Наталья Арбузова - Тонкая нить
Евроремонт подобен потопу или по меньшей мере пожару. В любом случае, Альбина отлично справляется со стихиями. Трубы, кафель, сантехника – всё под ключ. Виктор по старой дружбе живет у Ванды на даче – стоит прекрасный октябрь, и ездить легко на работу. Но дом через улицу у бестолкового сына от первого брака давно пора отобрать, ведь это на Витино имя. Большой допотопный участок… ломать, возводить коттедж.
Осень пустяк, и заморозки пустое – слом дома начали еще в конце октября. С яблонями, ежами, синицами и дождями, с призраками, голосами, листвою и тишиной. Весь этот филиал дурдома ютится на Велозаводской – у Магистра нет власти, и у пра ее нет. Пятеро виртуальных на двадцати пяти метрах – Ильдефонс, Валентина, Ульяна, Лиза и Саш. Дачу сожгли, сломали и заново начали строить. Пустяк зима и метели, немного дороже – и все. Главное – сделать так, чтобы они не вернулись, а то их неведомо сколько и неизвестно кто.
Цветущий май девяносто восьмого – Виктор Энгельсович теперь женат третьим официальным браком. Квартира на Войковской вся к чертовой матери перепланирована, коттедж скоро будет подведен под крышу. Post factum началось оформленье разрешений – не дают ни в какую, Альбина все сделала с хорошо продуманным нарушеньем запретов. Ее бывший муж, занимающий туманно высокий пост, готов в одночасье расшить ситуацию. Нужен пустяк – переоформленье недвижимости на имя Альбины. У нее какие-то льготы, и вот она как раз имеет право… Кунцов толком не въехал. Странное безволие нашло на него. Чувствуя, как захлопывается капкан, но ровно чем опоенный, подписал он бумаги. На следующий день узнал, что Альбина переходит от него на другую кафедру.
До мая «семья» дотянула на Велозаводской. Там все было цело – подзорная труба и звездный глобус с медными клепками. Ильдефонс подвесил себе в проходной к потолку корабельную койку, качался в ней, напевая матросские песни по-уэльски. Под ним спал Саш, убирая на день матрац. Во сне делал расчеты для оборонки, вводящиеся прямо с мозга в компьютер – тот крепился к стене на специальной полочке, над головой Великого Магистра. Немалый свой заработок Саш клал на сберкнижку Валентины – она на девяносто девять процентов присутствовала здесь и лишь на тютельку там. Спала в дальней комнате на своем же от старых времен широком ложе, Ульяна с Лизой ставили впритык раскладушки. Когда стало невтерпеж жарко, пройдоха Илья Федорович устроился санитаром к дедушке Энгельсу на Белые Столбы. Воткнул туда же психологом Великого Магистра Александра, получил на себя и на него довольно приличную комнату во флигеле. Выбил каморку за стеной для числящейся на хорошем счету медсестры Ульяны Разореновой. Потом сделали рокировку – мужчинам малюсенькую, Ульяне нормальную комнату – и перевезли Валентину с Лизой. Проблема дачи на один сезон была решена. А у психов жизнь – так бы жил любой, хочешь спать ложись, а хочешь песни пой. Те, обыкновенные Сашок с Ульяной, только что окончившие текстильный институт, живут пока не расписываясь у родителей Ульяши в Павлово-Посаде, там и работают, дай им Бог и с детками. Здесь, во флигеле, манеры съезжают все глубже и глубже в прошлое. Дамам целуют ручки, Илья Федорович даже пятнадцатилетней Елизавете Викторовне. Та уж надела юбку до щиколоток, хороша так, что страшно становится, а взгляд ее целителен для затворников главного корпуса. Праздновали пятнадцатилетие – дедушку Энгельса приодели и повели во флигель. Радость моя быстроногая, зачем тебе платье до пят? если в бомбоубежище – ты ведь не добежишь.
Коттедж уже кроют драгоценной зеленою черепицей. Пни выкорчевывают: что-то пыталось из них прорасти. Побеги, не видевшие ушедшей наверх хозяйки, но все равно от прежнего корня… нельзя. Почему-то появляется бывший муж Альбины, распоряжается строительством. В июле вдруг оказалось – уже оформлена дарственная на имя их взрослого сына. В квартире на Войковской Виктор Кунцов пока что прописан, но прописан и сын Альбины Денис. А где та квартира? Продана. Сын включает на всю катушку попсу, у Кунцова болит голова. Проситься к Ванде – напротив нее ненавистная стройка. А на Николину Гору вроде бы совестно. Там в июне праздновали день рождения Лизы, ездил. Маша окончила школу, и обе уж барышни. Лиза сунула папе в карман письмо от дедушки Энгельса. Не прочел, было страшно – теперь из кармана достал. Письмо из Торопца, с почтовым штампом, вполне разумное. Старик звал в гости, и Настасья Андревна внизу приписала: сынок, приезжай, не гордись. Сел и поехал, вспоминая ту, зимнюю дорогу. Письмо лежало в бардачке, и Виктор Кунцов приговаривал про себя: письмо от отца… из города Торопца. Так хотелось, чтоб все это оказалось бредом – Альбина, Денис, Белые Столбы.
Удивительная тишина встрела Виктора Энгельсовича на Озерной улице. Отцовский дом молчал, и напротив ни звука – робко высунулась баба, плеснула из плошки с крыльца и скорее назад. После выглянула и Настасья Андревна – ее Виктор Кунцов видел только на фотографиях – всплеснула короткими ручками. Вышел отец – не тот жалкий, обросший старик, что на Войковской пугался жужжанья электробритвы, говорил: летит… летит. На пороге стоял матерый загорелый дедок с властными нотками в голосе. В голосе! голос прорезался! «А ну, сыночек, повернись, я на тебя погляжу», – попал он почти точно в хрестоматийную фразу. Сидели за столом со знаменитой окрошкой и талантливо настоянной рябиновкой. Виктор слушал в двух пересказах историю восстановленья справедливости. Прошло часа полтора, покуда решился поведать свои беды. Энгельс Степаныч медленно распалялся по мере услышанного. К концу обеда набрал нужный градус и возопил, жутко колотя по столу: в расход! к ногтю! Посуда подпрыгивала, иная уж и свалилась на пол. Настасья Андревна тихонько предложила лечь поспать, авось что путное придумается на трезвую голову. Дал себя увести, как ребенка. Проснулся ярый мститель уже на другой день – головушка раскалывалась, никаких путных мыслей в нее не приходило. Однако ж огуречного рассолу у Настасьи Андревны было припасено в избытке. За поздним завтраком Энгельс Степаныч подтвердил свою решимость отбить всю сыновнюю недвижимость, как отвоевал собственную, и ушел в запой, ровно в отпуск.
В разгар дефолта Виктор Энгельсович вернулся из Торопца. На Войковскую не пошел – сразу к Ванде на дачу. А Ванда только что уехала с мужем Альбертом Николаичем в Болгарию, на два года. Оба уже старики, но старые связи сработали. Виктора Энгельсовича встретила Надюшка. Бизнесмен ейный сбежал с чьими-то деньгами, а квартира в Мытищах оказалась чужая. У Надюшки длительно гостевал бывший директор, по старой памяти директором называемый, но давно уж владелец местного магазинчика – демобилизованный офицер. Живчик и весельчак, Кунцова он не обидел – пустил горемыку в пристроечку. Хмуро глядел Виктор Энгельсович на зеленую крышу коттеджа, законченного за девять месяцев подобно человеческому дитяти. Вырос, как дворец в арабских сказках, воздвигшийся за одну ночь. Никто там не жил. Недвижно стояла враждебная эта недвижимость, подмяв под себя забытую, давно попранную молодую жизнь Тамары Николавны, от счастливого замужества до расстрельного вдовства и ареста.
Сентябрь притих, будто знал, что ждет впереди – темнота и дожди. На кафедре тоже было затишье. Альбина, гибкая, вечно спешащая, обгоняла Виктора Энгельсовича в коридорах – его всякий раз бросало в гнев и озноб. Раненый, он боялся – акулы кинутся на запах крови, торопился убрать всех, кто мог бы. К нему пришло второе дыханье по части интриг – стал на порядок опаснее и коварней. Большое зло и мелкие пакости. С разводом Альбина тянула, авось он к кому уйдет – однако переключиться из состояния ненависти в режим любви Кунцову не удавалось. Перед ним стояло лицо Альбины, татарского типа, только не простонародное, с размазанными чертами – тонко прорисованная жестокая красота. Отменить, уничтожить… если не убить, то хотя бы обезобразить. Заменить другим – это все не то.
Энгельс Степаныч, не выходя из запоя, переместился в торопецкую психушку, смыкаясь с тем, который в Белых Столбах. Характер бреда у того, торопецкого пациента, был несколько иной. Старик грезил о каком-то буржуйском коттедже. Если его разрушить, вернется советский строй, сам собой воссоздастся Союз, и символ его – дешевая колбаса – встанет торчком на столе простого человека. Постаревшая Настасья Андревна неприкосновенно жила в доме на Озерной, ходила к мужу в больницу и поддакивала. Поскольку рядом была жена, сына врачи не тормошили, и Виктор Энгельсович прозевал госпитализацию отца. А через месяц того выписали – научившегося таить свои мечты. В ноябре упал он как нежданный гром с холодного бесплодного неба в Вандин палисад. Надюшкин ухажор только-только отбыл на две недели в Египет. Ей, простодушной, было вдвоем с Виктором Энгельсовичем как-то конфузно. В общем, старика хорошо приняли. По многу раз на день выходил Энгельс Степаныч на крыльцо, и в исподнем белье тоже, памятуя торопецкий свой опыт. Как в современном трикотажном, так и в советском бязевом, что выдавалось ему в Арзамасе вместе со всем обмундированьем и, береженое, накапливалось в шкафу. Потрясая подъятыми кулаками, давал команды – из всех свинцовых батарей за слезы наших матерей – и по всякому. Стоял проклятый коттедж, держался нахальный капитализм. Получившееся однажды неведомо как повторить не удавалось – ни с чем уехал в Торопец. Правда, Альбине причинилось воспаленье лицевого нерва, даже попала в больницу, а когда выписалась, глаза остались немного разными по величине. Это она еще дешево отделалась. Возбуждать развод, рассказывать, как его жена наколола, Виктор Энгельсович постеснялся. Ушел скрепя сердце в однокомнатную квартиру к сорокапятилетней секретарше кафедры Веронике Иванне – что и требовалось доказать. Вещичек своих с Войковской не забрал, их выкинул Альбинин сын, как некогда сам Виктор Энгельсович выбрасывал отцовское барахло.
