на пол.
Переодевался без стеснения. Она смотрела, как, правда, доктор. Вроде я не живой мужчина, а больной, и она ищет глазами, где может располагаться особенно вредное для жизни место. Дошла до пояса и отвернулась.
Я закутался в простыню.
Перенес мокрое к печке, подвинул пару стульев, развесил. Пристроил сапоги, портянки.
Стал возле печки.
Дым оттуда шел неприятный. Не дровяной, другой.
Открыл заслонку, посмотрел.
— Чем топите? Тряпок накидали. Хвалились, дрова хорошие.
Полина ответила из-за моей спины:
— Дрова сейчас добавлю. Пускай на тряпках разгорится. Материя быстро горит, а едко.
Полина держала возле груди несколько платьев, рассматривала их. Потом быстро скомкала, отодвинула меня с дороги, стала шуровать, заталкивать вглубь огня ворох.
— Вы грейтесь, обсыхайте, Михаил Иванович. Тут быстро сгорит, и запах пройдет, потом дров положу. Я чтоб не смешивать. Чтоб отдельно. Чтоб точно знать, что сгорело.
Из печки вылетали искры, бился огонь, Полина обжигала руки, но внимания не обращала.
— Ну вот. Теперь дрова кину. В сарайчике у меня дрова. Я схожу, а вы посидите. Не стойте. Вы ж босой. На ноги вам у меня нету ничего. У Лильки ножка большая была, у нее рост. На вас, конечно, маленькие будут, но не свои ж вам давать. У меня ножка небольшая. А у Лилечки большая. Как для женщины большая. Я сейчас принесу вам Лилечкины, она на ножки свои одевала, когда приходила. А вы Лилечку убили, Михаил Иванович. Ей же тапочки не надо. Не надо?
Я стоял неподвижно.
И Полина стояла.
И двигались у нее только накрашенные губы.
Бурмотела и бурмотела. Слов не разобрать. Потому что они не сходились со смыслом. Я их пытался соединить, а слова со смыслом не соединялись. Никак. Хоть я их у себя внутри миллион раз повторял все время после 18 мая 1952 года.
Выходит, Лаевская знала. Знала — и гоняла меня, как волка. Туда-сюда. Я чувствовал, что она знает окончательно и бесповоротно. Но надеялся.
Лаевская присела на краешек стула с моим кителем. Из-за ее спины виднелись погоны. Халат с драконами в саже. Руки багрово-бурые, в пепле.
— За дровами надо. Я б сходил — в простыне неудобно. Сходите?
Полина пошла.
Вернулась с охапкой дров. Скинула их с себя, как ненужный груз.
Опять села.
— Ну и что вы, Полина Львовна, столько времени молчали, дурака валяли. Что вы мне прямо не сказали. Или написали б куда надо. Меня б за шкирку и на солнышко. Вы б довольные остались.
Полина откинулась на спинку стула, но тут же отклонилась в сторону — мокро. Передернула плечами.
— Мне не надо за шкирку. Мне надо, что теперь получилось. Вы ж, Михаил Иванович, сами пришли. Не в первый раз. Но в последний. В окончательный раз. Я — баба. Я печенкой чуяла каждый раз: этот — не последний. Еще побегает. Еще помучается. А сейчас знаю — последний. И вы знаете.
— Знаю.
— Ну так что, товарищ дознаватель, согрелись?
— Нет. Подложите дров, пожалуйста.
Полина подложила. Огонь там еще был, но слабый. Она не ворошила, чтоб разгоралось. Само занялось. Смотрела и смотрела.
— Садитесь, Полина Львовна. Давайте сведения сводить вместе. Ради последнего раза.
— А что сводить? Лильку я в таком виде нашла возле помойки, вспомнить гидко. Взяла к себе в дом. Вы про девочек моих знаете? Должны знать уже по моим расчетам. Выспросили по капельке. Точно?
Я кивнул.
— И у Гили Мельника были?
— Был.
— Ну вот. Лилька мне так и доложила: только Гиля знает полностью. Рассказала мне, значит, Лилька, я ее у себя оставила жить. Привела в чувства. Призвала брать пример с меня. Без примера нельзя. Я ей говорила: вот у меня троих детей убили, не считая мужа, я злая должна быть, с ума сойти. А я — держусь. И ты, Лилька, держись. Заставляла ее одеваться, волосы в прическу собирать, а не лахудрой ходить. Ну, чем-то мне надо было ее держать. Я ей внушала: ты должна мне помогать в жизни, я без тебя пропаду, ты последняя, кто моих живых детей видел. Ты мне вместо них. Одна за троих. Конечно, увеличивала ее роль, чтоб поддержать. Потом за свои деньги ей хибарку купила. За копейки. Но постепенно мы с ней немножко довели до ума, перестроили, не текло сверху — и хорошо. А дальше Лилька очухалась. Я посоветовала говорить, что хатка ей досталась от старушки, которую она доглядывала. Люди всякие, вопросы б стали задавать: «Чего это Лаевская на свои гроши Воробейчик хату покупает?» А мне гроши — мусор. Мне за одно платье платили, как у вас, Михаил Иванович, оклад за месяц. Женщина без хлеба сидит — а платье сделает. Сильно мне надо было, чтоб Лилька у меня находилась под боком. В свой отпуск она всегда со мной ездила — по детским домам. Детей с ней наблюдали. Она говорит — вон та похожая на Милочку. А я смотрю — нет, не похожая совсем. На Раю, старшую мою, как-то нашли девочку сильно похожую. Поговорили с ней даже. Лилька аж за руку меня щиплет — похожая, вылитая. А я по голосу слышу — нет. На следующий день приехали опять — на свежую голову посмотрели. И Лилька согласилась — не похожая. На среднюю мою Сонечку вообще ни однисинькой не попалось хоть на капелюшечку похожая. Вы представляете, Михаил Иванович. За столько лет. Лилька четырнадцатого года. В сорок седьмом, когда вы с ней встретились, ей тридцать три исполнилось. Вполне могла родить. Я ей сказала — я ж понимала, хоть и делала вид: не найду себе девочек, чтоб как мои. Я ей говорю — роди, Лилька. Пускай наполовину от кого захочешь, а наполовину твой. А на тебе мои девочки отражаются. Вырастим этого ребенка. Хорошо б тоже девочку. Но если и мальчик — ничего. К тому же у близняшек часто близняшки и рождаются. Я надеялась. Лилька выбрала вас. Вы, Михаил Иванович, мало того что сами по себе красивый мужчина, так еще и на моего Зиновия похожие. У вас, украинцев, иногда такие лица попадаются, что вылитый еврей. Не обижайтесь. Я посмотрела на вас как-то, мне Лилька подсказала, когда ждет вас к себе. Посмотрела — и решила окончательно. То, что именно надо. Лилька по-женски советовалась со мной по всем вопросам. Так что вы имейте в виду, что я с вами третьей рядом находилась. Для контроля. Но — не получалось у нее и не получалось. А вы к ней прикипели. Вот вашего припека Лилька и не выдержала. Пожаловалась: «Смотрит Цупкой, вроде убить хочет. Я ему поперек всей его жизни. Он примеряется, как лучше от меня избавиться». Бесповоротно вы ее, Михаил Иванович, покалечили своим отношением.
